Джона подавил дрожь, бросая один последний взгляд на двор. Он продолжал растить дикие, заросшие сады Онор. Со стороны могло показаться, что нет никакого смысла, всё это были джунгли. Однако, Джона чувствовал скрытый приказ, в этих зарослях пряталась математическая точность, которая его успокаивала. Сады были хаосом Джона в спокойствии.
Он наконец закрепил своё мужество против чёрт знает чего и вошёл в забитый досками коттедж. Конечно же, всё было так, как всегда. Он заметил, что его соседка, мисс Шелби Луэллин — ради бога, не забывайте приставку «мисс» — приходила проветривать помещение. Она открыла занавески, включила отопление и…
— Мяяяу!
…вернула кошку. Аида — опять, в честь оперы, а не мюзикла — была неряшливой сиамской кошкой, которую Джона тоже получил в наследство от матери. Кошка одинаково любила и ненавидела его, как и он её, так что когда она вилась у его ног, Джона никогда не знал, должен ли её погладить или замереть на месте. Казалось, Аида была такой же нервной, как и Джона, хотя она носила это с большей грацией, и он был довольно уверен, что это существо несокрушимо.
Внутри декор коттеджа был дешёвым, в стиле потёртого шика, который Онор каким-то образом превратила в элиту. Джона никогда не хватало сил что-то изменить; мебель казалась такой же домашней, как и само здание. Он прошёл через захламлённое логово, думая, чем именно заняться.
В одном углу комнаты, рядом с аркой, которая вела на кухню, у него стоял маленький письменный стол из вишнёвого дерева, где стоял его командный центр — ультрасовременный компьютер со всеми наворотами. Это было его единственное роскошество. Он нажал на кнопку питания и слушал знакомые звуки оживающей машины. «И вот мы снова здесь, старый друг».
Рядом с клавиатурой лежал его маленький чёрный блокнот с эластичной лентой и любимая шариковая ручка — две вещи, которых ему всегда не хватало в Ривербенде. Джона слегка провёл пальцами по кожаной обложке блокнота, а затем пошёл дальше, на кухню. Мисс Шелби оставила ему тарелку овсяного печенья и записку со словами, что она надеется, что его «отпуск» прошёл хорошо — это она поставила кавычки — и что Аида чуть больше обычного страдала от комков шерсти. Джона подумал, что это наверняка было специально; кошка не была фанаткой мисс Шелби. К сожалению для Аиды, Джона не мог планировать свою жизнь вокруг прихотей одной наглой и грозной особы.
Джона вернулся в логово, ввёл своё логин на компьютере и сел на диван, ожидая, пока его мощный, наполненный программами зверь придёт к жизни. Ему было уютно в крайней тишине, чего он испытывал уже больше месяца. Его сердце сбивалось с ритма от тяжёлого, почти удушающего чувства. Серьёзно, что он должен был теперь делать? Раньше после эпизода он нырял прямиком в писательство — как говорится, креативность часто сопровождается безумием — но его лобно-височная сеть была пустой, безмолвной бездной. Отчасти как тот подвал.
— Нет, — сказал вслух Джона. Эпизод закончился. Закончился.
Ему вдруг вспомнилось лицо Кэмерона. Смех Кэмерона, улыбка Кэмерона, голос Кэмерона. Джона редко думал о ком-то вне своего герметичного мира. Время от времени он видел мисс Шелби. Иногда он был вынужден взаимодействовать с людьми в магазине и вёл себя вежливо по отношению к бариста в кофейне. Это скорее напоминало переговоры об освобождении заложников; он должен был получать своей кофеин.
Джона от природы был замкнутым. Он никогда не искал компанию другого человека просто для… компании. Товары или услуги? Конечно. Предметы первой необходимости? Конечно. Секс? И снова, конечно же — время от времени. Но было неслыханно, чтобы он желал конкретного человека не только из-за того, чем его могли обеспечить для выживания.
