— Погоди. Я спущусь, посмотрю, грузовик на месте?
Проходя мимо старшего брата, Митя сказал ему негромко:
— А знаешь, кто это? — Митя кивнул на бородатого Виталия, который с интересом разглядывал корешки книг.
— Нет.
— Он убийца. За убийство восемь лет отсидел. Ты не бойся, он сейчас исправился. Воцерковился. Праведную жизнь ведет.
— А я и не боюсь, — зло прошептал Гена. — Ты зачем его сюда привел?
— А что такое?
— Ничего. Ты бы, блин, кого похуже сюда притащил. — Тут Гена сообразил, что похуже, пожалуй, и некого.
Митя ответил с обычной беззаботностью:
— Не парься, я сейчас вернусь.
И ушел. И оставил его одного. Наедине с убийцей.
— Читать любите? — спросил Виталий, обернувшись.
Простой вопрос поставил Гену в тупик. Он долго думал, прежде чем ответить.
— Люблю, — в итоге выдавил он из себя.
— И я люблю, — улыбнулся Виталий. — Только я больше литературу историческую. А вы историческую, я смотрю, что-то не очень…
— Тоже люблю, — поспешил ответить Гена. Не стоило перечить такому человеку.
— Я раньше на гитаре играл, — продолжал убийца. — А теперь перестал. Как начинаю играть, вся духовность куда-то пропадает. Понимаете?
— Ага. — Гена чувствовал некоторую слабость.
Виталий тем временем приблизился к нему вплотную. Ходил он на слегка согнутых коленях, пружинил...
— Хозяин, — сказал он Гене. — Может, чайку?
— У меня есть мармелад, — быстро проговорил Гена, отводя глаза. Взгляд у душегуба был неестественный, пристальный, но зрачки его при этом еле заметно двигались из стороны в сторону. Митя вернется, убью, подумал Гена. Если, конечно, сам останусь в живых.
Пришли на кухню. Гена случайно облился водой, наливая ее в чайник. Сели с кружками друг напротив друга. Как ни крути, иначе сесть не получалось. Все свободное место заняла новая стиральная машина. Она стояла в центре кухни и теперь уже не радовала, а раздражала хозяина.
— Вы знаете, сейчас люди говорят, что очень много указаний на близкий конец света. Вы об этом что думаете?
Конец света до сего дня интересовал Гену гораздо меньше, чем уроды, которые ломают калитку у него во дворе, однако отвечать надо было быстро и складно, потому что Виталий взял со стола нож, чтобы намазать масло на печенье “Юбилейное”.
— Вы знаете, я об этом не задумывался. — Гена попытался по-детски, беззащитно улыбнуться. Кажется, у него неплохо получилось.
— Правильно. — Виталий нахмурил брови и стал серьезным. — Потому что написано, что о дне об этом и часе никто из человеков не может знать.
Гене стало легче. Они начали находить общий язык. Может быть, все и обойдется.
— А вы где работаете, если не секрет? — Виталий уставился на Гену. Под тяжелым взглядом хозяину стиральной машины снова стало не по себе.
— Бизнесом занимаюсь.
Виталий вдруг улыбнулся.
— Бизнес — это дело хорошее, — сказал он и добавил: — А можно мне блюдечко? Я из блюдца пить привык. По-старинному.
— Конечно.
Гена обрадовался, что можно чем-то заняться. Резво встал, подошел к полке. Долго искал блюдце. А когда повернулся, обнаружил, что Виталий заснул. Это было так странно и неожиданно, а главное, нелогично, что Гена замер с блюдцем в руке в неестественной позе, не зная, что дальше делать. Стоял и разглядывал убийцу. Спал тот вполне по-детски, с полуоткрытым ртом, с серьезным выражением лица. Брови убийцы топорщились.
Гена мысленно обозвал своего младшего брата сволочью и на цыпочках вышел из кухни.
В прихожей, возле книжных полок, Гена смог свободно вздохнуть. Привычная злость на Митю заняла свое привычное место. Где-то в области диафрагмы появилась тяжесть. Как правило, кроме злости и раздражения никаких других сильных чувств он к младшему брату не испытывал. Можно сказать, Гена даже ждал, что брат сделает что-нибудь не так, ошибется, скажет нелепость. Тогда для Гены все вставало на свои места.
Ему было три года, когда мать принесла Митю из роддома. В тот момент Гена под руководством деда смазывал мазью крохотные лыжи.
— Кто это? — спросил он у матери.
