— Я думала, мы должны.
— Я не любитель подобных мероприятий. Сказала Элейн, что у меня обязательства перед семьей, которые я не могу отложить.
— Понятно, — промямлила я, сожалея, что не додумалась до чего-то похожего. — Везет тебе.
— Элейн пришла в бешенство. Да мне-то что. Не может же она уволить меня, если я не приду. Хотя мне искренне жаль. Ты сможешь добраться?
Идти было недалеко, всего пару миль. При здоровом колене я пошла бы не раздумывая. Я засмеялась.
— Конечно. Я ленилась из-за дождя.
— Я только что сделала прическу, — тихо сказала Джулз. — Пока я доберусь до паба, от нее ничего не останется.
— А, так вот какие у тебя семейные обязательства, — заметила я и ухмыльнулась в ответ на вызывающе грубый ответ Джулз, прежде чем дать отбой.
Я положила трубку, улыбка моя погасла. Все это очень весело, но больше мне обратиться оказалось не к кому. Если мне нужно туда попасть, придется идти пешком, и я была отнюдь не уверена, что при моем нынешнем состоянии мне это удастся.
Чудом я успела вовремя, к тому же плохая погода сыграла мне на руку. Съемочные группы сосредоточились через дорогу от церкви, снимая подъезжающих людей, а я под своим зонтиком благополучно сохранила анонимность. Зонтик заслонял мое лицо от всех, кто мог заметить синяк на верхней части скулы, хотя я и покрыла его несколькими слоями крем-пудры.
Оставив зонтик стекать в стойке на церковном крыльце среди частокола других зонтов, я потихоньку вошла в церковь и огляделась. Внутри я не бывала уже давно. Церковь Святого Михаила построили сотни лет назад, но история наложила на нее не слишком сильный отпечаток. На стенах соперничали за место старинные мемориальные доски и памятники давно забытым прихожанам и плакаты, посвященные христианскому милосердию, а также нищете в развивающихся странах. Где-то в семидесятых годах появилось пылающее витражное окно, неуместное на фоне старого серого камня, его окружавшего. В какой-то момент часть левого нефа застеклили, чтобы изолировать на время служб шумных детей от их многострадальных родителей. Но я с удовлетворением отметила, что старые кабинки-исповедальни остались неизменными. На истертом каменном полу, отполированном за века ногами верующих, мои шаги звучали приглушенно, пока я, прихрамывая, шла в правый придел, чтобы найти укромное местечко. Это оказалось нелегко. До начала службы оставалась еще четверть часа, однако ряды были уже почти заполнены.
Среди собравшихся находились родители наших учениц и одноклассниц Дженни, но я прошмыгнула мимо них, прежде чем они меня узнали, быстро, несмотря на свою новую подпрыгивающую походку. Я заготовила ответ на случай, если кто-то спросит, почему я хромаю, но не хотела выставлять себя на слишком пристальное обозрение. Из-за дождя на улице было до того сумрачно, что ситуация больше походила на зимний вечер, а не на раннее лето, и церковь оказалась освещена слабо. Это стало подарком. Я проскользнула в один из первых рядов, сев рядом с двумя пожилыми дамами, увлеченными беседой. Они подвинулись, освобождая для меня место, но больше никак не отреагировали на мое присутствие. Замечательно.
Оглядевшись, я увидела группку своих коллег, они сидели вместе в центральной части церкви и разговаривали. Выглядели они усталыми и несчастными, больше из-за того, что находились здесь по обязанности, а не вследствие глубокой скорби, так мне показалось. С моего места было видно, как они то и дело посматривали на часы, возмущенно морща лбы.
Сама Элейн сидела в первом ряду со своим заместителем, который ради такого случая надел галстук. Элейн сделала прическу и накрасила губы; она явно рассматривала молитвенное собрание как возможность произвести впечатление. Маленькая старая дама рядом со мной держала расписание службы, страничку формата А4; я не взяла его, поскольку оно не попалось мне на глаза, когда я вошла в церковь. Неужели бедной Дженет пришлось одной все это размножать и раскладывать, подумалось мне. Слегка прищурившись, я разобрала: Элейн скажет слово, и выступит школьный хор.
У входа в церковь я прочла вежливое объявление с просьбой к представителям средств массовой информации уважать частную жизнь общины и воздерживаться от посещения службы. Но по крайней мере одна из представительниц этой категории объявление проигнорировала, хотя, должна признать, предлог в виде принадлежности к общине у нее имелся. В третьем ряду по центру церкви сидела Кэрол Шэпли, места перед ней были оставлены для Шефердов. Она обнимала двух подростков, предположительно своих детей, и выглядела абсолютно безобидной, но я видела, как она крутила головой точно сова, чтобы во всех подробностях запомнить обстановку в церкви и прихожан. Она ничего не упустит, эта женщина, и местная газета получит эксклюзивный материал.
