Наконец Чернецкий сказал:
– Кажись, пришли – вроде этот дом.
И они стали подниматься на шестой этаж по грязным лестницам – лифт, конечно же, не работал.
«Почему, когда нужно тебе что-нибудь в незнакомом доме, это всегда оказывается под самой крышей и лифт не работает? – думал Рудаки, вспоминая свой опыт подобных поисков. – И того, что тебе надо, там, как правило, не оказывается».
Он плелся за Чернецким, который был неожиданно бодр – видимо, перспектива получить полтину придавала ему силы, – и вспоминал, как недавно потеряли в фотоателье его отпускные фотографии, и надо было их искать в центральной лаборатории, и лаборатория эта мало того, что была у черта на куличиках, так и адрес он перепутал и несколько раз поднимался на высокие этажи, а искомая лаборатория в конце концов оказалась в подвале.
Наконец добрались они до шестого этажа, и начали воплощаться в жизнь мрачные предчувствия Рудаки.
– Не было у него бронированной двери, – заявил Чернецкий, оглядывая в своей обычной манере – исподлобья черные, явно металлические двери во все квартиры. – Не могло у него быть такой двери, – и добавил задумчиво: – Разве что действительно умер он и те, кто теперь там живет, новую дверь поставили.
– А в какой он квартире жил? – спросил Рудаки.
– Вроде в этой, – сказал Чернецкий без особой уверенности и указал на одну из квартир.
Дальше все пошло по сценарию, который нетрудно было предвидеть: в первой квартире, в той, на которую указал Чернецкий, им открыла старушка-«божий одуванчик» и поведала, что живет тут тридцать лет и никакого одинокого мужчины с больным братом тут никогда не было и вообще в их подъезде она знает всех и таких тут нет. Во второй квартире пригрозили через дверь, что вызовут милицию, в третьей пообещали спустить на них собаку, а в четвертую они уже не совались.
У подъезда Чернецкий сказал:
– Уверен я, что в этом доме жил Хиромант, – и добавил как веский довод: – Я трезвый тогда был – точно помню.
– А подъезд этот? – спросил Рудаки.
– Вроде этот.
– Вроде или точно?
– Дом точно этот, – уклонился от прямого ответа Чернецкий, – тут еще магазин был такой сбоку. Да вот он! – и он показал на лестницу в торце дома.
– Вот в магазин нам и надо, – сказал Рудаки, так как появилась у него идея.
Чернецкий удивленно на него посмотрел, но ничего не сказал, и они отправились в магазин.
Магазином это заведение было назвать трудно – скорее была эта продуктовая лавка с буфетом, чудом сохранившаяся в этом веке роскошных супермаркетов. Стоял там дух конца или даже середины прошлого века: пахло там рыбой и чем-то еще кислым – то ли пивом, то ли чем похуже, и публика была тоже из прошлого – за высоким столиком с мраморной столешницей пили пиво личности в тренировочных штанах с пузырями на коленках – отверженные общества потребления.
Под удивленным взглядом Чернецкого Рудаки купил бутылку водки и колбасы на закуску и подошел к «осколкам прошлого». Чернецкий не отставал от него ни на шаг – все это время он молчал и настороженно наблюдал за действиями Рудаки – видимо, не давал ему покоя вопрос, заплатит или не заплатит Рудаки обещанный полтинник, но спросить прямо он пока не решался.
Рудаки поздоровался с компанией, попросил разрешения присоединиться, те не возражали, но смотрели настороженно, зато оживился Чернецкий и развил бурную деятельность: взял у буфетчицы стаканы и тарелку, разложил на тарелке колбасу и профессиональным жестом разлил водку.
После первой Рудаки предложил компании разделить с ними трапезу, те не возражали, так как допивали жидкое пиво и перспективы продолжения этого занятия были туманны. Он отрядил Чернецкого купить еще бутылку, и скоро завязался общий разговор. Рудаки – в этом и заключалась неожиданно осенившая его идея – стал расспрашивать о Хироманте.
Выяснилось, что Хироманта помнили все – помнили такого вежливого молчаливого Юру.
– Всегда здоровался, – сказал сухонький старичок в лыжной шапочке с помпоном.
Выяснилось, что жил Хиромант действительно в этом доме и подъезд Чернецкий нашел нужный, но умер давно, а брата больного «скорая» забрала и теперь в этой квартире другие люди живут.
– Черты из села, – зло заметил тот же сухонький старичок.
Однако фамилии Хироманта никто не знал, и выяснилось, что и в жилищной конторе спрашивать бесполезно, потому что квартира это принадлежала отчиму Хироманта, а сам Юра с братом там жил из милости, а где был прописан, неизвестно. Эту информацию сообщил парень без руки, все время косившийся на сержантские нашивки Чернецкого – у этого парня сестра паспортисткой работала в конторе и все про прописку знала, и разговор у этого парня был с ней как-то, и сказала она тогда, что Юра без прописки живет.
После второй бутылки пошли к сестре-паспортистке. Пошли всей компанией, и это было ошибкой. Сестра-паспортистка их на порог не пустила и заявила, что, во-первых, она никакого Юру не знает, а во-вторых, он уже умер и, в-третьих, прописка – это дело государственное и с кем попало его обсуждать не следует.
В общем, ничего нового общение с аборигенами Рудаки не дало, более того, создало новые проблемы, так как компания намеревалась продолжить неожиданное застолье и не мыслила его без участия Рудаки. Еле удалось ему сбежать, сославшись на неотложные дела и оставив своим представителем Чернецкого, которому он потихоньку дал заработанную полтину.
Когда Рудаки уходил из магазина, вслед ему лилась выводимая нестройными голосами мрачно-мужественная застольная, где предлагалось пить «за нас и за Кавказ». Она продолжала звучать у него в голове, когда вышел он из магазина, вдохнул прозрачный осенний воздух – погода после утреннего тумана неожиданно разгулялась – и пошел назад мимо помоек и детских площадок к остановке троллейбуса.
Шел он так довольно долго, шагая в ритме застрявшей у него в голове песни: «Да-вай за нас и за Кавказ!» – пока наконец не понял, что идет совсем не к остановке, а в другую сторону, пока не узнал улицу Урицкого, с которой были у него связаны воспоминания молодости, узнал, хотя изменилась она почти до неузнаваемости.
В сущности, старого не осталось на ней почти ничего, кроме названия – его новая власть почему-то не изменила, хотя было не понятно, как остался большевик Моисей Урицкий среди героев нового режима, если и имперская власть его не очень жаловала, видимо, из-за неподходящего имени. Рудаки не поленился подойти к одному из домов, где была табличка с названием улицы – имя героя и сейчас на ней отсутствовало, как и тридцать лет назад, – «улица Урицкого» и все. Он и сам узнал имя этого революционера благодаря Маяковскому – «где-то там (где, Рудаки не помнил) убит Моисей Урицкий», – писал поэт, вот и застряло в памяти со школьных дней. Он усмехнулся, вспомнив одну историю, связанную с Урицким. А история была такая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