— Это твой братик. — Мать несколько виновато улыбнулась. — Будешь с ним играть.
— Отнеси его обратно. Он мне не нужен, — заявил Гена. — Мне вон дедушка лыжи подарил.
А потом вышло так, что Гена стал для Мити не только старшим братом, но и чем-то вроде отца, потому что росли они без отца. И с самого детства смотрел на Митю не как на человека, а как на воспитанника. И хотя роль наставника Гена с самого детства считал лишней нагрузкой, отказаться от нее он был не в силах. Потому что не знал, как это сделать, да и мать его хвалила, когда он строил из себя взрослого. Но похвалы похвалами, а раздражение никуда не пропадало. И с годами превратилось во что-то вроде хронической болезни. При виде Мити выражение лица у Гены становилось неприятным, кислым и недовольным.
А в настоящий момент Гена и вовсе был в ярости. Убийца спал на кухне, а Гена сидел в прихожей на старой стиральной машине, с блюдцем в руках, зубы его были крепко сжаты, а губами он проговаривал все известные ему матерные слова. Помимо всех своих грехов, Митя задвинул стиральной машиной вход в единственную комнату, так что хозяину квартиры вообще некуда было деться.
Митя вошел в квартиру неожиданно.
— Ты чего здесь сидишь? — спросил он громко.
— Тише ты! — прошипел Гена.
Митя перешел на шепот:
— Что случилось?
— Твой друг заснул, — ответил Гена. Содержание сарказма в его голосе превосходило все допустимые нормы.
— А чего ты его не разбудишь? — задал Митя резонный вопрос.
Это окончательно вывело Гену из себя. Он спрыгнул со стиральной машины и стал наступать на Митю, выдвинув подбородок вперед.
— А зачем ты его сюда приволок вообще? — О сохранении тишины Гена не забывал. Говорил шепотом.
— Он мне помогает. Ты чего имеешь против?
Человек всегда чувствует, когда ему стоит закрыть рот и промолчать. Он прекрасно понимает, что слова его все испортят. Но он все равно продолжает говорить, словно желая проверить, а действительно ли все будет так нехорошо, как он предполагал, или еще хуже.
— Что я имею против? А против я имею вот что! — Гену уже ничего не могло остановить. — Нечего ко мне в дом всяких уродов таскать. Ясно?!
— Ясно, — согласился Митя. Он всегда со всем соглашался, лишь бы от него отстали, но Гену это не устраивало:
— Ты достал меня своей простотой! Надоели твои приколы! Я тебя видеть уже не могу!
Митя слушал брата с полуулыбкой, смотря куда-то поверх Гениной головы. Казалось, ему все было нипочем. Тогда Гена поднажал:
— Ты сколько в церковь свою ни ходи, один хрен — недоделком останешься, ясно тебе? Ты, прежде чем душу спасать, подумай, как твоим близким с тобой приходится! Богомолец, блин!
В этот момент Гена понял, что Митя сейчас даст ему в челюсть, но брат повел себя неожиданно. Он молча повернулся и зашагал прочь.
— Подожди. Подожди!
Но Митя не остановился. Он ушел, а Гена остался. Догонять брата не стал. Постоял, слушая звук уезжающего лифта, затем громко, в голос, выругался и захлопнул входную дверь.
— А я еще очень люблю про секты читать, — сказали сзади.
Гена сильно вздрогнул и выронил блюдце из рук. Оно упало, но не разбилось. Гена повернулся. Перед ним стоял Виталий, руки по швам, хитро щурился, словно хотел сказать что-то важное, но не говорил только лишь потому, что надеялся, что Гена сам все поймет.
— У вас нет такой книги? Про мормонов или про молокан? — добавил Виталий совсем уже каверзным тоном.
Тут Гена не выдержал.
— Вам чего здесь надо, а?! — взорвался он. — Машину стиральную? Я ее не отдаю, ясно? Так что до свидания, ясно или не ясно?
— Ясно, — сказал Виталий весело. — Спасибо за чай. Простите, если что не так.
Уходя, Виталий аккуратно прикрыл за собой входную дверь, а перед этим вполне серьезно поклонился хозяину.
В квартире стало тихо и пусто.
Чувствовал себя Гена отвратительно. Появилась неоправданная слабость, как после болезни, и еще что-то. Это был даже не стыд, а признание того, что все бессмысленно в его жизни, и понимание, что именно в таком состоянии человек и решается на убийство или на что-то в этом роде, потому что терять ему уже нечего.
