Смерть Владимира неожиданно подкосила самого великого князя. Он велел никого к себе не впускать, пил вино бочонками и всё время плакал. Наконец уснул, прохрапел часов двадцать, а проснувшись, объявил, что кампания кончена, воевать больше не желает и уходит в Киев. Ярослав, не веря своему счастью, горячо поддержал решение тестя. Лишь один Иван продолжал упорствовать, не хотел уводить полки от Червеня и едва не убил посланного к нему для переговоров Бориса Юрьевича. Но Борис обратился к воеводам помельче и благополучно отбыл к отцу чуть ли не со всей представленной ратью. Оказавшись под Червенем в одиночестве, с несколькими конниками, Ростиславов сын бросился на венгров, вышедших из города, чтоб померяться силой, и, конечно, не выдержал, отступил, потерял друзей, чудом вырвался из кольца врагов, поскакал, не разбирая дороги, на юго-запад, оторвался от погони, переплыв Сосновку, потерял коня и, оборванный, грязный, совершенно подавленный, день спустя появился у Перемышля. Постучал в ворота монастыря Архистратига Михаила и спросил, жив ли Пётр Бориславич, поселившийся здесь много лет назад, после взятия города галичанами. Да, ответили иноки, но давно болеет и уже не встаёт с постели. «Можно его увидеть?» - «Отчего ж нельзя? Добрым христианам грех отказывать в милосердии».
В келье старого учителя было полутемно и душно. Приглядевшись, Иван увидел, что его наставник, похудевший вдвое, неподвижно лежит на лавке, вытянув костлявые руки на простыне вдоль тела. И на пальце правой руки изумрудной искрой блистает перстень.
Наклонившись к лицу больного, ученик прислушался. Нет, боярин дышал, и Берладнику сразу стало легче - от того, что успел повидать Петра до его кончины. Тот, оказывается, не спал и, открыв глаза, глухо произнёс:
- Кто здесь? Кто пришёл? Посетитель назвался.
Складки на щеках у вельможи разгладились, почерневшие губы растянулись в улыбке:
- Господи, Иване!.. Как я рад вновь тебя увидеть!
- Да, и я, и я! - Он упал на колени и по-детски уткнулся лбом в тощее плечо старика. - Ты мой друг единственный на этой земле. Все меня покинули… Больше нет надежды…
Бориславич взял его за руку:
- Полно убиваться, дружище. Тридцать лет - разве это возраст? Самый цвет для такого мужа, как ты…
- Ах, не тридцать, а тридцать два, да не в этом дело… Я раздавлен, разбит и утратил веру. Ничего впереди не вижу… Только мрак один.
- Не греши на свою судьбу. И терять надежды нельзя. Я вот умираю, а и то надеялся - встретиться с тобою в последний час. И Всевышний внял мольбам моим. И теперь нет в моей душе скорби и тревог. Так и ты должен ждать и верить.
- Боже мой, во что? - Князь-изгой приподнял лицо, мокрое от слёз.
- В лучшее и светлое. Ты все годы жил мыслью об отмщении, черпал силы в злобе, тёмные вынашивал планы, и поэтому счастье обходило тебя стороной. Отрешись, забудь. Жизнь начни сначала. Праведную, добрую. Возвратись в Берлад - там твоя супруга и сын. Встреться с ними, стань заступником и главой семейства. В церкви помолись, исповедуйся батюшке. И тогда благодать, я уверен, снизойдёт на тебя, и поймёшь, чем заполнить остаток жизни.
- Уж не знаю, смогу ли. Всё внутри черно, будто пепелище…
- Вспомни о птице Фениксе, возрождающейся из пепла. Так и ты должен возродиться.
- Я, увы, не Феникс…
Говорили долго. Пётр Бориславич вдруг спросил:
- А который час нынче?
- Да уж полдень, думаю.
- Солнце высоко! А в моей распроклятой келье - словно вечер, сыро и темно. Очень хочется подышать свежим ветерком. Сделай милость, Иване, вытащи меня на простор.
- С превеликой радостью.
В прошлом грузный, похудевший пестун весил мало, и Берладник с лёгкостью поднял его с лавки. Нёс неторопливо и аккуратно, чтобы не задеть за простенки длинной внутренней галереи. Медленно сошёл по ступенькам, пнул подошвой дверь - и безумный солнечный свет брызнул им в глаза, ослепил, объял, тёплый ветер ударил в ноздри.
Сладостно зажмурившись, престарелый учитель пробормотал:
- Божья лепота! Господи Иисусе! Вот ведь благодать! - Он смотрел на милые, с детства знакомые поля, речку Сан и буковый лес на другом её берегу, лодки на воде, птиц над водою; он глядел в бескрайнее голубое небо и на белоснежные облака, улыбался и повторял: - Что ещё в жизни надо? Есть ли более весомое счастье?
