Уши у Соклея вспыхнули, и он поспешил по сходням на причал.
Менедем слегка задержался на «Афродите», устанавливая вахты с тем расчетом, чтобы на борту все время оставалось достаточно людей и грабителям было неповадно.
Эта задержка позволила Соклею справиться со своим замешательством. В отличие от Менедема — в отличие от большинства молодых людей его круга — Соклей не имел постоянной любовницы. Его двоюродный брат сказал об этом таким тоном, как будто с ним было что-то не в порядке. Но гетеры Соклея действительно не привлекали: он ни разу не встречал ни одной, которая интересовалась бы им самим больше, чем его серебром.
Он не стал говорить этого вслух. Уж лучше просто оставить тему, чем выносить все язвительные замечания, которые наверняка примется отпускать его двоюродный братец.
Менедем прыгнул на сходни, как будто решил станцевать кордак. В левой руке капитан «Афродиты» держал один из маленьких сосудов с благовониями.
— Пошли, — жизнерадостно сказал он, хлопнув Соклея по плечу.
Менедем уже забыл, что только что поддразнил брата. Но Соклей об этом не забыл.
— Если нам хоть немного повезет, — продолжал Менедем, — мы сможем заключить сделку еще до рассвета и вернуться на корабль, не нанимая факельщиков, чтобы те освещали нам путь.
— И кто из нас теперь беспокоится о каждом халке? — спросил Соклей и насладился гневным взглядом, который бросил на него Менедем.
* * *
Будучи новым городом, Кос, как и Родос, лежал рядом с гаванью.
Двинувшись в направлении, которое им указал местный, Соклей и Менедем без труда нашли дом Ксенофана.
Из здания напротив вышел человек в смятой тунике и с ленивой улыбкой на лице. Если не считать этого, бордель казался таким же мирным заведением, как если бы его владелец торговал шерстью.
Пухлый раб-кариец поклонился Соклею и Менедему, вошедшим в лавку Ксенофана.
— Господа с Родоса! — сказал он на превосходном эллинском языке.
— Радуйся, Пиксодар, — ответил Соклей.
— Хозяин будет так же рад видеть вас, как и я, о почтеннейшие, — проговорил Пиксодар. — Позвольте, я за ним схожу.
Он снова поклонился, просиял улыбкой, глядя на Соклея, и поспешил в заднюю комнату.
— Как ты запомнил его имя? — прошептал Менедем. — Пусть орел склюет мою печень, как орел Зевса терзал печень Прометея, но я так не умею!
— Разве не ради этого ты берешь меня с собой? — сердито спросил Соклей. — Чтобы запоминать все подробности, я имею в виду?
— Он же просто раб, — сказал Менедем, как будто Пиксодар был слишком незначителен даже для того, чтобы считать его «подробностью».
Но Соклей покачал головой.
— Этот человек больше чем обычный раб. Он — правая рука Ксенофана. Если он поладит с нами, то его хозяин тоже поладит. Так что запомнить его имя не повредит.
Пиксодар вернулся, за ним следовал Ксенофан, опираясь на трость, словно последняя часть ответа на загадку Сфинкса. Белая шелковистая борода торговца опускалась до середины груди. Его правый глаз затянула катаракта, но левый оставался чистым.
Переложив трость в левую руку, он протянул посетителям правую.
— Добрый день, господа, — сказал Ксенофан.
Его протяжный дорийский акцент был заметнее, чем у жителей Родоса.
Менедем и Соклей пожали протянутую руку. Хватка торговца все еще была твердой, а ладонь — теплой.
— Радуйся, о почтеннейший, — приветствовал его Менедем.
— Что ты сказал? — Ксенофан приложил руку к уху. — Говори громче, юноша. Мой слух уже не такой острый, как прежде.
Он не был таким острым уже год назад, вспомнил Соклей. А теперь, очевидно, стал еще хуже.
— Радуйся, — повторил Менедем, на этот раз громче.
Ксенофан кивнул.
— Конечно, я радуюсь. Если человек в моем возрасте не радуется — значит, он уже мертв.
Он засмеялся собственной шутке. Раб последовал его примеру, и Соклей с Менедемом старательно подхватили смех.
Ксенофан повернулся к Пиксодару.
— Принеси нам стулья из задней комнаты. И кувшин вина. Думаю, мы немного поболтаем, прежде чем начнем торговаться.
Пиксодар сделал две ходки: одну — за стульями, вторую — за вином, холодной водой, чтобы разбавлять вино, и чашами.
Он подал Ксенофану и двум родосцам все, что требовалось.
— Спасибо, — сказал торговец шелком.
Махнув рукой в сторону стульев, он пригласил Соклея и Менедема:
— Присядьте, — и сам тоже опустился на стул, который принес для него Пиксодар.
Кариец также притащил стул и для себя и примостился рядом с хозяином.
Они прихлебывали вино и обменивались новостями. Как и все его соотечественники, Ксенофан еще не слышал, что Полемей дезертировал от Антигона.
— Похоже, племянник увидел, что сыновья Антигона становятся мужчинами, — заметил Пиксодар.
— И я подумал точно так же, — согласился Соклей.
Ксенофан провел рукой по бороде.
— Я примерно того же возраста, что и Одноглазый Старик, — сказал он. — Все-таки есть стойкие тутовые деревья, которые не валит ветер.
— Тутовые деревья? — переспросил Соклей; он никогда не слышал раньше такого выражения.
— Тутовые деревья, — повторил Ксенофан и кивнул, подчеркивая свои слова. — Да будет тебе известно, торговцы шелком тоже умеют шутить.
Он отпил еще глоток вина из чаши и надолго замолчал.
Спустя некоторое время — немного раньше, чем это сделал бы Соклей, — Менедем сказал:
— Я привез прекрасные благовония, сделанные из лучших родосских роз.
Ксенофан обнажил в улыбке зубы, стершиеся почти до самых десен.
— Мой друг, не важно, насколько хороши твои благовония — а я уверен, что они прекрасны: твой отец и я занимались делами задолго до твоего рождения, и я знаю, что Филодем держит только самое лучшее. Но я сомневаюсь, что девицы протопчут дорожку к моей двери, если я даже буду натираться этими благовониями.
— Но девицы могут протоптать дорожку к твоей двери, если ты пустишь в продажу наши благовония, — ответил Менедем. — И, если уж на то пошло, хорошенькие мальчики из дома напротив — тоже.
Это развеселило торговца, но он все равно покачал головой.
— Как делать шелк, как продавать шелк — вот в этом я разбираюсь. Но торговать благовониями? Полагаю, я слишком стар, чтобы приниматься за дело, которому не выучился, когда был моложе.
Пиксодар подался вперед на своем стуле.
— Хозяин, не позволишь ли мне…
— Нет, — оборвал Ксенофан. — Я уже высказал свое мнение и могу повторить его еще раз. Ты смыслишь в благовониях ничуть не больше моего. И пока я жив, все будет так, как я решил.
