Чертовой рожи боится.
Но вишня каждое лето цветет,
И каждый песнь отреченья поет.
Хоть вишня сверху и красна,
Но в косточке смерть затаила она.
Лишь в небе создал вишни
Без косточек всевышний.
Бог-сын, бог-отец, бог -- дух святой,
Душой прилепились мы к троице
И, к ним уйти с земли спеша,
Грустит немецкая душа.
Лишь на небе вовеки
Блаженны человеки,
А на земле все грех да беда,-
И кислые вишни, и горе всегда.
ПО СЮ И ПО ТУ СТОРОНУ РЕЙНА
Пыл страстей и такта узы,
Пламя роз в петлицах блузы,
Сладость ласки, лжи гипноз,
Благородство грешных поз,
Вихрь и жар любовных грез -
В том искусны вы, французы!
А германский дух померк,
В злобу рок его поверг,
Из глубин сознанья бьет он,
Злой наш дух! И все растет он,
Ядом весь ;почти зальет он
Твой бочонок, Гейдельберг:!
ЮДОЛЬ СТРАДАНИЙ
Гуляет ветер на чердаке,
В постель задувает сквозь дыры.
Там две души-горемыки лежат,
Так бледны, так слабы и сиры.
и шепчет душа-горемыка другой:
"Обвей меня крепче рукою,
Прижмись губами к моим губам,
И я согреюсь тобою",
Другая душа-горемыка в ответ:
"Твой взор -- защита от боли,
От голода, холода, нищеты,
От этой проклятой юдоли".
И плакали, и целовались они
В своей безысходной печали,
Смеялись и даже запели потом,
И наконец замолчали.
А днем на чердак пришел комиссар
С ученым лекарем вкупе,
И тот усмотрел, что смерть налицо
И в том и в этом трупе.
И он разъяснил: "При желудке пустом
Их, верно, стужа убила.
Возможно, что смерть их уже стерегла
И только 'быстрей-шстушша".
И веско добавил: "В такой мороз
Отапливать надо жилище,
А спать на пуховиках,-- но суть,
Конечно, в здоровой пище".
ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ МАССЫ
"Блины, которые я отпускал до сих пор за три серебряных гроша,
отпускаю отныне за два серебряных гроша. Все зависит от массы".
Засел в мою память прочней монументов
Один анонс -- для интеллигентов
Борусской столицы когда-тал он
В "Интеллигенцблатт" был помещен.
Берлин! Столица борусехой страны!
Цветешь, ты свежестью весны,
Как пышных лип твоих аллеи....
Все так же ли ветер их бьет, не жалея?
А как твой Тиргартен? Найдется? ль в нем
тварь,
Что хлещет пиво, как и встарь,
С женой в павильоне, под ту же погудку:
Мораль -- душе, а борщ -- желудку?
Берлин! Ты каким предаешься шотехам?
Какого разиню приветствуешь смехом?
При мне еще Нанте; не снился берлинцам.
В ту пору только чушь мололи
Высоцкий с пресловутым: кронпринцем,
Что ныне ерзает на престоле.
Теперь в короле: не признать, балагура -
Голова под короной повисла понуро.
Сего венценосца сужу я нестрого,
Ведь мы друг на друга походим немного.
Оа очень любезен, талантлив, притом,-
Я тоже был бы плохим королем.
Как я, не питает он нежных чувств
К музыке -- чудовищу искусств;
Поэтому протежирует он
Мейербера -- музыке в урон.
Король с него денег не брал,-- о нет! -
Как об этом гнусно судачит свет.
Ложь! С беренмейеровских денег
Король не разбогател ни на пфенниг!
И Беренмейер с неких пор
Королевской оперы дирижер,
Но за это ему -- награда одна:
И титулы и ордена -
Лишь "en monnaie de signe"1. Так вот:
За roi de Prusse2 проливает он пот.
Как только начну Берлин вспоминать,
Университет я вижу опять.
Под окнами красные скачут гусары,
Там музыки грохот и звуки фанфары,
Громко несутся солдатские "зори"
К студиозам под своды аудиторий.
А профессора там все в том же духе -
Весьма иль менее длинноухи?
Все так же ль изящно, с тем же эффектом
Слащаво поет дифирамбы пандектам
Наш Савиньи иль сей певец,
Быть может, помер под конец?
Я, право, не знаю... Скажите по чести,
Я не расплачусь при этой вести...
И Лотте умер. Смертен всякий,
Как человек, так и собаки,
А псам таким и подыхать,
Что рады здравый смысл сбрехать
И считают для вольного немца почетом -
Задыхаться под римским гнетом...
А Массман плосконосый, тот все у дел?
Иль Массмана смертных постиг удел?
Не говорите об этом, я буду убит,
И, если подох он, я плакать стану,-
О! Пусть еще долго он небо коптит,
Нося на коротеньких ножках свой грузик.
