Все четыре года, которые прошли после смерти мужа, Жанна почти не покидала манору; она вела практически монашеский образ жизни, сосредоточившись на воспитании детей — сына Джеффри и дочери Луизы. Единственным ее утешением оставались охота и упражнения с оружием. Взяв в руки топор или меч, она преображалась и становилась страшной — настоящей фурией. Даже опытные рыцари сдерживали натиск Жанны с большим трудом. Ее приемы владения оружием были нестандартными, и защититься от них могли только бывалые храбрецы. Именно храбрецы, потому что вступить пусть и в учебный бой с владелицей маноры Шатобрианов отваживались немногие. И не из-за боязни; просто стыдно было терпеть поражение от женщины. Когда Жанна выходила на поединок, то забывала обо всем на свете; ей казалось, что она сражается с самой Судьбой…
Близился вечер, когда впереди показались грозные башни замка Эннебон и стены города. «Как давно я здесь не была!» — думала растроганная Жанна при виде знакомых пейзажей. Она несколько раз приезжала вместе с мужем на ярмарку в Ванн, поэтому зеленые холмы, окружающие Эннебон природной крепостной стеной, и спокойные воды Блаве, медленно несущие к морю рыбацкие лодки, наполнили ее душу ностальгическими воспоминаниями. Гортанные крики морских птиц и меланхолический звон вечерних колоколов дарили покой и умиротворение.
Жанна посмотрела на грозного рыцаря в темном, почти монашеском одеянии, — единственного из всех — который ехал с левой стороны от ее коня, и печально улыбнулась: Раймон де ля Шатр так и не обзавелся семьей. Будь у нее хоть искорка любви к нему, она бы вышла за него замуж, не задумываясь. Но верный, мужественный шевалье так и остался ее лучшим другом, дядюшкой, и ничего с этим нельзя было поделать.
Ей припомнилась прогулка, когда на них напали разбойники. Она вернулась, услышав шум сражения, как раз вовремя. Де ля Шатр пытался забраться на своего жеребца, а на него, наставив копье, уже несся неизвестный рыцарь в темно-зеленом одеянии, с черным щитом без герба. Жанна долго не раздумывала: пришпорив своего Фалькона, она ринулась на помощь шевалье.
Куда бы виконтесса ни направлялась, даже на невинную прогулку в окрестностях маноры Шатобрианов, она всегда брала с собой полюбившийся ей топор с шипом на обухе. Он находился в специальном чехле и висел, притороченный к седлу с правой стороны. Жоффрей посмеивался над ее привычкой, но не перечил. Что касается де ля Шатра, то он считал, что любая предосторожность нелишняя; шевалье и сам никогда и никуда не выезжал безоружным.
Конечно, ее палфрей обладал гораздо меньшей массой, чем курсер неизвестного рыцаря, и не мог сбить его с ног, но это и не требовалось. Главным козырем в этой ситуации Жанна считала внезапность. На рыцаре был немецкий шлем-топфхельм, у которого крайне ограничен обзор, и он просто не видел новой опасности. А разбойникам уже стало не до того: подхватив на руки своего обеспамятевшего главаря, они тащили его в лес.
Понимая, что у нее не хватит сил разрубить своим топором броню рыцаря, Жанна приняла единственно верное решение — нанесла удар шипом сбоку, под левую руку, туда, где защиты практически не было. Рыцаря словно поразила молния. Он дико вскрикнул, выронив копье, и едва не свалился под копыта своего коня, но все-таки удержался в седле и глянул, кто ему нанес рану. Затем, развернув курсера и склонившись к его шее, рыцарь ускакал в лесную чащу.
Де ля Шатр, ошеломленный невиданным зрелищем, — слабая, хрупкая малышка поразила сильного врага и спасла жизнь другу! — встал перед Жанной на одно колено и поклялся всеми святыми и своей честью, что всегда будет с нею рядом, и если она прикажет, то, не задумываясь, бросится в пропасть.
Жанна поняла, что на всю оставшуюся жизнь приобрела себе верного защитника. Молодую женщину клятва Раймона де ля Шатра и обрадовала, и опечалила. Получалось, что она привязала к себе невидимыми узами достойнейшего рыцаря, который больше всего на свете ценил свободу. А ей очень не хотелось видеть шевалье в роли добровольного узника…
Обширный луг возле стен Эннебона был уставлен разноцветными шатрами. Горели костры, в воздухе приятно пахло дымком, соломой, вином и чечевичной похлебкой. Сильный ветер утих и сменился свежим влажным бризом, который добавил к запахам бивака ароматы весны и миазмы гниющих водорослей.
Впрочем, простому народу, собравшемуся на лугу, все было нипочем. Здесь находился в основном мелкий служивый люд, привычный ко всему. Ему и ночевать-то придется на охапке сена или соломы, потому что шатры предназначались господам. Сами же рыцари устраивались на постой за стенами города — кто в самой крепости, а кто в домах местных жителей.
Раймон де ля Шатр сумел устроиться на постоялом дворе, что было весьма непросто — на турнир съехалось много рыцарей, и не только бретонских, но и с других земель. У шевалье везде имелись знакомые, нередко весьма подозрительные и неприятные типы, как уже не раз отмечала удивленная Жанна.
Таким оказался и хозяин постоялого двора мсье Маттео, в жилах которого текло немало испанской крови. Он был задирист и горяч и часто хватался за свой нож-наваху, поэтому прислуга постоялого двора боялась его как огня.
— Какая честь! — воскликнул он при виде Жанны и помог ей спешиться; при этом его лицо, испещренное шрамами, буквально просияло.
Раймон де ля Шатр, скромно державшийся в сторонке, не без интереса наблюдал, как встречают его госпожу. Хитрец Маттео выстроил перед входом в жилое помещение самых симпатичных своих служанок и поварят, одетых в новые, чистые одежды, и они, приветливо улыбаясь, бросали под ноги виконтессы первые весенние цветы.
— Какое счастье — лицезреть столь прелестную сеньору в нашем захолустье! — продолжал заливаться соловьем хозяин постоялого двора. — Сюда, сюда, — указывал он, — милости прошу, ваша светлость!
«Ах, шельма! — насмешливо думал де ля Шатр. — Надеется, что ему перепадет пара лишних золотых монет. Ну уж нет! Тебе, сукин сын, и так заплачено с лихвой. Не говоря уже о том, что лишь благодаря мне любезный негодяй и сластолюбец, бывший вор и разбойник Маттео, не болтается на виселице, а прикупил постоялый двор и тайно совращает горожанок, мужья которых весь день в трудах и заботах добывают хлеб насущный».
Дом для приезжих был серого, как сумерки, цвета с маленькими окнами и дверной аркой такой низкой, что приходилось нагибаться, чтобы переступить через порог. А если пройти узким проходом сбоку, то можно было очутился на заднем дворе, где находилась конюшня. Она была не очень большой, но Маттео знал, сколько рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов остановится на постоялом дворе, поэтому попросил всех остальных постояльцев пристроить своих лошадей где-нибудь в другом месте.