Он начал осознавать, что чувствует, этот парадокс внешней слабости и апатичной, неистовой энергии, которая жужжала внутри него. Джона было… одиноко. Джона скучал по Кэму. Джона больше не устраивало текущее положение вещей. Могло ли быть такое, что Кэмерон показал ему другую сторону существования, на которую он не смел надеяться больше, чем просто на выживание?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Джона закрыл голову руками, проводя ими по лицу и голой голове — она больше не был такой уж лысой, верно? Она была покрыта здоровыми, тёмными волосками, придавая ему вид солдата после нескольких недель Тихоокеанского театра военных действий. В этот момент ему больше всего хотелось позвонить Кэмерону, просто услышать его голос, чтобы знать, что этот мужчина существует за пределами Ривербенда, что он не какой-то фрагмент его воображения. Но Джона ведь так и не узнал его номер.
«Узнал бы, если бы сказал ему, что выписываешься», — ругал он сам себя. Он хотел бы сказать, но Кэмерон был таким человеком, который захотел бы большего. Он захочет свиданий, ужинов и секса, который длится до утра — всего того, что Джона никогда не мог предложить. Но он думал о том факте, что, может быть, он отказывал себе в возможности попробовать, слишком боялся, что болезнь возьмёт верх и разрушит ещё одну жизнь, а не только его собственную.
Да, Кэмерон захотел бы многого, и Джона должен был подождать, пока не убедится, что достаточно силён для этого. Он не разрушит Кэмерона так, как был разрушен сам. Он поправится. Он постарается.
***
Писательство. Джона просто напечатал слово «конец» на уродливом первом черновике своего нового триллера «Божий дар». Несмотря на возможный религиозный оттенок в названии, на самом деле это был постапокалиптический рассказ, сосредоточенный на клонировании людей и футуристической генной инженерии, приправленный лёгкой межвидовой… романтикой? Страстью? Он пока не был уверен. Обычно он писал криминальные триллеры, но по какой-то причине научная фантастика уже какое-то время стучалась в его дверь. Это всё ещё был черновик, и отчасти Джона ненавидел его, как и всегда. Он читал, думал, перечитывал, затем всё заново, пока не признавал достойным отправить черновик своему редактору, одному из безликих людей в его маленьком углу киберпространства, с которым он никогда не общался лицом к лицу.
Джона быстро написал электронное письмо, оповещая вышеупомянутого редактора о новостях, а затем щёлкнул по очередному файлу в своей папке с проектами. Его текстовый редактор открылся снова, и появился документ, с которым Джона игрался под своим псевдонимом Эммерсона Лайонса. Роман. До сих пор названием было «Ветер перемен», так как вдохновение пришло от одного из его стихотворений с таким же названием; этот стих он написал будучи подавленным подростком, который справлялся не только со своей гомосексуальностью, но и с воспоминаниями о…
Он понял, что даже сам с собой не говорил о том случае. Когда бы его мысли ни пытались устремиться в ту сторону, разум захлопывался, как стальная ловушка. Возможно, ему нужно было это изучить. Позже.
Роман, о котором он мечтал, пока писал меланхоличную поэзию в своей захламлённой комнате в полуразвалившемся доме, был двусмысленным. Главными героями были Роб и Даллас, и Даллас всегда предполагалась как женщина. Однако, в нескольких сценах, которые он уже написал, Джона избегал местоимений и вообще каких-либо отсылок на гендер. У него не было сил превратить Далласа в женщину, потому что в его голове это был мужчина. С другой стороны, Джона не знал, обладает ли смелостью выдержать критику, которая нахлынет, когда такой известный автор мейнстримных романов, как Эммерсон, внезапно переключится на гомосексуальный жанр. Чёрт, большинство его читателей даже не знали, кто он сам — мужчина или женщина.
Он смотрел на страницу, где с издёвкой моргал курсор. Ничего не шло в голову, пальцы не двигались. Джона никогда особо не испытывал творческого кризиса. Когда у него были проблемы с писательством, это скорее касалось попыток выяснить, как изложить идеи из его головы на страницах, а не появления самих идей в принципе. В данном случае у него были проблемы и с тем, и с другим. Стихотворение было таким личным, а появившаяся из этого идея истории была такой яркой и настойчивой, но как только он решил её написать, слова иссохли. У Джона было предчувствие, что это во многом связано со страхом.
