Король и Диана были в ярости: они восприняли случившееся как собственное публичное унижение, ибо отождествляли себя с Ла Шатеньерэ, и поспешно удалились с места события. Толпа парижан накинулась на угощение, столь преждевременно подготовленное не ожидавшим подобного исхода побежденным. «Супы и закуски они пожирали с жадностью гарпий. Серебряные тарелки и прекрасные приборы были… изломаны или украдены в сумятице <…> а на десерт были тысячи ударов от капитанов и лучников королевской гвардии». День закончился полным хаосом.
Что касается Ла Шатеньерэ, его рану перевязали и сказали, что он будет жить, но его это не порадовало: он потерял честь и, в припадке ярости сорвав повязки, умер, истекая кровью. Потом говорили, что поражение Ла Шатеньерэ стало дурным знамением для короля, явленным в самом начале его правления. И сам Генрих повел себя не лучшим образом — как капризное дитя, а не как великодушный монарх. Екатерине же его фиаско принесло тайное удовлетворение, ибо ее соперница оказалась униженной публично. Как следствие всего этого, Генрих запретил публичные дуэли в качестве способа решения конфликтов.
Однако долго размышлять о последствиях дуэли не пришлось, ибо коронация уже была не за горами. Ее назначили на 26 июля — в Реймском соборе, согласно древней традиции. Генрих совершил официальный въезд в город за день до этого. Ценой гигантских, непомерных расходов город был преображен. Захватывающие представления с нагими нимфами и мужчинами в костюмах сатиров, разворачивались перед королем на пышно разубранных улицах. Екатерина, всего несколько месяцев назад разрешившаяся от бремени, сидела у богато украшенного окна, наблюдая въезд мужа. Проезжая мимо, он приветствовал ее «с подобающим почтением», а когда приблизился к месту, где сидели Диана и ее приближенные дамы, с явным восторгом замахал им рукой. В день коронации Екатерина, весьма раздобревшая, восседала на подмостках, откуда видела всю священную церемонию единения между Богом, королем и Францией. Хотя согласно церемониалу королева и не должна была играть заметную роль в тот день, она не могла не чувствовать себя уязвленной, видя тунику Генриха, расшитую инициалами «Г» и «Д». Несмотря на это, Екатерина с гордостью взирала на то, как муж ее исполнял положенную часть древнего ритуала — с достоинством, благородством и благочестием. И в правду, он молился так долго и страстно, что Диана позже поинтересовалась, что послужило этому причиной. И он ответил, что просил Бога дать ему править долго, если он окажется хорошим королем для Франции, и недолго — если окажется плохим.
Большая часть коронационной присяги состояла из подробнейших обещаний поддерживать христианскую Церковь, ее законы и привилегии. Король обещал защищать «христианское население, подчиненное мне», а далее — «истребить еретиков». Жреческие свойства французской монархии прослеживались в церемонии настолько явственно, что коронация, по сути, превращала короля «из мирянина в священника». Хотя политическая целесообразность церемонии из века в век трансформировалась по мере изменения политических интересов, «одна историческая константа осталась прежней: соединение в единое целое французской монархии и католической Церкви. Язык и символы французского коронационного ритуала намного превосходили обычные церковные обертоны, сопутствующие прочим монархам западных христианских держав». Генрих VIII Английский обладал титулом «Защитник веры», испанский король именовался «Католическим монархом», но король французский имел удовольствие носить титул куда более возвышенный, более старый и славный: «Rex christianisimus», то есть «Христианнейший король». Когда Генрих впоследствии был поставлен перед необходимостью разбираться с реформатами, именно ритуальный брак между королем, церковью и страной стал тем мотивом, который побудил его изгонять еретиков из страны. Как только корона Карла Великого была водружена на голову короля, возглас: «Vivat rex in aeternum!»[30] раздался из уст всех пэров и вельмож. Огромное количество золотых и серебряных монет, специально отчеканенных по этому случаю, бросалось в воздух для собравшейся толпы простонародья, выкрикивавшего: «Щедрость, щедрость!» под оглушительные возгласы и рев фанфар.
