— … сте-бе-лек, за-су-шенный стебеле-чек, — вслух и по слогам неспешно и отчетливо пропела блондинка, потом открыла посильнее кран и продолжила, внимательно наблюдая за собой, напевать по слогам, — поп — ры — гун — чик, ла-пуш-ка, пиз-нес-мен, — Оленька беззвучно, но уверенно хохотнула — в голос вернулась неподдельная искренность.
Оленька в восторге поцеловалась со своим отражением, но тут же предусмотрительно стерла с зеркала следы губ.
— Ты мой туз, ты мой валет, сделаю тебе привет, — пропела она на размер фортепьяновского ванного притоптывания, потом наскоро умылась, насухо вытерлась полотенцем, последний раз провела расческой по волосам, контрольно глянула на себя в зеркало и вышла из ванны.
Рор Петрович в белой сорочке, в тщательно выглаженных серых брюках, но еще в домашних тапочках, подошел к Оленьке поцеловал ее в щечку и сказал:
— Я уезжаю, а ты можешь остаться здесь и отдохнуть.
— Куда ты уезжаешь?
— В Тузпром, дорогая.
Оленька надула губки. Хотя это было в высшей степени предсказуемо и понятно, что Форпепьянов утром поедет на работу, но это не входило в ее утренние планы. Тем не менее Оленька сразу же губки раздула — капризы ей еще не время разводить. За завтраком надо бы узнать, чем вообще Ророчка сейчас занят в своем Тузпроме.
— Маленький мой, без тебя я буду скучать! — Оленька подпустила в голос легкой грустинки.
Рор Петрович вежливо улыбнулся.
На завтрак были поданы кофе, сливки и фруктовые салаты, главный изыск которых был на этот раз в нарезке — кусочки дынь походили на розы, тончайшие яблочные ломтики были изогнуты в форме цветков гиацинта, а груши под филигранным фруктовым скальпелем тузпромовского повара-кудесника сеньора Жьячинто превратились в лилии. С обожанием глядя на господина Фортепьянова, Оленька напряженно прикидывала, как бы ей встрять в тузовый бизнес по-настоящему, а не сбоку-постельного-припеку. Так ничего путного и не придумала, но, допивая кофе, решительно сказала:
— Одна я тут не останусь.
— Я распоряжусь — тебя повозят по магазинам.
— Мне в магазинах делать нечего.
— Ты — женщина, твое место в бутике, — Фортепьянов посмотрел на Оленьку, потом протянул в пространство руку, и кто-то из обслуги тут же поднес ему серебряный поднос, украшенный фамильными фортепьяновскими вензелями.
Олигарх взял с подноса карточку, улыбнулся и, пропев:
Как же я в тебя влюблен,Как поет моя душа.Полюбила — миллион,Разлюбила — ни шиша! —
протянул карточку Оленьке и захохотал.
Вот оказывается, что за стишки придумывал под водяными струями миленький Ророчка.
Оленька с улыбкой благодарности уже хотела было взять кредитную карточку, но тут же поняла, что это опять ошибка — уж больно общение с олигархами полно неожиданностей.
— Как трогательно! Какой ты заботливый! Как это мило! — Оленька вскочила, поцеловала просиявшего Фортепьянова в лобик, села, но карточку с подноса так и не взяла. — Без тебя я не хочу в первый же день отовариваться на твои деньги. Давай поедем по магазинам вдвоем.
— Почему вдвоем? Что за глупости? Сегодня я очень занят. Вечером тебя привезут ко мне, и мы вместе поедем на одну из моих резиденций.
— Нет! Подарки ты мне купишь сам, — твердо возразила Оленька.
— Выбери все, что захочешь, и я потом все это тебе презентую.
Оленька выдержала паузу, опустила глазки, потом подняла их и сделала подсечку:
— С какой стати? Не надо мне ничего дарить — пока не за что. День рождения у меня в августе, восьмое марта уже прошло. А если ты со мной намереваешься расплатиться, то все это было, представь себе, мой дорогой, бесплатно. “Ишь, нашел себе проститутку!” — добавила про себя Оленька.
— Не пойму тебя, — опешил благодетель. — Я действительно занят! У меня сегодня совершенно нет времени выбирать тебе платья и ходить по магазинам. Как бы ни хотел я этим с тобой заняться!
— Значит, мы сделаем это в другой раз. Как-нибудь потом заедем в бутик, и ты мне купишь его в подарок. — Оленька оговорилась, но не поправилась. — Если конечно захочешь — это совсем не обязательно. А сегодня я тоже занята, — и красавица опустила ресницы.
— Возьми карточку и не валяй дурака! — вдруг строго приказал Рор Петрович, взял поднос и протянул Ланчиковой.
Оленька привстала с кресла, потянулась и взяла платиновую карточку “Американ экспресс”.
— Спасибо! Но ты поедешь со мной! — столь же строго потребовала Оленька.
