Растамович и с ним, с Гаврильянцем, создал ЗАО "Загробпресса", которому передавались права на распространение печатных изданий в том мире. Был написан бизнес-план, в соответствии с которым делалась ставка на молодых энергичных покойников, не потерявших интереса к жизни. Для них запускалась газета "Счастливый покойник" тиражом миллион экземпляров и глянцевый журнал "Милый труп" тиражом триста тысяч. Идеология этих изданий состояла в том, что надо наслаждаться жизнью даже после смерти. Предполагалось, что богатые люди, умерев, захотят сохранить свой образ и уровень жизни и все те привилегии и на первый взгляд бессмысленные вещи и вещицы, которые вызывают зависть у плебса. По слухам, доходившим с горнолыжного курорта в Куршевеле, с Рублевки и с крейсера "Аврора", переоборудованного молодым жизнелюбивым олигархом в постоянный танцпол, крутящийся стрипзал и снабженный буфетом бассейн, никто из элиты не собирался из-за какой-то там смерти отказываться от ноутбуков в леопардовой шкуре, белых бульдожек с гранатовыми колье, бриллиантовых шахмат и фигурок девушек в непристойных позах, сделанных из съедобного золота. Уже появились рекламодатели для газеты, готовые рекламировать в загробном мире депозитные вклады под 7 % годовых и драгоценности, а в журнале женское белье и специальный парфюм для покойников. Открытым оставался вопрос, как доставить прессу в тот мир и как продавать ее там. Ведь там денег нет?
Утром, как обычно, Растамович приехал на своем пятисотом "Мерседесе" на совещание в конференц-зал гостиницы. Охранник в черном костюме привычно встал у закрытых дверей. На совещании речь шла о развертывании в догробном мире огромной интернациональной сети похоронных агентств, которые должны были сформировать новую культуру потребления. Реформе подлежал сам акт похорон. Тесные гробы предполагалось заменить широкими ладьями и обширными кораблями, полными самых неожиданных вещей. Так уходили в иной мир когда-то викинги и фараоны, и вот теперь оказывалось, что правы были они, а не рациональные, трезво мыслящие и прагматичные современные люди, полагавшие, что персидские ковры в гробу не нужны, лошадям место не в могиле, а на ипподроме, а для умершего достаточно куцего черного костюма и картонных туфель. Предполагалась огромная, не имеющая аналогов в истории рекламная кампания по продвижению в могилу всего вещного мира. Следовало настаивать на том, что умирать бедным некрасиво, что следует неутомимо трудиться всю жизнь, чтобы все-таки заработать себе на алые подушки с вшитыми в них изумрудами, на которых так удобно и приятно лежать в гробу; следовало внедрять пока еще живым людям в головы правильную мысль о том, что ложиться в гроб необходимо в дорогой итальянской обуви, что кристаллы от Сваровски являются идеальным украшением пелерины, в которую вас завернут в ваш последний час. Автопромышленность не отставала с креативом. Гаврильянцу как владельцу первых изданий загробного мира уже звонили из концерна Volkswagen и изъявляли желание заключить контракт на три года вперед. Стремительный автомобиль Порше достоин стоять в склепе, а соболиные шубы весьма необходимы на корабле, отплывающем в иной мир.
Но нельзя забывать и о пище духовной. Каждого уходящего предполагалась снабжать бесплатной годовой подпиской на газету "Счастливый покойник" и пробным номером журнала "Милый труп". На одну из глянцевых страниц журнала была приклеена карточка Visa, которой бесплатно снабжался покойник. Дальнейшую подписку могли оплачивать родственники. Таков был грандиозный план. Растамович взял слово и, стоя в торце длинного стола, сказал, что этот проект изменит мир и что речь идет не о бизнесе, а о культуре, а для культуры никаких денег не жалко, и поэтому он инвестирует в проект триста миллионов долларов, полученных от компании Coca Cola за рекламу, которая в ближайший год будет размещена на всех — абсолютно на всех! — гробах, а также сто миллионов долларов, выделенных Чубайсом для наноинноваций в похоронной сфере. Очки опустились до самого кончика носа Ашота Семеновича, он смотрел в лицо Растамовичу поверх очков добрыми, добрыми и очень добрыми глазами старого главреда. Дело было сделано, деньги в проект пришли, акционеры будут довольны, впереди снова был непочатый край работы.
