– Верная догадка. Опять звери ловцов нашли, – резюмировал Попов.
– Вот-вот, – устало поддержал Никита. – Ловцам уж давно конгруэнтно, а звери бегут и бегут. Илья, у тебя есть желание познакомиться с менеджерами новой формации Эдипянцем и Пубертаткиным? С наследниками негоцианта Гендерного Эф Эм.
– С кем, с кем?.. Ах, с этими! С «Луча»? Да ну… И вообще, мужики, бросайте это грязное дело. Ночь в разгаре, а мы ни разу не отдохнули. История нам этого не простит. Слышь сюда, разговорился я с Пафнутием – мировой парняга, между прочим, – так он мне растолковал тутошний принцип подбора исполнителей. Петь может кто угодно, что угодно и сколько заблагорассудится. Даром что у лабухов репертуар покруче любого караоке. Вот я и подумал, а что, если и мне… на халяву-то? – Он просительно посмотрел на друзей. – Попа, прости подлеца, ну пробило меня нынче на лирику.
Никита с Алексеем понимающе перемигнулись. Алексей поднял стопку:
– Ну и вперед! За тебя, золотое хайло Руссии. Не подведешь?
– Да чтоб я сдох! – Илья бухнул себя кулаком в грудь. – Пафнутий сейчас гитару принесет. Ему, кстати, тоже Жеглов по кайфу. Он мне даже напомнил одну песенку… про меня.
Сервисмен словно подслушивал – вмиг нарисовался.
Почти одновременно с Пафнутием возле их столика возникла давешняя барменша со своим транспортным средством. И если Добрынин и Попов, героически стиснув зубы, умудрились проявить сверхчеловеческую усидчивость, то неподготовленный Муромский судорожно привстал и заслонил рукой глаза как от яркого света. Другая рука вслепую набрела на штоф и напрямую потащила его к «золотому хайлу». Содержимое ухнуло в молодецкую глотку, да так, что кадык и не дернулся.
Илья осанисто крякнул, тряхнул башкой и обратился к чаровнице:
– Мадемуазель, будь у меня такие ноги…
– …Я ходил бы на руках, – хором подхватили присутствующие.
– Да вы, да мне, да я… Ну щас точно спою!
Он эротично обнял гитару и с высоко поднятой головой зашагал к лабухам. После недолгого совещания подступил к микрофону; взяв пристрелочный аккорд, объявил:
– Песня Глеба Жеглова из сказочного цикла!
И запел, состроив зверское лицо: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть ходит тучей и в проезжих сеет страх…»
На рефрене «Страшно, аж жуть!» в аккомпанемент включилась пронзительно запищавшая флейта. За нею подтянулись и остальные инструменты.
После третьего или четвертого куплета рефрен подхватили благодарные слушатели. А когда наконец песня окончилась, все натурально «взревели как ведмеди», требуя выступления на бис. Исполнитель без жеманства прохрипел следующую жегловскую вещь. Затем, призывно помахав сидящим друзьям, объявил публике:
– Позвольте продолжить, так сказать, with a little help from my friends![5]
Друзья в маленькой помощи не отказали. Совместными усилиями трио окончательно завело зал. Колыхая административным бюстом, на шум выскочила дама из приемной и заняла место в первом ряду.
Напоследок расшалившийся певческий коллектив выдал «Бандьеру россу». С поднятыми кулаками они промаршировали до своего столика, энергично скандируя:
– Но пасаран! Пасаран – но!
Едва приятели успели промочить глотки, как к ним прибежали истосковавшиеся по ловцам звери. Эдипянц во главе с Пубертаткиным. Или наоборот, Пубертаткин с головой в Эдипянце. Оба-два были в том состоянии, когда любые усилия по отчленению одного от другого совершенно напрасны, а членораздельность речи каждого стремится к нулю. Правильнее говоря, к хаосу.
Однако певцы-молодцы, напрягая интуицию и дедукцию, кое-как смогли разобрать суть выступления менеджеров. Суть сводилась к любви. Любви огромной, как слон. Как Эйфелева башня. Любви к живому пению. И, короче, типа это… не собва… собгаво… со-бля-го-ва-лят, во! Не собляговалят ли пацаны посидеть вместе завтра вечером, тля? Попеть, ик!
«Пацаны», освобожденные этим предложением от необходимости пыхтеть с «забиванием стрелы», поползновения менеджеров приняли благосклонно. Завтра так завтра. Главное, чтобы не прямо сейчас. Потому что сейчас пора на боковую.
А завтра что ж… Настанет день после трудной ночи. Будет ли он легким, бог весть.
Сейчас же трудная ночь близилась к логическому завершению. Обычные люди не выдержали бы ее дикого темпа: свалились бы лицом в салат или заснули б на ходу, разомлев от свежего воздуха. Но не обычные герои. Обычные герои доходят домой спать собственными ногами.
На то и герои, что доходяги.
