Проблему одежды надо было решать кардинально, и Рудаки долго мучился над ее решением, пока не вспомнил, что есть у него знакомый осветитель в одном театре, человек пьющий и потому нуждающийся в деньгах, и наверняка должен у него быть доступ к нужному Рудаки театральному реквизиту. И он отправился в театр, потому что не знал, как иначе найти своего знакомого, связь с ним он давно потерял и единственный выход был – поспрашивать о нем в театре. Отнесся он к этой экспедиции легко, и скоро выяснилось, что зря.
В театр его просто не пустили. Времена изменились, и нельзя было, как раньше, зайти просто так к знакомому актеру, как заходил он частенько с бутылкой и без к тому же Окуню. Рудаки вспомнил, как сидели они у Окуня в гримерной, как приходили другие актеры и актрисы, как пели, бывало, и стихи читали, а как-то раз и заночевал он в театре. Времена изменились, и теперь такое нельзя было и представить.
Напрасно он пытался уговорить двух мрачных стражей у служебного входа – те были непреклонны, и в конце концов он понял бесплодность своих попыток, вышел на улицу и закурил. И как раз в этот момент из служебного входа вышел невысокий человек с лицом Будды Бодхисаттвы в клетчатой кепке а ля Бельмондо. Был это непризнанный гений его молодости, а ныне всяческих премий лауреат и модный режиссер сопредельных Независимых губерний Марк Нестантюк. Сопредельные Губернии враждовали по поводу и без повода, и единственное, пожалуй, в чем они сходились, была необъяснимая рациональными средствами любовь к творчеству Марка Нестантюка, который проходил в Губерниях как «выдающийся немецкий режиссер», так как в свое время уехал в Германию и жил там, с триумфом наезжая на родину и в сопредельную Губернию и примиряя их ненадолго фактом своего присутствия и творчества, примиряя даже на деликатной почве русского языка, который в одной из Губерний был почти что запрещен как язык врага.
Слава превратила Марика Нестантюка в этакого метра, с по верблюжьему презрительно выпяченной нижней губой.
– Аврашенька, – сказал он значительно, раскрывая объятья, – страшно рад тебя видеть, – и тут же принялся рассказывать о своей последней работе – постановке Гамлета. Несчастный наследник датского престола, образ которого кто только из режиссеров ни уродовал, и в его трактовке не избежал издевательств – в постановке Нестантюка должен он был предстать трансвеститом и гомосексуалистом, расхаживающим по сцене в платье королевы.
Безуспешно пытаясь уклониться от троекратного поцелуя метра, Рудаки думал, насколько приятнее был Марик в виде непризнанного гения в годы его молодости. Был он тогда худым юношей несколько татарского облика и отличался от других непризнанных гениев, которых тогда было много в Кофейнике, своей неоспоримой полезностью для любой пьющей компании – всегда он легко добывал для компании трешку, а то и пятерку, пользуясь удивительной силой своей правой руки, которой наделила природа этого в общем-то довольно хилого еврейского мальчика. Достаточно тогда было пойти с ним в парк, где были силовые аттракционы – а таких в городе было много, – и он выигрывал пари, выжимая рекордные цифры на силомере.
Кроме этого неожиданного при его тогдашней комплекции и бесспорно полезного качества, Марик тогда ничем особым не отличался: как и все они, ругал власть и строил грандиозные планы на будущее. Рудаки не встречал его давно – как-то виделись они вскоре после того, как развалилась Империя, и тоже тогда строили, помнится, грандиозные планы, упоенные неожиданно свалившейся свободой, а с тех пор не виделись, поэтому воспользоваться удачной для его предприятия встречей Рудаки смог не сразу – потащил его Нестантюк в дорогущее кафе и начал подробно рассказывать о своих творческих свершениях. Наконец он иссяк, и Рудаки смог вставить слово:
– Послушай, Марик, ты не мог бы достать мне одежду – какую-нибудь старую, шестидесятых-семидесятых годов, костюм какой-нибудь, плащ?
– Плащ? – почему-то надежда губернского искусства зацепился именно за плащ. – Плащ, наверное, будет трудно, а костюмы – пожалуйста, хотя плащ тоже можно будет попробовать, – и наконец задал вопрос, к которому Рудаки готовился заранее, пробовал разные варианты ответа, но так ничего убедительного и не придумал: – А зачем тебе?
– Понимаешь, – ответил Рудаки, – тут мы с группой товарищей пьесу поставить затеяли – ну ты же знаешь мою компанию: Шварц там, В.К., – производственную пьесу семидесятых, так, смеха ради, и костюмы нужны.
Версия была самая дохлая – Рудаки сразу ее отбросил как неубедительную, когда пробовал разные объяснения, а тут она взяла да и выскочила.
– А где будете играть? – заинтересовался Нестантюк. – И что за пьеса?
Приходилось врать дальше:
– У В.К. дома будем играть, среди своих. А пьеса Арбузова на производственную тему, как называется, я не знаю, это В.К. подобрал – говорит, смешно должно получиться на фоне сегодняшних рыночных реалий, что-то там про комсомольцев-энтузиастов.
– Вы вроде староваты для комсомольцев, – усомнился Нестантюк.
– Может, и не про комсомольцев, – продолжал врать Рудаки, – но про энтузиастов точно.
– Не забудьте меня пригласить.
– А ты не уезжаешь? – с надеждой спросил Рудаки.
– Как я могу уехать?! – возмутился метр. – У меня же «Гамлет» в постановке.
– Раз не уезжаешь, конечно, пригласим, – терять Рудаки уже было нечего, – мы тебя и раньше, до постановки пригласим для консультации по сценическому решению и реквизиту. Кстати, о реквизите. Костюм когда ты сможешь достать?
– Костюм? – удивился Нестантюк. – Тебе что, один костюм нужен?
– Да нет, – спохватился Рудаки, – несколько, конечно. Сколько точно, я не знаю – это после читки выяснится, когда В.К. пьесу представит, – тут его посетило вдохновение. – Но пока и один не помешал бы. Так сказать, чтобы почувствовать атмосферу того времени, поносить, может быть, немного, свыкнуться.
Недаром говорят, что чужой энтузиазм заразителен – Нестантюк посмотрел подозрительно, пожевал верблюжью свою губу и наконец сказал:
– Ну, ладно. Пошли в театр – выдам я тебе костюм пока под честное слово где-то на недельку, а потом другие уже в реквизитном цехе в аренду возьмешь, за деньги. Ничего, – поспешно уточнил он, – деньги там небольшие.
– Вот спасибо, – сказал Рудаки, – удача какая, что я тебя встретил.
– Не за что, – важно ответило губернское светило.
Когда они вернулись в театр, Нестантюк торжественно прошествовал через проходную, а Рудаки, конечно же, попытались задержать, но метр небрежно бросил:
– Этот со мной.
И Рудаки, нехотя и не скрывая разочарования, пропустили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});