* * *
Генрих сильно изменился с того момента, когда пять лет назад один из послов упоминал о нем, как о человеке, который никогда не смеется. Несмотря на то, что основа его личности оставалась неизменной, черная меланхолия, снедавшая его со времен испанского заточения, наконец отступила. Тот же посол, Маттео Дандоло, явившийся представлять Венецию на коронации, сообщал: «Я должен признать, что он стал весел, у него румяное лицо и он в отменном здравии… тело его хорошо сложено, он довольно высок». Он продолжает описывать в своем докладе, что Генрих «весьма предан игре в мяч» и обожает охоту. Дандоло добавляет: «Он преисполнен личной отваги, очень храбр и предприимчив».
12 ноября 1547 года Екатерина родила дочь Клод. Роды произошли в Фонтенбло. Возмущенная прозвищем мадемуазель д'Анэ, очень скоро приклеившимся к Клод, поскольку она была зачата именно в этом прекраснейшем дворце Дианы, королева осознавала, что миру известна ее унизительная зависимость от фаворитки, «которая по ночам отправляет [короля] навестить то ложе, куда желание не влечет его». В первые месяцы правления ей сообщалось, что король находится в полной зависимости от Дианы, что он приходит к ней после полуденной трапезы и обсуждает все государственные дела, имевшие место утром. Жан де Сен-Мори, посланник Империи, писал: «Король позволяет руководить собой и одобряет все, что [Диана] и придворные ему советуют… Он все более и более подпадает под ее иго и становится ее вещью, ее рабом». И действительно, Генрих как-то раз писал своей фаворитке: «Я умоляю тебя помнить обо мне, кто знает лишь одного Бога и одного друга, и уверяет остальных, что ты никогда не пожалеешь о том, что назвала меня своим Слугой. Так пусть же это имя будет моим навеки».
* * *
О влиянии Дианы написано много, и, судя по всему, оно относилось сугубо к делам житейским. Только в нескольких случаях фаворитка откровенно вмешивалась в королевскую политику по международным или внутренним вопросам, причем вмешательство это подогревалось исключительно собственническими интересами. Ее настоящая сила проявлялась в вопросах покровительства тем, кто ей угоден и в сохранении баланса сил между королевскими фаворитами. Тот же Сен-Мори писал, что поведение короля становится все более беспечным, он не очень-то заботится о сохранении репутации Дианы. Используя кодовое имя «Сильвиус», посол рассказывает, как «после обеда он навещает упомянутую Сильвиус… и, неважно, есть ли там послы или другие важные персоны, он садится к ней на колени, с гитарой в руках, играет и часто заставляет коннетабля или д'Омаля признать вслух, что Сильвиус „вполне сохранила свою красоту", касаясь время от времени ее груди и неотрывно глядя на нее как человек, поглощенный любовью. Упомянутая же Сильвиус заявляет, что рано или поздно у нее появятся морщины, в чем она, безусловно, права». Лоренцо Контарини, венецианский посол, писал о нараставшем возмущении Екатерины: «С начала нового правления королева не может больше видеть, как король расточает любовь и ласки герцогине [этот титул вскоре достался Диане], но, подчиняясь настойчивым уговорам короля, заставляет себя быть терпеливой. Королева даже посещает герцогиню, которая, в свою очередь, служит королеве хорошо, и зачастую именно она вынуждает короля спать с женой».
Много лет спустя, будучи уже немолодой женщиной, Екатерина писала одному из своих посланников, г-ну де Бельевру, пытавшемуся решить супружеские сложности ее дочери Марго с Генрихом Наваррским. Это один из очень немногих сохранившихся документов, где есть ясная картина любовного треугольника, представленная глазами самой Екатерины: «Если я приветствовала мадам де Валантенуа [Диану], то угождала при этом именно королю, и, кроме того, я всегда давала ему знать, что делаю насилие над собой, ведь женщина, любящая своего мужа, никогда не сумеет полюбить его шлюху. Ибо никто не смог бы назвать ее иначе, пусть слово это и режет нам слух». В более патетическом ключе Екатерина передала свои чувства после того, как овдовела, в письме дочери Елизавете, в то время королеве Испании. Она пишет о Диане и о том, как ей приходилось примиряться с обстоятельствами. О муже она говорит: «Я любила его так сильно и всегда боялась его потерять».
Страх потери заставлял Екатерину таиться. Ради любви к мужу она была вынуждена терпеть муки ревности и унижение, лишь бы оставаться рядом с ним. Со свойственным ей трезвым взглядом на вещи, она понимала, что другого выбора нет. Подобно верной собаке, королева старалась сопровождать мужа в его вояжах и кампаниях. «Она всюду следует за ним без тени усталости», — заметил Соранцо, посол Венеции.