Глава 9
ПО ВСЕЙ ЧЕРЕМУХЕ БУШУЮЩИЕ ВОЛНЫ
Просыпаться Алексей Попов привык под колокольчики старого будильника, меланхолично вызванивающего «Степь да степь кругом». Иногда под гимн, звучащий из радиоприемника. Временами – от ласковых поцелуев какой-нибудь барышни. Но никак не под ритмичный скрип и тяжелые двусмысленные вздохи. Вдобавок мужские. Вдобавок в чужой квартире.
Ан пришлось!
Конечно, квартира была не то чтобы чужая, а друга Муромского. Да и пыхтение было вроде как его же.
Попов протер ясны очи кулаками и соскочил с кушетки. В раскрытое окно вливался свет позднего утра. На подоконнике сидела гладенькая синица и с интересом рассматривала взъерошенного мужика в одном исподнем. Откуда-то, не иначе с кухни, тянуло вкусными запахами.
Чувствуя в себе утренний наплыв сил и готовность к любым подвигам, Леха повернулся к синице анфас и оттянул вниз резинку трусов. Глаза у пичуги стали вдвое больше, чем определено для такой крохи природой. Она возмущенно застрекотала и упорхнула прочь.
Попов гордо крикнул ей вслед:
– Помни, животное, где вершина эволюции!
Бодрый скрип между тем не прекращался. К мерному дыханию добавился некий рык наподобие звериного. Заинтригованный Попов, приведя белье и прическу в относительный порядок, двинулся на звук. Путеводные фонемы привели его к дверям спортивной комнаты. Искренне надеясь, что Муромский упражняется отнюдь не с дамой, а скрип да рык вызваны невинными причинами вроде утренней разминки с гантелями, Попа просунул голову внутрь.
Как он предполагал, так и вышло: Илюха тренировался. Крепко упершись ножищами в пол, боксер лежал на дубовой скамье и с жизнерадостным урчанием жал от груди штангу. На взгляд Попова, абсолютно неподъемную.
– Признавайся, человек и домкрат, единолично справляешься с такой оказией или Фенюшка мало-мало пособляет? – входя, осведомился Леха.
Снаряд с лязгом опустился на рогатые стойки-подпорки. Каждая из них запросто могла бы заменить опору одноколейного железнодорожного моста. На часок-то точно. А то и на сутки.
Илюха без слов поиграл страшенными мышцами, как бы приглашая удостовериться, что имеющему подобную красоту счастливцу помощники в силовом тренинге только мешают. Зато Фенюшка молчать не стала.
– Вот еще! – фыркнула бестелесная девица. – Не женское это дело, тяжести ворочать, телесную твердость развивать. Бока правильной девушки либо бабенки должны быть приятными для ласковых мужских рук. А вовсе не пригодными для забивания свай, как некоторые считают.
– Верно говоришь! – обрадовались друзья. – Золотые слова! А нельзя ли твои бока как-нибудь проверить на предмет приятной мягкости?
– Обойдетесь, проверяльщики, – с заметной грустью отшутилась Феня.
Может, и не отказалась бы она от мужского ухаживания, да вот беда, боков у бедняжки не было.
Друзья, поняв причину девичьей грусти, сконфузились. Илья, то ли чтобы скрыть замешательство, то ли чтобы замолить грешок, тут же сгреб двухпудовку и начал размашисто ею креститься. Леха посмотрел на посвистывающую в полете гирю с опаской.
– Ну здоровый, ты тут заканчивай, а я пойду Никиту искать, – сказал он и бочком выскользнул из спортзала.
Направляемый в этот раз нюхом, он безошибочно добрался до кухни. Никита, одетый только в тренировочные штаны, майку-тельняшку и передник, орудовал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат от варева поднимался феноменальный. Рядом побулькивал вовсе уж нечеловечески аппетитным содержимым прозрачный ковшик под крышкой.
Попов сглотнул хлынувшую безудержным потоком слюну и поинтересовался:
– Что день грядущий нам готовит?
– Макароны по-комиссарски, – ответил Никита. – Под фирменным соусом «кошмар язвенника».
И щедро сыпанул в ковшик молотого красного перца.
– По-комиссарски – это, видать, с мясом белоказаков и членов царской фамилии?
– Царской? Гм. Можно и так сказать, – не стал возражать Добрынин и простер указующую ложку в сторону кухонного стола. На столе среди прочего стояла вскрытая баночка из-под консервов. Буквицы на ней были сплошь нерусские. Никита изрек: – Убедился самолично, мой приятель ироничный.
Подстегнутый поэтической фразой, терзаемый научным любопытством, Леха прогалопировал в указанном направлении и сгреб банку. «La tsarevna» – заносчиво возвещала надпись на ней. По контуру этикетки шел орнамент из силуэтов махоньких упитанных квакушек – и каждая в трезубой короне. Поставщиком сырья, как и в случае с давешними маринованными рыжиками, значилась Руссия, штат Черемысль.
