— Добрый день, господа, — сказал им Пиксодар. — Мой хозяин еще не проснулся. Он велел мне накормить вас, если вы придете раньше, чем он встанет.
Кариец с поклоном вернулся в дом и принес гостям хлеб с сыром.
— Спасибо, — поблагодарил раба Соклей и добавил: — Его дело перейдет когда-нибудь к тебе, так ведь?
— Все может быть. — Пиксодар говорил нейтральным тоном, осторожно подбирая слова. — Боги не дали хозяину детей, которые остались бы в живых, поэтому такое вообще-то может случиться.
Но даже если бы Ксенофан на смертном одре и освободил Пиксодара, кариец все равно никогда не стал бы полноправным гражданином Коса. Вот его дети вполне могли бы ими стать, в зависимости от того, с кем бы они вступили в брак.
«Жизнь — изменчивая штука, — подумал Соклей. — Мысль не оригинальная, зато верная».
Они с Менедемом и Пиксодаром беседовали о том, о сем, пока полчаса спустя к ним не вышел Ксенофан.
— И все-таки мне кажется, вы просите за краску слишком много, — без лишних предисловий заявил торговец шелком.
Менедем улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой.
— Но, мой дорогой… — начал он.
Он мог очаровать птиц на деревьях, сманив их вниз, или завлечь чужих жен к себе в постель, когда всерьез того хотел. Но он не сумел очаровать Ксенофана, который сказал:
— Нет. Это слишком много, говорю я. Нынешней ночью я долго размышлял, лежа в постели, и принял решение.
— Тогда ладно, — ответил Соклей, прежде чем Менедем успел подать голос.
Его главным оружием была прямота, а не шарм, как у двоюродного брата.
Соклей встал.
— В таком случае нам придется навестить Теагена…
Теаген был главным конкурентом Ксенофана.
— …Раз уж ты не хочешь соглашаться на наши условия. А если Теаген окажется таким же упрямым, ну, тогда, я не сомневаюсь, мы сможем продать краску более выгодно в Таренте или в каком-нибудь другом италийском городе.
И это было правдой, хотя шелк все же принес бы братьям больше прибыли.
Упоминание имени Теагена возымело желаемый эффект. Ксенофан выглядел так, как будто только что откусил кусок протухшей рыбы.
— Да Теаген вас одурачит! — негодующе проговорил он. — В его шелке полно узелков! А уж тонкость и прозрачность и в сравнение не идут с тонкостью и прозрачностью моих тканей!
— Не сомневаюсь, что вы правы, о почтеннейший. — Соклей продолжал стоять. — Но Теаген зато отличается сговорчивостью, и, по крайней мере, у нас будет что показать итальянцам. Пошли, Менедем!
Менедем тоже встал. Оба двоюродных брата двинулись к двери, хотя Соклею очень не хотелось упускать сделку, на обсуждение которой они потратили целый день.
— Подождите.
Это сказал не Ксенофан — это сказал Пиксодар.
Раб и хозяин начали тихо переговариваться, наклонившись друг к другу.
Соклей остался стоять на месте. Менедем начал было потихоньку придвигаться ближе к переговаривающимся, чтобы услышать, о чем идет речь, но спохватился, когда брат сделал едва заметный жест.
— Это грабеж, вот что это такое! — Ксенофан говорил достаточно громко, чтобы его услышали все соседи.
Пиксодар же, напротив, говорил очень тихо. Этот раб — раб, который когда-нибудь и сам сможет стать господином, — не повышал голоса, но и не прекращал говорить. Наконец Ксенофан вскинул руки и кивнул в сторону Соклея и Менедема.
— Хорошо, — ворчливо сказал он. — Заключим сделку. Кариец прав — нам и в самом деле нужна краска. Сотня кувшинов за тот отрез шелка, что вы присмотрели прошлым вечером.
* * *
Рабы принесли шелк на «Афродиту» и забрали краску, чтобы доставить ее в лавку Ксенофана. Наблюдая, как они выносят последние кувшины, Менедем заметил:
— Слава богам, что нашим отцам не придется передать дело всей жизни какому-нибудь рабу-варвару.
— И есть надежда, что нам тоже не придется этого делать, — ответил Соклей, после чего двоюродный брат бросил на него весьма странный взгляд.
Менедем решил не останавливаться в Галикарнасе, хотя тот и лежал рядом с Косом. Во-первых, капитану «Афродиты» не терпелось двинуться на север, добраться до Хиоса и раздобыть там знаменитого хиосского вина, чтобы отвезти его на запад. А во-вторых, во время своего прошлого визита в бывшую столицу Карии он оставил там одного взбешенного мужа и не спешил появиться в Галикарнасе вновь, во всяком случае, до тех пор, пока страсти слегка не остынут.
Двигаясь на веслах под легким ветром, «Афродита» миновала канал между материком и островом Калимносом и пристала на ночь к берегу Лероса, лежащего дальше к северу от Галикарнаса.
Соклей процитировал:
— «Все леросцы злы — за исключением разве что одного Проклея. Хотя и Проклей тоже истинный уроженец острова Лерос».
— Кто это сказал? — поинтересовался Менедем.
— Фокилид, — ответил его двоюродный брат. — Это правда?
— Надеюсь, что нет. Лерос и Калимнос — калидонские острова, о которых Гомер говорит в «Илиаде».
— Ну, с тех пор они сменили хозяев, — возразил Соклей. — Потому что в наши дни жители Лероса — ионийцы, колонисты с азиатского материка, из Милета.
Тут павлин опять начал вопить, и Менедем вздрогнул.
— Ты не представляешь, как я устал от этой грязной птицы!
— Еще как представляю! — заверил брата Соклей. — Я, наверное, устал от нее еще больше. Ведь ты почти весь день далеко от павлинов, на рулевых веслах, тогда как мне приходится выступать в роли пастуха.
Прежде чем Менедем успел заметить, что управление судном несравненно сложнее временного занятия его двоюродного брата, из-за кустов на берегу раздался громкий голос:
— Эй, кто это у 'ас так 'ромко кричит?!
— Иониец, точно, — самодовольно произнес Соклей. — Глотает все звонкие звуки в начале слов!
Он сказал это не очень громко, и Менедем так же тихо ему ответил:
— Да заткнись ты.
Потом, возвысив голос, отозвался на оклик незнакомца:
— Иди и посмотри сам!
— Ты не 'ахватишь меня в рабство и не увезешь в чужую страну? — спросил леросец тревожно.
— Нет, клянусь богами, — пообещал Менедем. — Мы торговцы с Родоса, а не пираты.
И, снова понизив голос, он добавил, обращаясь к Соклею:
— Тем более что все равно никто не купит какого-то престарелого хилого пастуха.
— Это верно, — ответил Соклей. — Но все равно было бы нечестно схватить беднягу после того, как ты пообещал его не трогать.
Однако Менедем не был склонен сейчас вступать в дискуссию.
Олух, который показался из-за лохматых кустов, и впрямь оказался пожилым и тощим, облаченным только в тунику из козьей шкуры шерстью вверх. Одно это заставило Менедема презрительно скривить губы: лишь неотесанные сельские мужланы предпочитали носить кожу, а не ткань. Ну а когда леросец подошел ближе, ноздри Менедема тоже затрепетали: этот тип не мылся уже очень давно, если вообще хоть раз в жизни мылся.
