— А вы знаете, — с серьезным видом сказал он, — у меня возникла мысль создать новую политическую партию, способную исцелить мир от всех страданий.
— Сгораю от нетерпения услышать подробности, — в тон ему ответила девушка.
— Это будет партия абсолютной правды, — продолжал Майкл. — Всякий раз, как только возникнет вопрос… любой вопрос: Мюнхен… что делать с детьми, не умеющими владеть правой рукой… свобода Мадагаскара… цена театральных билетов в Нью-Йорке… — во всех этих случаях лидеры партии будут говорить именно то, что они думают. Не так, как сейчас, когда у каждого на языке одно, а на уме совсем другое.
— В этой партии уже много членов?
— Один. Я.
— Пусть теперь будет два.
— Вступаете?
— Да, если можно, — с улыбкой ответила Маргарет.
— Очень рад. По-вашему, партия окажется жизнеспособной?
— Конечно, нет.
— И я так думаю. Пожалуй, года два еще придется подождать.
Они уже подходили к углу дома, и Майкл с отвращением подумал, что снова придется торчать среди всех этих людей, вести вежливые разговоры и расстаться с девушкой.
— Маргарет… — заговорил он.
— Да? — она остановилась и взглянула на него.
«Она знает, что я хочу сказать, — мелькнуло у Майкла. — Ну и хорошо».
— Маргарет, могу я встретиться с вами в Нью-Йорке?
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. «А у нее нос в веснушках», — подумал он.
— Да.
— Пока я больше ничего не скажу, — тихо проговорил Майкл.
— Мой адрес и номер телефона вы можете найти в телефонном справочнике, — добавила девушка.
Она повернулась и, по-прежнему держась прямо и непринужденно, свернула за угол дома; под пышной юбкой мелькали ее стройные загорелые ноги. Майкл постоял минуту, пытаясь придать своему лицу равнодушное выражение, а затем прошел в сад вслед за Маргарет.
Здесь уже были новые гости — Тони, Морен и девушка в красных брюках и соломенной шляпе с огромными полями.
На высоком, худом Морене была темно-синяя рубашка с открытым воротом. Он сильно загорел; мальчишеская прядь волос упала ему на глаза, когда он, улыбаясь, пожимал руку Майкла.
«Черт возьми! Но почему я не могу держаться, как Морен? — уныло спросил себя Майкл, чувствуя, как твердо, по-мужски тот пожал ему руку. — Да ведь он артист!»
— Я помню, мы встречались раньше, — услышал он свои слова. — Под Новый год, в ту ночь, когда Арни собирался выпрыгнуть в окно.
Тони показался ему каким-то странным. Когда Майкл представил его мисс Фримэнтл, он лишь слабо улыбнулся и сел, скорчившись, словно страдал от какой-то боли. Он был бледен и чем-то встревожен, гладкие черные волосы в беспорядке упали на его высокий лоб. Тони преподавал французскую литературу в университете. Он был итальянцем, но его аскетическое лицо было не так смугло, как у большинства его соотечественников. Майкл учился вместе с ним в школе и очень привязался к нему. Тони всегда говорил робко и тихо, как говорят в библиотеке, и изъяснялся очень правильным, книжным языком. Он был в дружеских отношениях с обеими сестрами Буллар, раза два-три в неделю пил у них чай, но сегодня они даже не взглянули друг на друга.
Майкл занялся установкой шестов. Вкапывая первый шест, он услышал, как девица в красных брюках высоким, наигранным голосом говорила:
— Но какая там отвратительная гостиница! На весь этаж только одна ванная комната, на постелях чуть не голые доски, прикрытые нелепым кретоном, а в досках — целые полчища клопов. А цены!
Майкл взглянул на Маргарет и насмешливо покачал головой. Девушка быстро улыбнулась ему и тут же опустила глаза. Майкл бросил взгляд на Лауру. Увидев, что она неотрывно наблюдает за ним, он с удивлением подумал: «И как только она ухитряется все замечать? Такой талант заслуживает более достойного применения!»
— Ты же неправильно ставишь шест! — крикнула Лаура. — Дерево будет мешать.
— Помолчи, пожалуйста! — попросил Майкл. — Я знаю, что делаю.
— А я тебе говорю, неправильно, — упрямо повторила Лаура.
Майкл пропустил ее слова мимо ушей, продолжая возиться с шестом.
Внезапно обе мисс Буллар поднялись и одинаковыми движениями стали деловито натягивать перчатки.
— Мы прекрасно провели время, — сказала младшая. — Большое спасибо. Мы сожалеем, но вынуждены покинуть вас.
Майкл так и застыл с шестом в руках.
— Но ведь вы только что пришли! — изумленно воскликнул он.
