Ко всему этому надо добавить, что въ цѣляхъ неукоснительнаго проведенія въ жизнь запретительныхъ требованій, должны были усилиться надзоръ и сыскъ со стороны университетской инспекціи.
Въ этомъ отношеніи особой славой пользовался извѣстный въ то время Инспекторъ Московскаго Университета Брызгаловъ, съ которымъ и мнѣ самому, пришлось волею судебъ познакомиться вскорѣ же по моемъ вступленіи въ Университетъ.
Въ описываемое время всѣхъ симбиряковъ въ Московскомъ Университетѣ было не болѣе 30. Изъ нашего гимназическаго выпуска поступило со мною всего пять человѣкъ: Владиміръ Толстой (графъ), Кутенинъ, Владиміръ Варламовъ, Сергѣй Сахаровъ и я; первые двое — на Физико-Математическій Факультетъ, а остальные — на Юридическій. Общее количество всѣхъ студентовъ въ Университетѣ было около 3500 человѣкъ, и на одинъ нашъ первый курсъ юристовъ-студентовъ зачислилось свыше 300.
Откровенно говоря, при моемъ поступленіи я совершенно не зналъ, кто изъ симбиряковъ, старше меня по выпуску, слушалъ лекціи въ Москвѣ. Александръ Ухтомскій, на годъ ранѣе меня окончившій, поступилъ въ Петербургскій Университетъ; другихъ близкихъ лицъ я не имѣлъ.
Первыя недѣли прошли у меня, какъ въ туманѣ. Новая, необычная обстановка городской и личной учебной жизни захватила цѣликомъ всѣхъ насъ, свѣжихъ, юныхъ провинціаловъ, и на первыхъ порахъ отодвигала отъ пониманія того дѣйствительнаго положенія вещей, того крайне нервнаго, напряженнаго настроенія, въ которомъ находилось студенчество въ описываемый періодъ времени (сентябрь, октябрь 1887 г.), вылившееся вскорѣ въ цѣлый рядъ бурныхъ демонстративныхъ эксцессовъ со стороны молодежи, въ памятный циклъ студенческихъ безпорядковъ 1887 г., окончившихся закрытіемъ, въ декабрѣ того же года всѣхъ Россійскихъ Университетовъ.
Какъ-то разъ на Кисловку къ намъ заходилъ одинъ изъ старыхъ симбиряковъ — студентъ юристъ Свенцицкій, познакомился съ нами и, послѣ нѣкоторыхъ разспросовъ про всѣхъ насъ, новичковъ, предупредилъ насъ относительно личности Инспектора Брызгалова, охарактеризовавъ его съ самой отрицательной стороны.
Разставаясь съ нами, Свенцицкій выразилъ надежду, что мы не откажемся пріобщиться къ товарищеской земляческой средѣ бывшихъ симбиряковъ.
Не прошло и двухъ сутокъ послѣ посѣщенія насъ Свенцицкимъ, какъ поздно вечеромъ (около 10½ час.) послышался въ мою запертую дверь осторожный стукъ. Я поднялся, отперъ дверь и растворилъ ее...
На фонѣ темнаго корридора, при разсѣянномъ зеленоватомъ свѣтѣ моей лампы, передо мною обрисовались двѣ огромныя, съ ногъ до головы въ черное одѣтыя мужскія фигуры въ фетровыхъ широкополыхъ шляпахъ, изъ-подъ которыхъ виднѣлись: у одного бритая полная физіономія, а у другого — продолговатое, худое, обрамленное небольшой бородкой, красивое лицо сильнаго брюнета, съ большими, нагло всматривавшимися глазами. Послѣдній стоялъ впереди, и не успѣлъ я открыть дверь, какъ онъ безцеремонно вошелъ въ комнату, а за нимъ послѣдовалъ и другой, съ портфелемъ въ одной рукѣ и небольшимъ карманнымъ фонарикомъ въ другой.
Откровенно говоря, я сначала растерялся при видѣ такихъ позднихъ и необычныхъ гостей, не зная, чему приписать такой визитъ, и что это за мрачные типы. Но высокій брюнетъ съ бородой и проницательными глазами поспѣшилъ мнѣ отрекомендоваться, заявивъ, что онъ — инспекторъ Брызгаловъ, а другой — его секретарь, послѣ чего онъ усѣлся на мое мѣсто у лампы, не преминувъ тотчасъ же просмотрѣть книжку, которую я передъ ихъ приходомъ читалъ.
