Содрогнулась всем телом.
Проснулась измученная и разбитая. Выглянула в окно.
Торговая площадь смутно серела. Настуся застыла на лежанке, повернувшись лицом к зарешеченному окну, и подняла очи к небу. Прохладное дыхание утра освежило ее чистую душу. И вдруг она почувствовала, как что-то приближается, чтобы изменить ее жизнь, что-то совершенно новое и неведомое. И тогда все свои мысли и чувства обратила Настуся к единственному защитнику, который всегда был с нею, – к всемогущему Богу.
И представила она светлую вершину Чатырдага, вознесшуюся высоко над землей. Она никогда не бывала там, но знала, что она существует, прекрасная, как мечта, спокойная и могучая. В серых утренних сумерках обратилась она к Богу с твердой и искренней верой, что слышит он каждое ее слово, сказанное даже шепотом:
– Всемогущий Боже, которому открыто все на свете! Видишь ли Ты, как встает мой отец, чтобы идти в церковь Твою на утреннюю молитву? Даруй мне, Боже, возвращение домой! Я пойду пешком сбитыми в кровь ногами, прося в пути подаяние, как ходят к святыням нищие и убогие… И никогда впредь не уйдет просящий без милостыни из моего дома… И никто не останется без ночлега… И буду я, как мать, добра к сиротам, слабым и неимущим…
Слезы повисли на ее ресницах. Сквозь них виделись ей какие-то далекие просторы, и всей душой чувствовала она необыкновенную силу этой молитвы. На миг показалось ей, что всемогущий Бог все слышал и исполнит ее горячее желание. Блаженство разлилось по всему телу девушки. Теперь Настуся была окончательно готова ко всему, что бы с ней ни случилось…
– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе… – прошептала она, вверяя себя Провидению. И тут же устыдилась в душе, что еще минуту назад хотела подсказать премудрости Божьей, каким путем ее вести.
Спокойствие вновь вернулось к ней. Она верила как дитя, что не даст Он ее в обиду. И от этого посветлели глаза ее, и лицо покрылось нежным румянцем, как у юной послушницы. В эту минуту Настуся была похожа на ранний полевой цветок, свежий и полный света.
За окном тоже светлело, а комната уже наполнилась шумом. Невольницы встали и начали умываться и одеваться. И в каждом их движении сквозило волнение, как перед дальней дорогой в неведомые края. К еде смогли прикоснуться немногие.
Когда с одеванием было покончено, хозяева придирчиво осмотрели каждую из них и всех вместе. Кое-кому было велено сменить наряд. Снова надели на запястья цепи и повели на торжище.
Сюда уже со всех концов маленькими и большими группами спешили невольницы под конвоем хозяев и их слуг. Некоторые уже стояли на открытых для обозрения местах. Тут можно было увидеть женщин и девушек из разных краев – от смуглых мавританок до белокожих дочерей Кавказа. Пожилые, с грубыми лицами, предназначались для тяжелых работ, а нежные и юные, как цветы, были воспитаны и обучены специально для услаждения тех, кто их купит. Выбор был огромен и мог удовлетворить любые мужские прихоти: хочешь – вот такая, что едва способна передвигаться из-за огромного веса, а нет – вот тебе нежная и легкая, как птица, и вдобавок не достигшая пятнадцати лет…
Покупатели уже прохаживались по базару, осматривая выставленный на продажу товар. Настуся издали присматривалась к группкам невольниц, возле которых они останавливались. Повсюду девушки и женщины при виде покупателя мгновенно меняли поведение в соответствии с его возрастом и внешним видом. Должно быть, везде и всюду использовались одни и те же способы «воспитания». По лицам некоторых невольниц было видно, что они прошли особенно суровую «школу». Уж слишком они старались угодить своим хозяевам и понравиться покупателям. И только те, что были предназначены для тяжелых и грязных работ, сидели неподвижно и лишь время от времени по приказу своих владельцев принимались поднимать тяжести, чтобы показать свое здоровье и силу. Толстые женщины в большинстве сидели неподвижно, а некоторые с аппетитом закусывали, словно давая понять, что их можно раскормить еще больше.
Продавцы при виде покупателя срывали со своего товара покрывала и принимались во весь голос расхваливать красоту девушек и силу женщин. Некоторых освобождали от цепей и по нескольку раз проводили перед покупателями, демонстрируя легкость и плавность их походки. А другим приказывали прямо на площади танцевать или петь.
Поначалу все эти картины привлекали Настусю своей шумной пестротой. Но потом стали так возмущать, будто каждый приказ купцов относился непосредственно к ней. А вскоре навалились на нее усталость и равнодушие. У нее не было сил двигаться, и она сидела бесчувственно, как каменное изваяние.
Но когда к ее группе приближались мужчины, долгая выучка брала свое – даже Настуся невольно начинала повторять заученные движения и взгляды вслед за подругами.
Перед их глазами прошли целые толпы покупателей. Первой продали еврейку Клару. Настуся простилась с ней со слезами на глазах, даже не зная, в какие края предстоит уехать подруге.
Теперь в четверке Настуси осталось всего три невольницы: она сама, гречанка и грузинка.
Ближе к полудню Настусей заинтересовались сразу два покупателя. Один молодой, второй солидный, пожилой, с длинной седой бородой. Однако, услышав о цене, назначенной за эту невольницу, оба куда-то исчезли. Молодой турок возвращался еще дважды, но хозяева Настуси, видно, не очень-то спешили с ее продажей и даже не слишком расхваливали. Чего-то ждали.
Настуся окончательно устала и уселась, подобрав под себя ноги и не обращая внимания на окружающий шум и гам.
И вдруг заметила, как засуетились ее хозяева и, словно сговорившись, начали показывать знаками, чтобы она встала. Настуся машинально поднялась, озираясь по сторонам. Посреди торговой площади двигалась большая группа чернокожих евнухов, возглавляемая каким-то начальником, также черным. Должно быть, это был слуга очень высокопоставленного лица, так как все вокруг уступали им дорогу и низко кланялись. Между евнухами шли две, очевидно, только что купленные невольницы поразительной красоты. Их сопровождала какая-то пожилая женщина с закрытым покрывалом лицом, важная, как госпожа.
Армянин, стоявший рядом с Настусей, обменялся взглядами с генуэзцем и Ибрагимом и начал кланяться, громко восклицая:
– Пусть ваши светлые очи не пропустят и эти цветы божьего сада!
Взволнованным движением Ибрагим рванул покрывало на груди Настуси и тоже заголосил:
– Имеем одну девушку, белую, как снег на вершинах Ливана, свежую, как персик с нестертым пушком, сладкую, как виноград из Кипра, с грудью твердой, как гранаты из Басры, с очами синими, как туркус[75], приносящий счастье! Выученную в школе для наслаждения правоверных, умелую в танцах и разумную в речах, послушную, как дитя, и умеющую хранить тайны!..
