Но как бы там ни было, на судьбу женщины не жаловалось. Мало того, своих мужей они просто боготворили, а те в свою очередь относились к ним с любовью и уважением. Вышеня не видел ни одного хмурого женского, а тем более детского лица; все улыбались, шутили, а по вечерам устраивали посиделки за прялками, на которых пели песни своего народа, в основном грустные.
Особенно запомнилась Вышене одна из них: «Укко истув, куйн хукка шопешша…». Ее пели очень часто. Женщины постарше даже пускали слезу, когда звучали последние строки. Что говорилось в этой песне, Вышеня не понимал, но как-то раз мсье Адемар ответил на немой вопрос своего ученика с некоторым пренебрежением: «О чем еще могут петь женщины, как не о своей тяжелой жизни? Особенно сразу после замужества». Мсье Адемар так и остался монашествующим рыцарем, он не имел семьи, поэтому его отношение к женщинам было прохладным…
Спустя два месяца, ближе к осени, когда Вышеня уже обжился в обители храмовников, мессир Реджинальд стал брать его на корабль и обучать морскому делу. В принципе, оно было немного знакомо сыну боярина, но небольшое речное суденышко — это одно, а другое — такой корабль, как у изгнанников, который может выходить и в море. Вышеню учили измерять скорость судна, читать морские карты, управлять кораблем, ориентироваться по звездам и по компасу.
Компас храмовников юному жителю Новгорода казался диковинкой. Устройство компаса поморов, которым пользовались и новгородцы, было очень простым — магнитная стрелка, укрепленная на поплавке и опущенная в сосуд с водой, где поплавок со стрелкой вставал нужным образом. Компас рыцарей Храма представлял собой украшенную резьбой бронзовую коробку. Под стеклом, на вертикальной шпильке, вращалась магнитная стрелка, а к стрелке был прикреплен легкий круг — картушка, разбитая по окружности на шестнадцать делений; их называли румбами. Мессир Реджинальд рассказал Вышене, что этот компас дело рук сеньора Флавио Джойя, великого итальянского мастера из города Амальфи.
Корабль храмовников назывался «Святой Бернар», но никаких надписей на нем не было. Когда он выходил в плавание, на мачте поднимали флаг Великого Новгорода, узкое и длинное полотнище красного цвета с концом-клином. На флаге красовался золотой крест, такой же, как и на новгородской вечевой башне.
Так шли дни юного беглеца, заточенного волею отца в отдаленную северную обитель, и среди множества интересных дел он даже не замечал пролетающее время, а сам погост совсем не казался ему местом ссылки.
Глава 5
Постоялый двор мсье Маттео
В один из ясных майских дней 1330 года кавалькада пышно и ярко разодетых всадников ехала по ведущей к побережью Бретани древней римской дороге, держа направление на город Эннебон. Дорога была скверная — грязная, неухоженная, вся в ямах и рытвинах. Свежие и глубокие колеи свидетельствовали о том, что по ней совсем недавно проехали тяжело нагруженные телеги.
Впрочем, телеги и сейчас встречались на пути. Завидев всадников, возницы торопились свернуть на обочину, и когда кавалькада проезжала мимо, все снимали головные уборы и низко кланялись. А как было не кланяться, если путниками были роскошно одетые рыцари с пажами, оруженосцами и дамами? Кто знает, что на уме у сиятельных господ. Что-нибудь не понравится им в поведении простолюдина, и придется потом взирать на мир с высоты поднятого копья остекленевшими глазами. В лучшем случае слуги рыцарей спустят шкуру ради забавы.
Рыцари направлялись в Эннебон на турнир, устроенный по случаю майских праздников герцогом бретонским Жаном III, который держал резиденцию в городе Ванн. Ванн стал столицей герцогства совсем недавно, ввиду того что занимал более удачное положение — вдали от границы с французским королем, желавшим присоединить к своим владениям и непокорную Бретань. В городе подписывалось большинство указов герцога, здесь же проходили и заседания законодательных органов.
Над кавалькадой реяли скаковые знамена рыцарей — баннеры. Баннер отличался от флага тем, что его полотнище было украшено вышивкой с двух сторон, часто золотыми и серебряными нитями или аппликациями, и создавался он только в одном экземпляре. Поднятый баннер знаменовал личное присутствие главы и членов рода.
Несмотря на мирное время, все мужчины были в боевом облачении, даже пажи. Ведь в лесах Бретани, более богатой и мирной по сравнению с другими герцогствами и графствами Франции, довольно вольготно разгуливали разбойники, а ближе к побережью — контрабандисты.
Позади, в окружении стрелков, тянулся небольшой обоз со слугами, продуктами и вином, походной посудой, запасным оружием, сменной одеждой, шатрами и разнообразными предметами рыцарского быта. Там же, с возницей на передке, подпрыгивала на кочках и скрипела на ухабах крытая повозка лекаря, итальянца Томассо.
Хорошо известный в Бретани костоправ и хирург не обращал ни малейшего внимания на такие неудобства. Он лежал на охапке сена, прижимая к груди объемистый кувшин с добрым вином своей родины, и, выбрав момент, прикладывался к его длинному и тонкому горлышку, как голодный телок к коровьему вымени. Угостившись доброй порцией сладкой мальвазии, сеньор Томассо блаженно затихал, и спустя небольшой промежуток времени из лекарского фургона начинал доноситься богатырский храп. Лошади пугались, а возница, кряжистый бретонец с давно не чесаными черными волосами, в которых запутались соломинки, и с лисьим лицом хитреца и шельмы, лишь негодующе крякал, но будить господина не решался.
Судя по баннерам, кавалькада состояла из рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов. Но Жоффрея де Шатобриана среди них не было. Уже минуло четыре года, как он упокоился в фамильном склепе, пораженный неизлечимой болезнью.
Все началось с того, что Жоффрей упал с лошади во время охоты и сильно ушибся. Событие это не было чем-то из ряда вон выходящим, на охоте и не такое случается, и виконт не придал падению особого значения. Спустя год место ушиба начало сильно болеть и Жоффрей стал таять на глазах. Все настойки и мази весьма искусного лекаря Томассо оказались бессильными излечить прежде крепкий организм — у виконта приключилась костогрыза. Его кости начали искривляться и стали очень хрупкими, ему нельзя было даже ходить, чтобы не сломать ноги. Болел он недолго — всего полгода, и сгорел, истаял, как восковая свеча. Так что Жанна, которой едва минуло двадцать шесть лет, стала вдовой и приняла на свои плечи все хозяйство Шатобрианов.
Все четыре года, которые прошли после смерти мужа, Жанна почти не покидала манору; она вела практически монашеский образ жизни, сосредоточившись на воспитании детей — сына Джеффри и дочери Луизы. Единственным ее утешением оставались охота и упражнения с оружием. Взяв в руки топор или меч, она преображалась и становилась страшной — настоящей фурией. Даже опытные рыцари сдерживали натиск Жанны с большим трудом. Ее приемы владения оружием были нестандартными, и защититься от них могли только бывалые храбрецы. Именно храбрецы, потому что вступить пусть и в учебный бой с владелицей маноры Шатобрианов отваживались немногие. И не из-за боязни; просто стыдно было терпеть поражение от женщины. Когда Жанна выходила на поединок, то забывала обо всем на свете; ей казалось, что она сражается с самой Судьбой…
