Как и куда - я не понял. Не было сил посмотреть вслед. Но звука захлопываемой входной двери не услышал.
Я сидел, тупо уставившись на его подарок. Это была мёртвая бабочка с обтрёпанными полупрозрачными крыльями. Но как ни старался рассмотреть её тельце, у меня ничего не получалось. Что-то случилось с глазами. Не фокусировалась в них бабочка, расплывалась смутным пятном, словно у меня вдруг спонтанно проявилась дальнозоркость. И в то же время текст своей рукописи я видел отчётливо.
А затем всё исчезло. Булавочные проколы в панцире апатии, сквозь которые сознание на минимально возможном пределе ещё как-то пыталось контактировать с окружающим миром через тело, затянулись, и я впал в небытие. Очевидно, мои персонажи должны испытывать нечто подобное, когда в повествовании между главами появляется временной промежуток.
Впервые с того времени, как Урод выгнал его из дома, Жилбыл подошёл к терему. Казалось, прошло столетие, и терем приобрёл вид древней, заброшенной избы. Ставни сорваны, окна выбиты, резные наличники покоробились, дощатая крыша зияла прорехами, стены почернели, местами их покрывала зелёная плесень.
Твёрдой поступью хозяина Летописец ступил на крыльцо и вошёл в сени. Словно крысы зашебаршились по углам - с такой прытью мальцы разбежались из-под ног. Жилбыл поднялся по скрипучей лестнице в светлицу и остановился на пороге.
Со времени его последнего посещения здесь ничего не изменилось. В печи полыхал огонь, в котле бурлил крутой кипяток, а на стуле в той же позе, водрузив скрюченные ноги на стол, восседал Урод. Только удушливого смрада стало больше, несмотря на выбитые окна и гуляющий по светлице сквозняк.
- Пришёл-таки, - удовлетворённо зарокотал Урод. - Я тебе не Государыня и цацкаться с тобой не буду. Да и голоден я. - Бельма его глаз пыхнули огнём, и он гаркнул: - А ну, полезай в котёл!
Жилбыл шагнул вперёд, протянул к Уроду руку, но на мгновение замешкался. Голого и лысого Урода, ухватить, чтобы выбросить в окно, было не за что.
Урод воспользовался замешательством Летописца, раздул щёки, напыжился и что было силы дунул-плюнул на Жилбыла. Но ничего ровным счётом не произошло. Кончилась магия Кудесника, и даже плевок не попал на хламиду Летописца.
Брезгливо поморщившись, Жилбыл смял в ладони хрящеватые уши Урода и рывком вздёрнул его в воздух, как зайца. На удивление, в массивном с виду Уроде весу не было никакого.
Урод дико заверещал, дрыгая ногами и руками.
- Не ори, - спокойно сказал Летописец. - Здесь мой дом.
Урод умолк и безвольно повис в руке Жилбыла.
- Пожалей, мил человек, не губи, - внезапно писклявым голосом взмолился он. - Я для тебя что хош сделаю. Хош, терем твой восстановлю?
Сами собой возникли рамы с целыми стёклами, окна задёрнулись белоснежными занавесками, расшитыми красными петухами, с пола исчезли грязь, пыль, щепа, а на укрывшемся холщовой скатертью столе возник расписной горшок с исходящей паром берёзовой кашей.
- Ничего мне от тебя не надо, - покачал головой Летописец. Горшок с кашей исчез, в разбитые окна ворвался ветер. - Кроме одного: сгинь!
И Упырь исчез из его руки, будто его и не было.
Жилбыл обвёл взглядом загаженную светлицу, вздохнул и принялся за уборку. Всё теперь предстояло делать самому, ни на кого не надеясь, но и ни от кого не завися.
Три дня потратил Летописец на уборку и ремонт терема. Строгал, пилил, прибивал, выносил мусор, мыл, скоблил. Никогда до этого он не держал в руках никакого инструмента, кроме пера, и не всё у него получалось. Он натрудил кровавые мозоли, но, несмотря ни на что, был доволен.
Когда на второй день Жилбыл перекрывал крышу, к нему на стропила взобрался малец Друзяка. Грязный, небритый, в замызганной рубахе и стоптанных сапогах, он долго стоял на коньке крыши и наблюдал, как Летописец неумело подгоняет доски, а затем прибивает их деревянными гвоздями. Потом Друзяка стащил с себя шапку, униженно помял в руках и робко предложил:
- Может, тебе помочь?
Ничего не ответил ему Летописец. Даже не посмотрел в его сторону.
Друзяка постоял ещё немного, переминаясь с ноги на ногу, а затем, так и не надев шапки, спустился с крыши.
Но после этого Жилбыл заметил, что лестница в светлицу перестала скрипеть, кто-то подправил неумело сбитое им крыльцо, выскоблил до жёлтого блеска стол и лавки, законопатил щели в окнах. И снова ничего не сказал Летописец. Не поблагодарил, но и не выругал мальцов. Ничьей помощи он принимать не собирался, однако терем был не только его домом, а и домом мальцов, и жить нужно было в согласии.
Утром четвёртого дня Жилбыл пошёл на холм Государыни. Спокойной размеренной поступью он шагал по лестнице и знал, что теперь для него её бесконечность кончилась. Он дойдёт до вершины без напряжения и усталости. И ещё знал, что не встретится там с Государыней. Не только там, на вершине, но и вообще нигде и никогда. Ибо теперь он сам стал Государем - хозяином собственной жизни - и больше не позволит никому ни помыкать собой, ни управлять.
И всё же на середине лестницы у беседки он запнулся. Здесь в прошлой своей жизни он провёл лучшие свои дни. Грусть по безвозвратно ушедшему счастливому времени уколола сердце, он остановился и долго смотрел на беседку. А затем вошёл.
Пыль и запустение встретили его. Летописец смахнул со стула осколки Волшебной Линзы и сел. Вспомнилось, каким лучезарным и прекрасным видел он мир в Линзе. С каким упоением он описывал его, отмечая мельчайшие подробности. А затем вспомнил жужинью Тенку - бесхитростное и бескорыстное существо, беззаветно любившее его. И стало ему горько и грустно, и боль утраты сдавила сердце.
Сзади послышался шорох раздвигаемых корней, на пол беседки посыпались комья земли, и к столу, выбравшись из норы, грузно топая, подошёл Лет. Он вытер стол, положил кипу листов, поставил чернильницу и воткнул в неё перо. Всё это он делал молча, но на насупленном лице явственно проступало недовольство долгим отсутствием Летописца.
- Я не буду писать, - сказал Жилбыл.
- Что?! - начальственным тоном гаркнул Лет, и глаза его налились кровавым светом.
- Я сказал, что никогда больше не буду писать Летопись, - спокойно повторил Жилбыл.
Лет грозно ощетинился, напыжился, готовясь взорваться яростным криком... Но внезапно моргнул, тело его вдруг съёжилось, а когда веки поднялись, то Жилбыл увидел перед собой глаза прежнего Лета - жёлтые, добрые и грустные.
- Никогда? - потерянно переспросил он.
- Никогда.
Лет шмыгнул носом, глаза заблестели от навернувшихся слёз. Он отвернулся, неуверенной походкой отошёл к краю беседки, и тут плечи у него затряслись.
- Никому... - сквозь всхлипывания донеслось до Летописца. - Никому я не нужен...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
