Темно-серый, практически черный, приталенный комбинезон на кокетке с типичным воротником-стоечкой, расшитым рунами, коротким рукавом и блестящими кнопками мне действительно шел. Я словно стала вдруг тоньше и выше, при этом женственность линии бедер и груди покрой только подчеркивал. В таких одеяниях только врагов искушать. Или наживать.
— Спасибо! — человечек я вежливый, родители хорошо воспитали, потому, вылетая из ателье под напором Маруси, я все же волшебное слово успела сказать.
Мне что-то там даже ответили. Услышать уже не успела.
— Ты все же крутышка, — признание рыси вывело меня из задумчивого созерцания своей преображенной фигуры в отражении полированных стекол коридорного окна.
Да.
Я такая. Только «крутышка» старательно время тянула теперь, мучительно не понимая, что дальше ей делать. Говоря откровенно, я даже не знала, куда мне идти.
Пространственный кретинизм. Знаю, помню. Но мне это милое знание еще не помогало ни разу в жизни. А чертить памятные стрелки или делать зарубки на стенах сиятельной Инквизиции было как-то... пока еще неудобно. Потом все привыкнут, наверное.
Как-то так вышло, что я мысленно жизнь уже связывала с этим зданием. Или не с этим, у них, как я погляжу, полно потаенных и страшно секретных углов. Локация не важна. Главное я уже только самыми вредными и упрямыми кусочками своего человеческого сознания сопротивлялась таким перспективам. Инквизиция. ВРУ со своими «врунами»...
Смогу ли всю жизнь провести я на этой войне? Даже не знаю... Отец был военным, и этот стиль жизни мне, дочери офицера, отлично знаком. Секретность, постоянные переезды, молчаливое смирение матери, редкие встречи. В моей жизни папа казался совершенно сказочным героем, встречался немногим чаще Деда Мороза, но много лучше и долгожданнее этого деда. Время шло, я взрослела, но ничего не менялось.
— Что молчишь? — терпением оборотни не отличались. Хотя, судя по нашей с Марком истории, у пум терпения было с избытком. Видимо, это Маруся такая оригинальная кошка.
— Думаю, — холодно ей ответила.
Непонятно, мол, что ли? Мы люди, мы должны думать. И двуликим полезно, хоть иногда.
— Лер сказал быть через час? А где быть не сказал?
— Собственно... — тут Маруся замялась. — У нас еще сорок минут. Не хочешь проведать зайти свою эту... как там у вас, у людей, а, забыла.
— Свекровь? — я удивленно воззрилась на хитрую рысь. — Выкладывай, что ты задумала?
Надеюсь, прежде, чем меня тут прибьют, Инквизиция все же привыкнет к моей прямоте.
— Ну... понимаешь... — Маруся глаза явно прятала. — Я тут подумала.... Мне тут ментально шепнули...
— Марусь, я устала, как сволочь. Ты, видно, забыла, что я не железная. Между прочим, меня тут недавно немножечко убивали, а до этого по порталам таскали, я с огромным трудом на ногах стою, а ты тут еще невразумительно блеешь. Или молчи, или связно мысли свои излагай!
Вот как вспомню родителей, так сразу во мне просыпается дочь офицера — Маруся аж спинку выпрямила. Красота.
— Он не зря лез в лазарет эта вражина. Мария важное что-то знает, и Гётлим очень боится.
— А умирает она почему? — мне очень жаль было Марию. Вот уж действительно жертва при всех ее необдуманных и противоречивых поступках.
— Так проклятье же! — рысь недоуменно на меня посмотрела, потом тут же поправилась: — А! Точно, ты же не знаешь. Проклятие, заставляющее убивать, не просто так запрещено всеми сторонами Силы и расами. Его исполнитель умрет обязательно. Смертельный откат — вопрос времени. Вот она и умирает. Обычно все происходит довольно быстро. Будет жаль, если Мария уйдет, а мы ничего не узнаем.
— Постой! — я ушам своим просто не верила. — А Марк знает?
— Ну конечно. Да не прыгай ты так! Она же тебя не убила, а значит, есть шанс. Проклятье исполнено не до конца.
— Что нужно делать?
Поняв, что от Маруси ничего толкового я не добьюсь, а дав волю своей фантазии, снова могу оказаться на даче Абрашек, сама себя остановила.
