Бонни промолчала. Джонни со вздохом пожал плечами.
— Я человек с большим будущим позади.
— Опять напрашиваешься на комплименты, — презрительно бросила Бонни. — Ты был настоящий танцор. Все это знали, даже Дженин.
Джонни так удивился, что даже не сразу нашел, что ответить.
— Кто это тебе сказал? Уж конечно не Дженин, — недоверчиво произнес он наконец.
— Как раз она и сказала! — Повернувшись к нему спиной, Бонни вытаскивала большую подушку из-под раскиданных на полу книг и бумаг. — Дженин всегда говорила правду, даже если это ей и не нравилось. А я слушала ее с удовольствием — меня всегда интересовало, что она скажет. Это нас и свело. Такое сочетание выпадает нечасто... Может, раз в тысячу лет.
Она подняла подушку и ударила по ней кулаком.
— Только насчет тебя она могла мне и не говорить. Все это видели... конечно, не постоянно... а так, от случая к случаю. Мы обе тебе завидовали. Что тебе дать? Чаю?
— Нет-нет, спасибо, — поспешил отказаться Джонни. — Я ничего не хочу.
Ему не терпелось услышать еще.
— Слушай, но ведь это благодаря Дженин мы побеждали на всех просмотрах.
— О, Дженин была артистка! — воскликнула Бонни. — Она всегда замечательно смотрелась, но настоящим танцором был ты. Мне и раньше казалось, что у тебя с пространством особые отношения.
"Вот оно, — подумал Джонни. — Пусть она коротышка, хрипит и вся в веснушках, все равно у нее что ни слово, то откровение". Раз уж родилась пифией, так на всю жизнь пифией и останется. Не исключено, что Бонни над ним смеется, но голос звучит совершенно серьезно. К тому же ее слова совпадали с тем, что он нередко чувствовал сам. Конечно, приятно было танцевать на сцене, приятно сниматься в рекламе для телевидения, но во время этих выступлений он никогда не преображался. Другое дело — когда танцуешь без публики. Иногда, когда он репетировал в одиночку, прислушиваясь к сложному и как бы неизбежному ритму, который выбивали ноги, он верил, что просто извлекает его из сердца вселенной, и чувствовал себя великолепно.
— Это очень абстрактный талант, — сказала Бонни, словно прочитав его мысли и закончив их вместо него.
Подушку-то она нашла, но все никак не садилась, словно не соглашалась на серьезную беседу. Стояла перед ним, обняв руками подушку, будто никак не могла решить, что же дальше. Джонни тоже не мог решиться. Он чувствовал, что надо что-то спешно предпринять, но не понимал, как к этому подступиться. Они не настолько хорошо знали друг друга, чтобы просто перекинуться новостями или поговорить серьезно; к тому же оба слишком много пережили, чтобы теперь спокойно болтать о пустяках. Как бы там ни было, но он должен сказать что-то или попрощаться и уйти.
— Ну а как твоя сестра? — спросил Джонни. — Когда я был у твоих, я ее не видел. Она все еще живет дома?
Бонни отвела глаза. Теперь она уставилась в пустоту.
— Ах уж эти сестры... — протянула она наконец. — Мы с тобой могли бы целый день проговорить о сестрах и о том, что они выделывают.
И перевела взгляд на стол, словно ждет не дождется, когда же он наконец уйдет и она сможет снова вернуться к книгам. Джонни не шелохнулся.
— И что же? — спросил он. — Она все еще там?
— Где — там?
— Она все еще живет дома и занимается переработкой отходов и экологически чистым сельским хозяйством?
— Она слишком для этого занята, — коротко ответила Бонни. — У нее нет времени на все эти буржуазные фокусы в европейском стиле. Работает в городской группе женщин, которые особенно интересуются полинезийскими делами, — учит людей традиционным ремеслам маори... Она взяла себе другие имена.
Бонни хмурилась, словно сообщала все это против своей воли.
— Имена? Но при замужестве меняют только фамилию, — сказал Джонни уверенно.
— Нет, она получила специальное разрешение. Она нашла свою родную мать и взяла ее фамилию — Хотейни.
Джонни изумился.
— Хинеранги Хотейни?! Эта красавица активистка?! — вскричал он. — Не может быть!
Но он уже знал ответ.
Бонни кивнула.
— Хинеранги Хотейни, которая бросила бомбу в министра по делам маори? Это Саманта?
— Она самая, — подтвердила Бонни.
— Ну и ну! — пробормотал Джонни. — Все эти уроки балета и "Винни-Пух" — и на тебе, она вернулась в марей[10]! Столько всему училась — и все впустую.
Бонни сдвинула брови, сжала губы и зорко, по-орлиному, глянула на него желтовато-карими глазами.