Нежно посмотрел на ученика:
- Милый мой Иване… ты мне вместо сына… Как же хорошо, что мы свиделись!.. Чай, устал держать? Сделай милость, дай мне прикоснуться к земле.
Подогнув колени, тот неспешно посадил его у края тропинки.
- Тёплая, душистая! - восхищённо пролепетал старик, гладя землю ладонями. - Из нея мы вышли и в нея уйдём… Это правильно. В этом высший смысл. Мы - песчинки земли, мироздания, космоса, и негоже мнить себя царями природы, будучи песчинками. А гордыня - грех. Ибо так же бренна, как всё остальное. Мы песчинки, частички, но частички великого, необъятного и бессмертного! Целое немыслимо без частей, но и части без целого. Кто сего не понял - глупец! - Тихо улыбнувшись, он прикрыл глаза и, внезапно откинувшись, умер.
А Берладник, поддерживавший спину наставника, осторожно положил его на траву и заплакал в голос, неожиданно осознав, что любил Бориславича более отца своего.
Постоял, помолился, стоя на коленях, осеняя себя крестами.
Но потом, сразу успокоившись, снял с руки покойного изумрудный перстень и засунул себе в калиту[11], что висела на поясе. Встал и пошёл звать монахов, дабы те позаботились о теле усопшего и похлопотали насчёт похорон.
А отпев и похоронив старого боярина, Ростиславов сын вскоре скрылся из Перемышля. Путь его лежал на восток. Мудрые слова, сказанные Петром перед смертью, совершенно не просветили его. Он опять жаждал мести. И своей новой жертвой выбрал Юрия Долгорукого.
7
А Иванов план был довольно прост: устранить великого князя и тем самым расчистить место для нового - Изяслава Черниговского. Тот уж не спасует и пойдёт воевать западные земли - Галич и Волынь. Что-нибудь изгою непременно перепадёт!
Кое-как добравшись до Киева, он отправился в дом к боярину Петриле Громадьевичу, давнему противнику Юрия, и, назвавшись звенигородским странником, попросил о встрече. «Да скажите хозяину, - наставлял холопов, - что имею важные для него вести от опального Ивашки Берладника». Те пошли докладывать.
Вскоре гостю разрешили войти. Видимо, вельможа лишь недавно проснулся - был какой-то заспанный, с мятым, одутловатым лицом, борода всклокочена, волосы на пробор не расчёсаны. Запахнув домашний кафтан (на простых деревянных пуговицах-«кляпышах», но, как видно, пальцы ещё не слушались, и застёгивать его оказалось долго, а холопы привести одежду в порядок не успели), посмотрел на пришельца исподлобья:
- Кто таков? И какие вести?
Мнимый странник сделал шаг вперёд и стянул с головы мужицкую шапку:
- Аль не признаёшь? Киевлянин вздрогнул:
- Свят, свят, свят! Да неужто сам Берладник и есть?
- Ну, а то!
- Говорили, что ты повздорил с Гюргейкой и бежал в Берлад.
- Как бежал, так и воротился.
- Ведь узнают же - схватят.
- Коли выдашь - схватят.
- Я не выдам… - У него на лице возникло смущение. - Но пойми меня правильно: предоставить кров тоже не могу. Больно уж опасно.
- Крова мне не надо. Более того: ты меня схватишь сам и повяжешь, как полагается. Под конвоем и отправишь к Гюргею.
Челюсть у Петрилы отвисла:
- Ты в своём ли уме, Иване? Лезешь на рожон!
- Семь бед - один ответ! - усмехнулся тот. - Как-нибудь смогу отвертеться… А вот для тебя это будет козырь - заслужить доверие его светлости. Пригласить на пир… И попотчевать лучшими из яств… - Он извлёк из мешочка-калиты изумрудное кольцо с ядом.
- Ба, да это ж перстень покойного Изяслава Мстиславича! Он его в могилу унёс…
- Он унёс подделку, поразившую кожу злой отравой… не без нашей помощи… Здесь отрава тоже, но внутри, под камнем, и ея надо высыпать в питье…
Покраснев, Громадьевич замахал руками:
- Нет, уволь, этого не сделаю!
- Ты ж терпеть не можешь Гюргейку? - удивлённо посмотрел на него Иван.
- Ну, так что с того! Убивать-то зачем? Сам подохнет.
- Иногда не лишне помогать Провидению. Киевлянин упорствовал:
- Не возьму греха на душу.
- Ладно, не бери. Я, с кем надо, договорюсь. От тебя надобно одно: чтобы выдать меня великому князю и потом его пригласить на пир. Остальное устрою.
- Ох, не знаю, не знаю, однако, - продолжал качать головой вельможа. - Думаешь, получится?
- Меньше трепещи, и тогда выйдет в лучшем виде.