В этот момент двойная дверь в конференц-зал с грохотом рухнула на пол. Растамович обернулся, и на его всегда благообразном барском лице возник ужас. Истошно крича, в проем вломились огромные люди в камуфляже и с черными масками на лицах. Охранник больше не стоял у двери, а лежал на полу гостиничного холла с оторванным галстуком, синяком под глазом и под дулом автомата, которое упиралось ему в спину. "Всем лежать, суки! Не двигаться, гниды! Молчать, придурки! Сволочи, на пол, быстро!", — кричали люди в масках и камуфляже так громко и с такой яростью, что их трудно было понять. Грузный Растамович слишком медленно опускался на колени и поэтому был свален на пол ударом приклада. Ашот Семенович удостоился презрительного "чурка, к тебе это тоже относится!" — и послушно лег головой под стол. Несколько секунд было тихо, потом отчетливо послышались чьи-то неторопливые шаги, и приметливый взгляд главного редактора самой популярной газеты в России увидел пятнистые камуфляжные штаны и высокие военные ботинки с тугой шнуровкой. Сверху зазвучал бесконечно уверенный, никуда не спешащий, исполненный нагловатой ленцы голос генерал-полковника Охранителева. Он стоял над лежащим лицами в пол топ-менеджментом и говорил с издевкой:
— Заигрались, бл…ди. Растамович, ЗАО, ООО, триста штук сделал, — передразнил голос, обнаруживая хорошее знакомство с прослушкой. — А ты, Гаврильянц, думаешь, тебе твой олигарх поможет? Ни х тебе он не поможет! Мы его завтра самого реквизуем, ты понял, блин? Кто вам позволит такие дела без нас тут делать, козлы? Обобрали мальчика, суки? (Он имел в виду Вермонта). Забыли, блин, что президент вам сказал: делиться надо! Де-лить-ся на-до! Так вам и отдала спецслужба наш отечественный загробный мир! Тупой носок шнурованного ботинка протянулся к лежащим на полу очкам Ашота Семеновича с треснувшим стеклом и брезгливо оттолкнул их в дальний угол конференц-зала. — Значит так, козлы, это рейдерский захват, и в ваше похоронное дело теперь входит ФСБ, которое живее всех живых!
2.
Поезд лидера тоталитарных демократов несся с запада на восток. День и ночь мощный электровоз разрезал своим круглым лбом бесконечное пространство. Отдернув занавеску с логотипом партии, Трепаковский, сидевший у окна в круглой шелковой шапочке и в халате с золотыми кистями, с грустью смотрел на пустынные поля и маленькие заброшенные городки. Пятиэтажки с промазанными варом панелями вопияли о безнадежности жизни. Серые покосившиеся сараи спали сном вечного забвения в зарослях репейника и лопуха. Красные кирпичные трубы допотопных котельных потерянно торчали над развалившимися цехами никому не нужных заводов. Поезд, проносившийся мимо с протяжным воем, провожали взглядом то бабка в платке, вышедшая из домика путевого обходчика с мусорным ведром в руке, то мужик в полинявшей майке, сидящий на облупившейся табуретке у шлагбаума на переезде. Они возникали на мгновенье в сознании Трепаковского и тут же исчезали навсегда. Поезд с громким стуком гремел по длинным мостам над широкими реками, и московский политик со странным чувством зависти наблюдал сверху пустынные песчаные пляжи, серебристые ивы и выглядывавшую из густой листвы сиротскую белую церковку.
Россия неслась мимо него и все отлетала и отлетала на запад. А он стремился на восток. Он по-прежнему делал остановки и выступал на митингах, на которые население городков и поселков городского типа сходилось чуть не в полном составе. Двумя-тремя фразами он доводил до страшного, почти инфарктного волнения этих немудреных людей с простыми честными лицами, и ему хватало пяти минут отчаянного крика, чтобы убедить их в том, что пора собираться в поход. За Россию! За ваши семьи! Жизнь у вас уже отняли, теперь отнимут смерть? Вы позволите? Они расходились в задумчивости по сонным, поросшим травой улочкам своих городков, где паслись козы и гуляли гуси, не понимая, как им теперь жить — теперь, когда смерти нет — а он уносился дальше на восток, через горы, плоскогорья и леса, к далекому океану. И он тоже не понимал, как теперь жить, когда смерти нет, но он знал сам про себя, что внутри него работает такая машинка, которая сама выплевывает мысли и слова и толкает его вперед. И, значит, как-нибудь будет.
На полустанке далеко за Уралом поезд простоял полчаса, поджидая вертолет с журналистами из BBC, которые готовили фильм о сдвинувшейся с места, преодолевшей смерть, в очередной раз удивившей мир России. Трепаковский принял английских журналистов в вагоне-салоне и говорил с ними на фоне синего партийного флага. Он и не подумал снять свой синий халат с золотыми кистями и круглую шапочку. Он угощал их водкой "Тоталитарный демократ" и черным хлебом "Трепаковский" и утверждал со своей всегдашней смесью серьезности и клоунады, что это лучшее, что есть сегодня в России. Грусти, тоски и задумчивости не было теперь в нем и в помине, и он говорил с ними со своей всегдашней энергией, выстреливая и выпаливая привычные сто пятьдесят слов в минуту.