— Она посвятила себя своему делу, — ответила Бонни скучным, невыразительным голосом, но Джонни мгновенно понял, что это не скука, а гнев. — Она вкладывает в него всю душу. Она знает, кто она. Не будь таким податливым... таким приспособленцем.
— Идет, — добродушно согласился Джонни. — Я немного приспособленец, а вы нет. Ешьте свою здоровую, экологически чистую пищу, а я буду податлив, как резина. Посмотрим, кому из нас раньше придет конец!
Мрачное лицо Бонни немного просветлело.
— Не сдавайся! — бросила она.
Джонни хотелось узнать побольше. Его мучило любопытство: интересно, что думали супруги Бенедикта о своей младшей дочери, пользовавшейся всеми преимуществами, которые давало ей респектабельное имя приемных родителей, а потом отказавшейся от него. Неужели Бонни тоже захочет выяснить свои корни? Впрочем, он не стал ни о чем спрашивать, чувствуя, что это опасно. Похоже, над ними снова нависло молчание. Что ж, придется сказать, как приятно было с ней повидаться, и удалиться.
КАК-ТО В ПРЕЖНИЕ ДНИ... — запели голоса в голове, и Джонни вскочил, глядя мимо Бонни — на куклу-манекен в раскрашенных одеждах.
— Давай я тебе кое-что расскажу, — сказал он кукле и взял ее за прохладную руку, положив другую себе на плечо.
Он поднял куклу вместе с подставкой, прижал к себе и поглядел в пустое лицо. Она была довольно тяжелой — вернее, даже не столько тяжелой, сколько неповоротливой. Ладно, он с ней потанцует.
— Ты сегодня просто очаровательна, — говорил он ей. — Такая таинственная, ну просто настоящая пифия. Будь же моей!
Не глядя на Бонни, он плавно заскользил мимо.
— Это танго, — бросил он через плечо своей дамы.
Они кружили вокруг Бонни, а та крутила головой, следя за их движениями.
— Что ты говоришь? — спрашивал Джонни куклу. — У тебя темное прошлое? У меня тоже. Покажи мне твое прошлое, а я покажу тебе свое.
И он начал рассказывать кукле свою историю, время от времени кивая Бонни через ее плечо.
— Я проснулся на островке, — начал он. — Только окружал меня не океан. Меня окружал город, молчаливый, полный теней. И тогда я решил бежать, бежать, бежать — и ушел, ушел, ушел! — Насколько легче было рассказывать танцуя. — Но кто это бредет мне навстречу через каменную пустыню? — спросил он с пафосом.
Медленно кружа — то в одну сторону, то в другую — в тесном пространстве, со всех сторон ограниченном книгами, он рассказывал ей о том, как встретил Софи, как отправился с ней за покупками, как уговорил ее принять ванну. Кукла, тихонько позвякивая, клонилась в его объятиях. Он рассказал ей о том, как трижды пытался сбежать, как встретил Нева, как вернулся и обнаружил письмо с ее адресом на конверте. Обнимая свою неуклюжую партнершу, Джонни думал: "Благодаря моей вере в случай я, кажется, заслужил откровение". Что-то медленно приоткрывалось — сердце стучало от волнения.
— Тогда я поднялся по лестнице, — сказал он кукле, — и увидел, пифия, тебя, разряженную как положено.
Внезапно остановясь, он сказал Бонни:
— Я всегда думал о тебе в этих одеждах, но ты сейчас стала строгой.
— Эксцентричная одежда — это слишком легко, — ответила Бонни. — Начинаешь слишком на нее полагаться. Хотя вот что для меня типично, — сказала Бонни с горечью, когда он поставил наконец свою партнершу на место, слегка крутанув ее на подставке. — Я больше года живу рядом с миссис Вест и хоть бы раз ей чем-то помогла. Я даже никогда не замечала, что она... настолько... настолько...
— ...не в себе? — закончил Джонни. — Я-то попал к ней в дом просто потому, что похож на человека, которого она помнит, — на ее двоюродного брата. Когда-то он ей нравился. По-моему, он носил такой же блейзер, как мой. Она может беседовать о погоде — вполне разумно... ну, скажем... достаточно разумно.
— Но большинство людей просто прошли бы мимо и не заметили ее, — следуя его примеру, пропела ему в ответ Бонни. — Джонни Дарт, в общем ты не очень-то изменился.
Джонни не возражал, а только постучал пальцем по синякам на лице.
— Знаю, знаю... Слушай, когда ты был маленьким, ты вечно приносил домой покалеченных птичек, старался их обогреть, кормил крошками хлеба. Ты всегда был добрым.
— Но все они умирали, — сказал Джонни, помолчав. — Что толку?
Он редко вспоминал о своей былой жалости к слабым.
— Ты ужасно расстраивался, когда они умирали, — вспоминала Бонни. — Ты так за них переживал.