Пригласивъ меня сѣсть рядомъ съ нимъ, Брызгаловъ своего секретаря отправилъ обратно въ корридоръ. Вкрадчивымъ, ласковымъ голосомъ началъ онъ свои разспросы, предваривъ, что характеристика, данная обо мнѣ симбирскимъ директоромъ, выше всякихъ похвалъ, и что онъ разсчитываетъ во мнѣ видѣть юношу искренняго, довѣрчиваго, не успѣвшаго еще подпасть подъ разрушительное вліяніе старостуденческой среды.
Сначала онъ интересовался всѣмъ тѣмъ, что касалось моей семьи, нашего имущества, а затѣмъ перешелъ къ разспросамъ болѣе его занимавшимъ, начавъ допытываться у меня относительно характеристики моихъ земляковъ, со мною вмѣстѣ окончившихъ гимназію и ранѣе меня вступившихъ въ Московскій Университетъ. Мало-по-малу, обликъ и тонъ рѣчи Брызгалова стали замѣтно мѣняться: овечья шкура съ матераго волка начала слѣзать: ясно стала обрисовываться жесткая его щетина, острые зубы и хищные глаза.
Какъ-то инстинктивно, я самъ въ себѣ замкнулся и внутри у меня стало наростать къ сидѣвшему около меня незваноночному посѣтителю чувство опасливаго отвращенія... На мой правдивый отвѣтъ, что я никого изъ прежнихъ симбиряковъ не знаю и ничего про нихъ сказать не могу, Брызгаловъ рѣзко оборвалъ меня, воскликнувъ: „Ложь! Вы ихъ знаете, вы вступили въ ихъ землячество! Отпираться глупо и для васъ невыгодно! Извольте немедленно все мнѣ изложить про симбирское землячество, его составъ, условія вашего въ него вступленія!...”
Повторивъ еще разъ, что ничего по этому поводу ему сказать не могу, я рѣшилъ про себя — больше этому несправедливому насильнику не отвѣчать и замолчалъ. Чего только я ни наслушался вслѣдъ за этимъ отъ этого господина! Какъ только ни запугивалъ онъ меня, вплоть до угрозы исключенія меня изъ Университета, какія только ни сулилъ мнѣ льготы, если я соглашусь ему все подробно о моихъ землякахъ доносить! Я сидѣлъ молча, не проронивъ болѣе ни одного слова.
Выведенный изъ себя, инспекторъ шумно всталъ, вызвалъ изъ корридора своего секретаря и, грозя мнѣ пальцемъ, гнѣвно на прощанье кинулъ: — „Ну-съ, Наумовъ, попомните меня!” Было около полуночи, когда онъ, наконецъ, оставилъ меня въ покоѣ.
Не успѣлъ я захлопнуть за ними дверь, какъ изъ сосѣдней комнаты показались курчавая голова Володи Толстого и здоровенный его кулачище, направленный по адресу ушедшаго. „Ну, и подлецъ-же этотъ господинъ!” — злобно прошипѣлъ онъ, а затѣмъ бросился меня обнимать и руку трясти, со словами: „Молодецъ! По-барски выдержалъ хамскій допросъ!” Вскорѣ фактъ этотъ — посѣщенія меня Инспекторомъ — со всѣми подробностями сталъ извѣстенъ среди симбирской студенческой компаніи, а Свенцицкій заходилъ пожать мнѣ руку отъ лица всѣхъ моихъ старыхъ земляковъ и просилъ непремѣнно зайти на ихъ собраніе.
Брызгаловъ со мною сдѣлалъ лишь то, что я рѣшилъ возможно ближе сойтись именно съ тѣми, о которыхъ онъ отрицательно отзывался, и познакомиться съ организаціей того землячества, про мое вступленіе въ которое онъ тоже былъ, якобы, такъ хорошо освѣдомленъ. То, что ранѣе было узаконено и происходило безбоязненно, открыто, послѣ Новаго Устава продолжало существовать.
Несмотря ни на что, въ замаскированномъ видѣ земляческія собранія продолжали существовать, и вотъ на одно изъ нихъ я съ моими сожителями былъ приглашенъ подъ предлогомъ товарищескаго чаепитія, устроеннаго на квартирѣ у Овенцицкаго.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
