Но меня тревожило то, что нас смогли обнаружить так быстро. Я была совершенно уверена, что, когда мы прибыли в Кронаур Геликан, за нами не было «хвоста». Это могло свидетельствовать о том, что кто-то, возможно, кто-то захваченный во время налета на Зону Дня, выдал местоположение тех, кто смог сбежать, выполняя команду Хаджра.
Но больше всего во всей этой истории меня тревожило то, что лишь немногие обладали информацией о наших заданиях достаточной, чтобы рассказать о них что-то стОящее. Точнее – о местах исполнения заданий кандидатами знали только наши менторы. А я не могла представить, чтобы хоть кто-то из них – даже ментор Мерлис – раскололся бы, не выдержав допроса. Меня пробирала дрожь от одной мысли, какими методами нужно было воспользоваться, чтобы вырвать подобное признание.
Прежде, чем взяться за роль Лаурели Ресиди, я исполняла другое задание в качестве помощника в переплетной мастерской на улице Ферико. Тогда я использовала имя Блиды Доран. Но, когда мы подошли к мастерской, я обнаружила на мостовой все те же начерченные мелом «классики».
Мы свернули на другую улицу.
Еще шаг назад – и Блиду Доран сменила Серо Ханнивер, компаньонка богатой мамзели, которая целый месяц исполняла свои обязанности в доме семьи Тевери. Мы двинулись туда окольным путем, по району Соларсайд, к резиденциям аристократов на аллее Чьерос. Наконец-то пошел дождь.
Полило довольно сильно – но струи дождя не смогли полностью смыть знаки, нарисованные мелом на стене рядом с домом Тевери.
Лайтберн явно беспокоился. Похоже, он не совсем понимал, что мы делаем и почему это так важно. Что же до меня – я чувствовала себя так, словно путешествую назад во времени, бежала от одного персонажа, чью роль я играла когда-то, к другому – но лишь для того, чтобы, не останавливаясь, бежать дальше. Я падала в мое собственное прошлое, вновь встречая людей, которых не рассчитывала увидеть снова.
Все это смущало меня и не позволяло сосредоточиться. Кроме того, я ужасно боялась, что враги настигнут меня. Прошел всего один день с их нападения на нас – а они уже смогли сломить одного или больше из наших менторов, раскрыли наши тайны, получили сведения о наших прошлых ролях. Я попыталась вспомнить, о скольких из этих ролей рассказала Юдике. Кажется, о трех, или четырех? Тогда мне казалось, что этого количества хватит с лихвой, чтобы надежно защитить нас. Теперь я боялась, что все они раскрыты, мне придется отойти назад еще дальше, и Юдика уже не сможет найти меня.
До Серо Ханнивер была Падуя Прэйт. Я была полностью уверена, что она была последней, о ком я рассказала Юдике. Если я не смогу использовать роль Прэйт, как Лаурель Ресиди, Блиду Доран и Серо Ханнивер до нее – Юдика не будет знать, куда идти дальше.
Проклятый Лайтберн выглядел все более мрачным.
- А теперь куда? – спросил он.
- Коммуна на улице Ликанс, это у Врат Мытарств, за богадельней.
Падуя Прэйт три недели работала натурщицей в коммуне художников, попутно проходя обучение у тамошних колористов, узнавая, как правильно смешивать краски. Выполняя это задание, я следила за художником по имени Констан Шадрейк. В некоторых из его недавних работ начали появляться настораживающие символы, и Секретарь приказал мне проследить за ним, чтобы узнать, не свел ли он знакомство с людьми, склонными к еретическому образу мыслей, или приобрел какие-нибудь запрещенные работы, которые вдохновили его. Но я ничего не обнаружила. Символы оказались лишь случайным совпадением.
Скрываясь под именем Падуи Прэйт, я делила жилье с другими подмастерьями, помощниками и натурщицами в ветхом жилом доме на территории коммуны… который был, в сущности, пустующим зданием, которое заняли без ведома владельцев.
Коммуна располагалась в старых фортификационных сооружениях, возведенных на улице Ликанс. Шестеро или семеро художников открыли в них свои на скорую руку организованные студии, и вскоре весь этот район превратился в артистический анклав.
Когда мы дошли туда, дождь разошелся вовсю. Если снаружи и были рисунки мелом их давно уже смыло без следа.
Я колебалась. Мне совсем не хотелось терять контакт с Юдикой, а это был последний шанс поддерживать эту связь.
Мы вошли внутрь.
