дадите, то знайте, что вы холопи; а моя слава падет и с вашею»[200]. Они не понимали и не могли понять, почему Ломоносов, стараясь закрепить за собой и за своей родиной приоритет на свои открытия, писал: «Сверх сего, не продолжая времени, должен я при первом случае объявить в ученом свете все новые мои изобретения ради славы отечества, дабы не воспоследовало с ними того же, что с ночезрительною трубою случилось»[201]. В страстных спорах Ломоносова по поводу своих теорий они видели лишь беспокойство неуживчивого человека. Они считали, что Ломоносов добивается утверждения нового регламента Академии Наук для того, чтобы получить новый чин или большее жалование, и думали, что могут относиться к нему, как к продажным писакам, вроде Юнкера, Штелина, Петрова или Рубана. Они не принимали всерьез его слов о том, что это «больше отечеству, нежели мне, нужно и полезно»[202].
Отвечая продажным писакам, обвинявшим Ломоносова в лести и униженном поведении по отношению «к сильным мира сего», Пушкин писал: «Ломоносов достоин уважения всех честных людей, несмотря на его льстивые посвящения»[203]. Он восхищался тем достоинством, с которым держался Ломоносов в отношении своих «покровителей». «Он умел за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей. Он пишет этому самому Шувалову, представителю муз, высокому своему патрону, который вздумал над ним пошутить — «Я в. п. не только у вельмож или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога…». Вот каков был этот униженный сочинитель похвальных од и придворных идиллий!»[204] — восклицал Пушкин.
Но то, что прекрасно понимал, чем восхищался Пушкин, не могли, не хотели понимать Шуваловы, Разумовские и Воронцовы. Поэтому-то они, «помогая» ему в мелочах, ничего не сделали для осуществления его главных требований. Так было и с проектом устава университета в 1760–1761 годах. В царствование Екатерины II Ломоносов сделал еще одну попытку добиться утверждения проекта с помощью Г. Орлова. Но Орлов, «покровительствовавший» Ломоносову и забавлявшийся опытами с электричеством, оказался ничуть не лучше Разумовского и Шувалова. Как и они, Орлов ничего не сделал для действительной помощи Ломоносову. Наоборот, удары сыпались на Ломоносова один за другим и удары один тяжелей другого. Сама Екатерина сделала немало для того, чтобы отравить последние годы жизни Ломоносова. В 1763 году по доносу Тауберта, Миллера, Штелина, Эпинусса и других Екатерина даже совсем уволила Ломоносова из академии. Тауберт и Миллер торжествовали, что они навсегда избавились от своего врага и строили планы, кого выписать из-за границы и как распределить места в академии[205]. Но Екатерина сообразила, что изгнание из академии Ломоносова, который был в это время признанным главой русской науки и литературы и которого хорошо знали в Европе[206], может произвести внутри страны и за границей невыгодное для нее впечатление. Поэтому указ об его отставке был отменен. Популярностью Ломоносова в России и признанием его заслуг иностранными академиями объясняется и такой жест Екатерины, как посещение ею мастерской Ломоносова. В то же время с помощью своих приспешников она создала для него совершенно невыносимые условия работы. Отстранение от руководства географическим департаментом и назначение туда Миллера, попытка передать в распоряжение Шлецера материалы Ломоносова по языку и истории, назначение Шлецера академиком и открытие ему доступа к важнейшим государственным документам, препятствия в сооружении мозаичного монумента Петру — эти и десятки подобных фактов были проявлением травли великого ученого. Целью этой травли было уничтожить, сломить Ломоносова и духовно и физически. В этих условиях даже у него вырываются жалобы, что не хватает больше сил для борьбы. «И так не могу больше терпеть таких злодейских гонений, и сил моих нет больше спорить, и наконец намерен остатки изнуренных на науки и на тщетные споры дней моих препроводить в покое…»[207]. В довершение всего тяжелая болезнь, результат нечеловеческой работы, которую он нес на себе почти четверть века, часто выводила его из строя и приковывала его к постели. Но Ломоносов и в этих условиях остался самим собой. Можно только поражаться, как тяжело больной, он не только продолжал напряженно и плодотворно работать, но и с исключительным мужеством и достоинством отстаивал дело, которому он посвятил всю свою жизнь. Его не могло остановить ни санкционирование действий его врагов Разумовским или Сенатом, его не могли остановить даже указы самой Екатерины. История с географическим департаментом и приглашением Шлецера ясно показала это. «Я положил твердое и непоколебимое намерение, чтобы за благополучие наук в России, ежели обстоятельства потребуют, не пожалеть всего моего временного благополучия»,[208] — так заявлял он еще в начале своей деятельности и до конца жизни остался верен этому принципу.
Борьбу Ломоносова могла остановить только смерть. 4-го апреля 1765 года она вырвала его из строя борцов. Враги Ломоносова не скрывали своей радости. Они спешили сообщить друг другу эту новость, делились планами и торжествовали, что теперь им никто не будет мешать[209]. Придворные и академические реакционеры спешили использовать смерть Ломоносова в своих целях. Его объявили певцом религии и самодержавия, певцом Екатерины и Елизаветы. Его стремились оторвать, спрятать от народа, которому он верно служил всю свою жизнь. Одновременно с этим придворная клика и после смерти Ломоносова продолжала его травлю. Когда десятилетний Павел, будущий император, узнал о смерти Ломоносова, то он ответил: «что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал»[210]. В этих словах выражено отношение не только и не столько Павла, сколько отношение самой Екатерины и всей придворной клики. Именно Екатерина и придворная клика погубила его архив, его бесценные «манускрипты», о которых сам Ломоносов писал, что они «могут ныне больше служить, нежели я сам»[211].
Придворные и академические реакционеры, при жизни Ломоносова всячески травившие его, стремившиеся дискредитировать его замечательные открытия и теории и относившиеся с нескрываемой злобой к его патриотической и демократической деятельности, после его смерти изменили свою тактику. С одной стороны, они стараются всячески замолчать, скрыть его материалистические теории, с другой, — фальсифицировать его литературную, научную и общественную деятельность, выхолостить из нее прогрессивное содержание, притупить демократическую, общенародную направленность его творчества. Извращая и опошляя содержание и направленность деятельности и творчества великого ученого, реакционеры всех мастей, учитывая огромную известность Ломоносова, пытаются вместе с тем предоставить известную славу его имени. Они используют имя и славу Ломоносова для оправдания