— К несчастью, у моей сестры страшно разболелась голова, — сухо пояснила младшая мисс Буллар.
Сестры начали обходить гостей и прощаться. Но Тони они не подали руки. Не удостоив его взглядом, они прошли мимо, словно его тут и не было. Тонн посмотрел на них растерянным и вместе с тем понимающим взглядом.
— Ничего, ничего, — сказал он, поднимая с травы свою старомодную соломенную шляпу. — Вы можете оставаться — уйду я.
Наступило напряженное молчание. Все старались не смотреть на Тони и француженок.
— Нам было так приятно встретиться с вами, — холодно сказала Морену младшая мисс Буллар. — Мы всегда восхищаемся вашими фильмами.
— Благодарю вас, — с очаровательной юношеской улыбкой ответил Морен. — Это очень мило с вашей…
«Ну и артист!» — снова подумал Майкл.
— Да перестаньте же! — побелев, крикнул Тони. — Элен, ради бога перестаньте!
— Провожать нас не нужно, — продолжала мисс Буллар. — Мы знаем дорогу через сад.
— Я должен объяснить, — дрожащим голосом заговорил Тони. — Так нельзя обращаться с друзьями. — Он повернулся к Майклу, со смущенным видом стоявшему около шеста, на который натягивают сетку для бадминтона. — Это же уму непостижимо. Женщины, которых я знаю десять лет. Женщины, которых до сих пор все считали благоразумными и интеллигентными… — Сестры повернулись к Тони и встали перед ним. На их лицах застыло выражение презрения и ненависти. — Это все война, проклятая война! — продолжал Тони. — Элен, Рашель! Но я-то здесь при чем? Поймите же, что не я вхожу в Париж, не я убиваю французов. Я американец, я люблю Францию и ненавижу Муссолини. Я ваш друг!
— Мы не желаем разговаривать ни с вами, ни вообще с кем-либо из итальянцев, — отрезала младшая мисс Буллар. Она взяла сестру под руку, и обе — такие элегантные, в перчатках, в летних шляпках и в шуршащих платьях из жесткого черного материала — отвесив легкий поклон остальным, направились к воротам в конце сада.
На большом дереве шагах в пятидесяти отчаянно шумели вороны. Их пронзительное, резкое карканье неприятно резало слух.
— Пошли, Тони, — предложил Майкл. — Я дам тебе чего-нибудь выпить.
Не говоря ни слова, сжав губы, Тони направился вслед за Майклом. Он все еще крепко держал в руке свою соломенную шляпу с яркой лентой.
Майкл налил два бокала виски и молча подал один из них Тони. Разговор в саду возобновился, и сквозь карканье ворон Майкл расслышал, как Морен с искренним восхищением заметил: «Какой чудесный типаж! Они словно из французского фильма двадцать пятого года!»
Задумчивый и печальный, по-прежнему не выпуская из руки свою жесткую старомодную шляпу. Тони медленно тянул виски. Майклу захотелось подойти и обнять его, как обнимали друг друга братья Тони, когда у них случались какие-нибудь неприятности. Но Майкл не мог заставить себя сделать это. Он включил радио и, пока прогревались лампы неприятно потрескивавшего приемника, отпил большой глоток виски.
«…И у вас тоже могут быть очаровательные белоснежные ручки», — послышался бархатный, вкрадчивый голос диктора. Но вот в приемнике что-то щелкнуло, и другой голос, хрипловатый и чуть дребезжащий, заговорил: «Мы только что получили следующее сообщение: официально объявлено, что немцы, не встретив сопротивления, вошли в Париж. Разрушений в городе нет. Ждите дальнейших сообщений на этой же волне».
Раздались мощные, почти лишенные мелодичности звуки так называемой «легкой классической музыки», исполнявшейся на органе.
Тони опустился на стул и поставил бокал. Майкл не отрываясь смотрел на приемник. Он никогда не был в Париже — у него вечно не хватало то времени, то денег для поездки за границу. Однако, посматривая на сотрясающийся от раскатов органной музыки маленький фанерный ящик, он представил себе, как выглядит Париж в этот полдень. Известные всему миру широкие, залитые солнцем улицы; безлюдные в эти тревожные часы кафе; сверкающие крикливые памятники — свидетельство былых побед и колонны немецких солдат, отбивающих шаг, — грохот их кованых сапог отражается от домов с опущенными жалюзи окон.
«А может быть, все выглядит вовсе не так, — рассуждал про себя Майкл. — Как это ни нелепо, но почему-то немецких солдат невозможно представить себе вдвоем или втроем. Их всегда представляешь в виде марширующих, как на параде, ровных фаланг, похожих на неведомых прямоугольных животных. А может быть, они трусливо, с оружием наготове, крадутся по улицам, заглядывают в закрытые окна и от каждого шума припадают к земле.