У дверей кто-то негромко заговорил. Я вывернула шею с намерением разглядеть происходящее и поняла, что прибыли полиция и Шеферды. Старший инспектор Викерс вел процессию по проходу, как упирающуюся невесту. Садясь, он заметил позади себя журналистку. Та опустила голову и покраснела. Не думаю, будто он что-то сказал ей, возможно, это ему и не требовалось.
Шеферды отстали ненамного, находясь в компании викария. Дайана Шеферд, похоже, не осознавала, где находится, оглядываясь вокруг с застывшей полуулыбкой. Ее муж ступал тяжело, опустив голову. За время, прошедшее со дня исчезновения Дженни, он сильно похудел, и одежда болталась на нем. Воротничок рубашки стал слишком свободным, но оделся Шеферд элегантно; для этого человека внешность была важна, и даже в горе он подумал о том, чтобы одеться подобающе. Следом за ними шла Вэлери, она лишь немного, уступая обстоятельствам, смягчила свою важную походку, говорящую о ее самомнении. А у дверей стоял Блейк. Разумеется, он находился здесь. Занял место у выхода, рядом с коллегами. Прислонившись к стене и сложив руки в классической позе футболистов, они стояли с отстраненным видом, будто происходящее их совсем не касалось, но их взгляды скользили по лицам собравшихся. Мне стало интересно, что они ищут, и в этот момент Блейк поймал мой взгляд. Он на миллиметр поднял бровь, и я резко отвернулась и уставилась перед собой, смутившись, что меня застукали за пристальным разглядыванием. В этот момент молодой викарий начал вступительную проповедь. Она несколько не соответствовала теме церемонии, что, по-видимому, явилось неожиданностью не только для всех нас, но и для него самого. Между бессвязными фразами кадык у него подпрыгивал. Говоря категорически не по существу, он барахтался, запутываясь все больше и больше.
— Ибо какое утешение без Бога? И что может быть с Богом, как не утешение, утешение Богом и от Бога. То утешение, которое… Кто единый истинный Бог. И Дженнифер пребывает с Богом, в святости небес, одна из Его детей, как и все мы… и для ее семьи это должно быть утешением. Должно быть утешением, потому что…
Он зашуршал страницами, отыскивая в них ответ, и, не найдя ни завершения хода своим рассуждениям, ни новой мысли, которую можно было бы развить, сдался и несколько неуклюже представил школьный хор. Девочки запели громкую и вдохновенную интерпретацию гимна «Будь моим зрением». Я невидящим взглядом смотрела в сборник церковных гимнов, не читая слова, а гадая, молилась ли перед смертью Дженни и оказались ли услышаны ее молитвы.
Сказать, что во время службы я была рассеянна, — значит ничего не сказать. Зазвучал голос Элейн — подходящие к случаю слова из «Екклесиаста», произносимые с размеренными модуляциями, — и я отвлеклась, разглядывая изящные сводчатые потолки над головой и готическую арку, ведущую в трансепт. В голову лезли разные мысли, и я позволила им крутиться там, толком на них не сосредоточиваясь.
Но кто-то сосредоточился на мне. Когда вместе со всеми присутствующими я встала, чтобы пропеть «Господь пастырь мой», то, лениво обернувшись, столкнулась взглядом с Джеффом, который таращился на меня. Как только наши глаза встретились, он поднял руку, сжимая невидимый стакан, и наклонил ее — универсальный знак «не хочешь ли выпить?». Я обескураживающе нахмурилась и склонилась над сборником гимнов, словно никогда раньше не читала этого псалма.
Когда замерли последние звуки органа, викарий наклонился и отцепил микрофон от стойки. Тот выдал несколько залпов статического треска и вой обратной связи, пока присутствующие с каменными лицами наблюдали за возней викария. Он снова завел бесконечную путаную проповедь-экспромт, как видно, совсем непродуманную, и я снова отвлеклась.
— А теперь я приглашаю всех одноклассниц Дженнифер выйти к алтарю и спеть заключительный гимн, — задыхаясь, произнес он нараспев и стал ждать, пока подойдут со всех концов церкви девочки. Они казались смущенными, и каждая медлила, чтобы не подойти к алтарю первой. Часть девочек уже достигли своего взрослого роста и выглядели старше своих сверстниц из-за одежды и внешности — распрямленные волосы, эмо-макияж. Но были и такие, которые держались за детскую миловидность и хрупкость, как это делала Дженни, худенькие девочки с ребяческими личиками. Все они стояли с одинаковым застывшим выражением неловкости.