Все выглядело в точности так, как я помнила. На первом и втором этаже большие помещения были превращены в череду разбросанных как попало студий с выцветшими драпировками, висящими на стенах и старыми, скатанными в рулоны коврами, лежащими на полу. Мебель и прочая бутафория в беспорядке были раскиданы вокруг, а ковры – сильно забрызганы краской. Столы, стеллажи, стулья и мольберты были так же испятнаны брызгами всяких веществ – этими орудиями ремесла художников было заставлено все вокруг. Подоконников не было видно под мисками и флягами с грязной водой и маслом для красок, а также коробками, наполненными тряпками, в которых покоились палетты с банками краски, палитры, приспособления для растирания красок и великим множеством стаканов, из которых торчали кисти. В воздухе висел тяжелый запах олифы и растворителей, и совсем нечем было дышать от резких ароматов минеральных красителей, которые хранили и смешивали колористы в мастерских на верхних этажах.
Никто не работал. День уже клонился к закату, свет был неудачный, и, насколько я помнила, в это время дня большинство художников вкушали заслуженный отдых по окрестным кабакам или в жилых комнатах на чердаке с мешочками травы лхо.
Лайтберн фыркнул – весьма презрительно. Вдоль стен коридора висело множество картин, некоторые из них были написаны недавно и высыхали – но ни одна из них явно не впечатлила его. Здесь были и другие работы – эстампы, скульптуры, миниатюры, пиктографические работы, но я не видела особенного смысла, чтобы обращать на это его внимание. Очевидно, что Реннер Лайтберн, смотрел на жизнь с самой простой и практической точки зрения – и эта точка зрения не предполагала места для удовольствия от созерцания предметов искусства.
Ну, и если уж совсем честно – большинство этих творений в лучшем случае можно было охарактеризовать как «недурные». Коммуна была рабочей студией для коммерческой портретной живописи. У некоторых из здешних жителей, конечно же, были более высокие устремления – но сомнительно, чтобы им когда-нибудь удалось бы их реализовать. Несомненный талант был разве что у Шадрейка. Мне было любопытно, живет ли он здесь до сих пор.
Верхний этаж был более поздней надстройкой, его пол настлали прямо поверх массивных стропил старых фортификационных сооружений. В этом помещении, разделенном на части старыми грязными занавесками и другими самодельными драпировками – там жили и спали натурщицы, подмастерья, колористы и другие младшие члены коммуны, вместе со своими приятелями и прочей сомнительной публикой, которая старалась поживиться за чужой счет.
Мы поднялись наверх. В помещении было пусто – только несколько юнцов дремали на тюфяках и старуха кипятила оловянный чайник на переносной плитке. Место, которое раньше принадлежало Падуе Прэйт, сейчас было занято другим человеком, но я быстро нашла свободное местечко. Я знала, как все здесь устроено. Вновь пришедший просто занимал ближайшее свободное место.
Место, которое я нашла, находилось под скосом крыши, там лежала пара грязных матрасов, а с карниза спускалась старая зеленая шелковая занавеска, которую при желании можно было задернуть.
- Это здесь? – не понял Лайтберн.
- Мы подождем здесь моего друга, - ответила я.
Он уселся на один из матрасов. Было видно, что мои слова не убедили его, и он в любой момент готов вскочить и сбежать.
Через несколько минут я увидела Лукрею – молодую натурщицу и колористку, которая жила здесь и в те времена, когда я была Падуей Прэйт. Она выглядела еще более тощей, чем я помнила. Я пошла поздороваться, оставив Лайтберна сидеть, где сидел, не спуская с меня глаз.
- Падуя? – взвизгнула Лукрея – Ты вернулась!
Похоже, она была рада видеть меня… несмотря на то, что ее глаза были подернуты поволокой от употребления лхо.
- У меня не выгорело с работой, - произнесла я. – Так что, я решила вернуться. Констан все еще здесь?
Она кивнула.
- Он пару раз вспоминал тебя. Похоже, он положил на тебя глаз. Вот он обрадуется, что ты вернулась.
Шадрейк был малосимпатичным субъектом, говорили, что он относится к натурщицам, как к игрушкам – использует их и выбрасывает.
- Пусть-ка держит свои хотелки при себе. – заявила я.
- Он по-прежнему очень хорошо платит тем, кто может позировать так же хорошо, как ты, - сообщила она. – Тебе имеет смысл его использовать. Он заинтересован в тебе, так пользуйся этим пока можно - в своих интересах.
Я пожала плечами. По ее тону я предположила, что Шадрейк либо уже получил от нее что хотел, и выгнал – либо она недовольна тем, что он не обращает на нее внимания. И, боюсь, это было скорее второе – она казалась слишком худой и бледной для него. Бедность, плохое питание и лхо истощали Лукрею – и это не шло на пользу ее внешности. Шадрейк любил своих девочек и мальчиков – но он предпочитал более здоровый вид; облик, излучающий грубоватую энергию. Если же их красота начинала разрушаться и юность – увядать, для него это было равносильно разрушению и увяданию его самого.