Фортепьянов рассмеялся, что-то произнес одними губами и, удивляясь в очередной раз самому себе, сказал:
— Ладно! Хрен с ними со всеми. Мой туз и без меня сожгут. Поехали, — говорят, в Москве сейчас барахла больше, чем в Париже.
— Если ты в самом деле хочешь мне сделать приятное — купи мне “Сессну”! — Оленька на мгновение зажмурилась от собственной наглости, но подняла на магната требовательный и испытывающий взгляд.
— Что тебе купить?
— Самолет.
— Глупости какие! Зачем тебе самолет?!
— Я буду на нем летать.
— Еще чего! Ни в коем случае! Ты разобьешься!…
— Если я разобьюсь, то только вместе с тобой! Мы полетим вдвоем!
“Она не только сумасбродка, она еще и сумасшедшая! Ужас какой!” — не на шутку испугался Фортепьянов и в растерянности спросил:
— У тебя что, не все дома?
Ему вдруг расхотелось ездить с этой опасной блондинкой по магазинам.
— Я планеристка, у меня тридцать восемь часов самостоятельного налета. Я четыре раза с парашютом прыгала, — гордо сообщила Оленька. — Ты сам не сидел за штурвалом, дорогой, вот и не знаешь, что такое полет…
— Господи, а я испугался, что ты ненормальная, — вздохнул с облегчением Фортепьянов. — Никуда я с тобой не полечу — у меня есть свой экипаж. У “Тузпрома” целый парк самолетов. Недавно из Самары по зачетам еще четыре “Антея” получили — можем на них с тобой полетать.
— Я хочу “Сессну”, и ты мне ее купишь! — потребовала Оленька.
— Хорошо, куплю, — согласился влюбленный Фортепьянов.
— А сейчас поехали по магазинам! — дожала Оленька старого промысловика.
— Ладно, поехали, но только побыстрей. Ко мне в три часа приедет господин Чмомордин, и тут уж ты меня извини! Мы должны сделать все покупки до трех часов.
Рору Петровичу вдруг ужасно захотелось поездить с Оленькой по бутикам, и он галантно подставил ей руку:
— Прошу!
Оленька положила левую, особенно украшенную брильянтами кисть на руку Ророчки и царственно встала из-за стола.
4.
“В квартирах у них тепло, метро их возит, покупают они в магазинах продукты, половину стоимости которых, по доброте душевной, тоже я им оплачиваю. Одеты мои сограждане в еврообноски, которые я выменял на туз — и опять-таки с убытком для себя. И все мои благодеяния они воспринимают как должное, а вместо благодарности меня же и обвиняют, что уровень жизни у них ниже, чем в Норвегии. Квалификации у них нет никакой, компьютер они только на газетной рекламе видели, но дай им — и тоже как подарок на именины — высокооплачиваемую работу. Очень любят они трудиться по социалистической старинке — руками пошевелить, покурить в цеху, а в укромном уголке за обшарпанной доской почета спрятать за пазуху выточенные детали или приклеить пластырем к причинному месту украденный фарш. И уверены, что сильно уже поднаторели и вполне могут теперь производить конкурентоспособную продукцию. А это только-то и значит, что засядут наши ударные работнички в теплом, обогреваемом на мои деньги здании, само пребывание в котором в течении пятидневной рабочей недели стоит ровно в три раза дороже любого товара, который они собираются выпускать, и будут меня же винить во всем. Именно за то, что я их обогреваю, кормлю, развлекаю и даю им работу. Никакой благодарности никогда от них не дождаться. Совки есть совки — что в лоб, что по лбу — никаким капитализмом их не исправить…”
— Дорогая, тебе зеленый цвет не подходит! — сказал вслух господин Фортепьянов.
— Это цвет моих глаз, — напомнила Оленька, вертясь перед зеркалом.
— Это я вижу. Но все равно зеленый тебе не идет.
— Не правда ли, странно? Я давно заметила, что зеленое мне не идет, хотя я никогда не могла понять, почему.
— Какой у Вас тонкий вкус, господин Форпепьянов! — польстила телеизвестному магнату продавщица, которая, может, всего лишь из-за двух лишних сантиметров в талии не пробилась на подиум. Продавщица была очень красива, но какой-то оберточной красотой. Она суетилась и прислуживала Фортепьянову — именно Фортепьянову, а не женщине, которой магнат собирался подарить обновки — с восторгом и обожанием, с заботливостью и преклонением перед фортепьяновским несчетным состоянием и в то же время с подчеркиваемой неодолимостью кастовой преграды между ней, ничтожной продавщицей, и полубогом Фортепьяновым. От этого самоуничижения Рору Петровичу стало не по себе. Продавщица была вышколена, все ее естество исходило приторным жасминовым преклонением перед богатыми клиентами бутика. Предвосхищая малейшие желания господина Фортепьянова, она очень огорчалась — разумеется, нарочито, — если магнат не выказывал никаких пожеланий. Впрочем, продавщица и на Оленьку перенесла часть своего восторга, предупредительно склоняясь перед нею, оправляя ей подолы платьев и подавая все новые и новые костюмы.