— Пошли в лазарет, попробуй ее отзеркалить. Вдруг получится?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Логично. Если, конечно, муж меня за эту прекрасную мысль не прибьет.
Хотя... запрета ходить туда не было. Ну... прямого. Вот я и пойду.
20. Исповедь
«Любовь делает нас слепыми, глухими и уязвимыми. Но нет ничего в этом мире сильнее того, кто любим и кто любит». М. К. Кот «Дневники и записки»
Илона Олеговна Кот стояла на входе в фактически тюремный лазарет Инквизиции и мучительно думала.
Снова.
Наверное, если мне в ноги сейчас упадет огнедышащий страшный дракон, я уже даже не дрогну. И вылезающая из-под плинтуса стая чертей меня не удивит. Человек — штука почти бесконечно пластичная, мы ко всему привыкаем. Вот я и привыкла почти. Даже тюрьмы меня не тревожат.
Тем паче, что это, с позволения сказать, медицинское учреждение больше напоминало больницу для буйнопомешанных. Стальные двери, глазки в дверях «камер». Или палат?
Здесь было светло и тепло. По длинному коридору сновали крепкие на первый взгляд санитары. Решеток не видно, только полированный светлый камень и чистая, гладкая сталь.
Маруся снова демонстрировала всем чудеса проходимости, как-то убедив сначала дежурного врача, имевшего вид самый свирепый, а потом и какого-то там следователя в том, что нам срочно надо увидеть Марию, причем без свидетелей. Она говорила уверенно, размахивала невесть откуда взявшимися документами и была убедительна, в отличие от меня.
Я засыпала. Накатилась усталость, откат от нервного напряжения, а возможно и магии. В животе гулко урчало, напоминая о горестном факте: мой скромный завтрак был безвозмездно подарен ступенькам сиятельной Инквизиции.
Как мы вдруг оказались у двери камеры номер девять (судя по номеру, красующемуся на плоскости гладкой двери), я помнила уже очень смутно.
Внутрь меня уже просто за руку волокли.
Яркий свет ударил по глазам, сменив мягкое освещение коридора. Я огляделась, моргая.
Светло-зеленые стены, белая кровать, настоящая, совершенно больничная. Большое окно, размером едва ли не во всю стену. Какой-то мерцающий непрерывными данными дисплей на стене, и больше вообще ничего. Только человеческая фигура, вытянутая словно по струнке в кровати. На кипенно-белом чехле матраса никакой другой постели не было, даже подушки. Лежавшая выглядела на нем, как на столе.
Тому, что у нас под ногами возникли два кресла-«мешка», я совершенно не удивилась. Большие и черные вид они имели какой-то весьма устрашающий.
— Падай, давай, — подала голос Маруся. — Чую я, головушку мою буйную Марк все-таки оторвет. Ты живая вообще?
Сложно ответить...
— Если ты раздобудешь мне сладкого, крепкого чаю и шоколадку, то стану живей всех живых, — я тихо выдохнула. — Она меня точно не съест?
Опасения были. Наверное, для закаленных в боях инквизиторов мои чувства покажутся странными, но воспоминания о произошедшем в избушке оставались еще очень свежими. Особенно этот топор. Та же сцена и те же герои.
Я, кровать и Мария. Интересно, а где она в прошлый раз его спрятала? Лучше дальше не думать, а вдруг под кроватью?
Акт второй.
— Она умирает.
Можно подумать, что услышав подобное, я должна испытать облегчение. Не испытала. Становилось все только страшней.
— Марусь, горячий сладкий чай, шоколадку и кого-то под дверь. Чтоб из зубов пумы меня быстро вытащили если что и желательно даже живой... Ясно?
Рысь блеснула глазами, рвано вздохнула, явно что-то хотела ответить, но не решилась. Молча кивнула и вышла. Я отметила лишь про себя: дверь была не заперта. Значит, все же палата.
Ну-с, начнем. Это главное. Если не знаешь, что делать, нужно взять себя в руки и сделать вид бурной деятельности. Мне всегда этот рецепт помогал.
Приволокла мешок кресла поближе к кровати, упала. С трудом подавила в себе очередную волну страха. Я не боюсь. Это не я.
Илона Олеговна Кот снова справится.