Уродливый карлик, смешной карапузик
С отвислым брюхом. Сей пигмей
Был мне на свете всех милей!
Я помню его. Он так был мал,
Но, как бездонная бочка, лакал
Со студентами пиво, -- те, пьянствуя часто,
Под конец излупили беднягу-гимнаста.
То-то было побоище! Юноши браво
Доказали упорством рук,
-----------------
1 Расплата шуточками (фр.).
2 Работая бесплатно, дословно: (за) короля Пруссии (фр.)
Что Туснельды и Германа внук -
Достойный поборник кулачного права.
Молодые германцы не знали поблажки,
Молотили руками... То в зад, то в ляжки
Пинали ногами все боле и боле,
А он, негодяй, хоть бы пикнул от боли.
"Я удивлен! -- вскричал я с жаром. -
Как стойко ты сносишь удар за ударом,
Да ты ведь герой! Ты Брутовой расы!"
И Массман молвил: "Все зависит от массы!"
Да, a propos 1, а этим летом
Вы репой тельтовской довольны?
Хорош ли огурчик малосольный
В столице вашей? А вашим поэтам
Живется все так же, без резких волнений,
И все среди них не рождается гений?
Хотя -- к чему гений? Ведь у нас расцветало
Моральных и скромных талантов немало.
У морального люда есть тоже прикрасы.
Двенадцать -- уж дюжина! Все зависит от
массы.
А вашей лейб-гвардии лейтенанты
По-прежнему те же наглые франты?
Все так же затянуты в рюмочку тальи?
Все так же болтливы эти канальи?
Но берегитесь, -- беда грозит, -
Еще не лопнуло, но трещит!
Ведь Бранденбургские ворота у вас
Грандиозностью славятся и сейчас.
И в эти ворота, дождетесь вы чести,
Всех вас вышвырнут с прусским величеством
вместе.
Все зависит от массы!
ДОБРЫЙ СОВЕТ
Всегда их подлинную кличку
Давай, мой друг, героям басен.
Сробеешь -- результат ужасен!
-------------------
1 Кстати (фр.).
ДОБРЫЙ СОВЕТ
Всегда их подлинную кличку
Давай, мой друг, героям басен.
Сробеешь -- результат ужасен!
С твоим ослом пойдет на смычку
Десяток серых дурней, воя:
"Мои ведь уши у героя!
А этот визг и рев с надсадой
Моею отдает руладой:
Осел я! Хоть не назван я,
Меня узнают все друзья,
Вся родина Германия:
Осел тот я! И-а! И-а!"
Ты одного щадил болвана,
Тебе ж грозит десяток рьяно!
КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I
Само собой, в короли прошел
Большинство голосов получивший осе
И учинился осел королем.
Но вот вам хроника о нем:
Король-осел, корону надев,
Вообразил о себе, что он лев;
Он в львиную шкуру облекся до пят
И стал рычать, как львы рычат.
Он лошадьми себя окружает,
И это старых ослов раздражает.
Бульдоги и волки -- войско его,
Ослы заворчали и пуще того.
Быка он приблизил, канцлером сделав,
И тут ослы дошли до пределов.
Грозятся восстанием в тот же день!
Король корону надел набекрень
И быстро укутался, раз-два,
В шкуру отчаянного льва.
Потом объявляет особым приказом
Ослам недовольным явиться разом,
И держит следующее слово:
"Ослы высокие! Здорово!
Ослом вы считаете меня,
Как будто осел и я, и я!
Я -- лев; при дворе известно об этоv
И всем статс-дамам, и всем субреттам.
И обо мне мой статс-пиит
Создал стихи и в них говорит:
"Как у верблюда горб природный,
Так у тебя дух льва благородный -
У этого сердца, этого духа
Вы не найдете длинного уха".
Так он поет в строфе отборной,
Которую знает каждый придворный.
Любим я: самые гордые павы
Щекочут затылок мой величавый.
Поощряю искусства: все говорят,
Что я и Август и Меценат.
Придворный театр имею давно я;
Мой кот исполняет там роли героя.
Мимистка Мими, наш ангел чистый,
И двадцать мопсов -- это артисты.
В академии живописи, ваянья
Есть обезьяньи дарованья.
Намечен директор на место это -
Гамбургский Рафаэль из гетто,
Из Грязного вала,--Леман некто.
Меня самого напишет директор.
Есть опера, и есть балет,
Он очень кокетлив, полураздет.
Поют там милейшие птицы эпохи
И скачут талантливейшие блохи.
Там капельмейстером Мейер-Бер,
Сам музыкальный миллионер.
Уже наготовил Мерин-Берий
К свадьбе моей парадных феерий.
Я сам немного занят музыкой,
Как некогда прусский Фридрих Великий.
Играл он на флейте, я на гитаре,
И много прекрасных, когда я в ударе
И с чувством струны свои шевелю,
Тянутся к своему королю.
