— Тогда в чем дело?
— Ни в чем, — отвечает он и встает. — А может, я сам не знаю. Я снимаю фильм о тех, кто страдает и умирает.
— Что случилось? — спрашивает она громко.
— Ничего, просто отцу стало хуже.
— Это сказали врачи?
— Да.
— Тогда тебе надо съездить в больницу.
Звонит телефон, лицо Ингмара напрягается, губы бледнеют.
— Это мать, — тихо говорит он.
В полосе света, льющейся из кухонного окна, он видит сороку, с трудом пробирающуюся к черно-зеленому кругу вокруг вишневого деревца. Сорока стучит клювом по земле.
Раздается второй звонок.
— Ты ведь знаешь, что необязательно снимать трубку.
— Я должен только… Вот черт.
— Что такое?
— Наступил на…
— На осколок?
— Не знаю…
Сняв трубку, он прижимает ее к уху и говорит «але».
— Я разговаривала с доктором, — сообщает мать. — Отец подхватил какую-то новую инфекцию, у него высокая температура. Это единственное, что он мне сказал.
— Что значит высокая температура?
— Ты мог бы сам поехать и…
— Я сейчас монтирую фильм.
Кэби снимает с него носок, включает настольную лампу и поднимает его ногу.
— Я сижу у отца каждый день, — говорит мать. — Иногда даже сплю в кресле, а у тебя нет времени, чтобы приехать один-единственный раз.
Кэби пристально рассматривает ногу, слегка нажимает на подошву. Когда она поворачивает лампу, на ее пальцах виднеются капли крови.
— Нет причин беспокоить отца только из-за того, что я волнуюсь.
Кэби осторожно ковыряет ранку ногтем.
— Не надо рассказывать мне о том, что ты волнуешься, — жестко говорит мать. — Если б ты хоть чуть-чуть за него переживал, то был бы уже там.
Кэби встает и кладет что-то на стол перед ним.
— От этого он быстрее не выздоровеет, — отвечает Ингмар, внезапно чувствуя, как дыхание прерывается спазмами.
— Разве можно быть таким черствым?
Ингмар берет в руки маленький осколок стекла и, пытаясь удержать равновесие, опирается о стену, а потом слышит, как его собственный голос шепчет:
— Не говори так.
— Почему я должна…
— Он только разочаруется, когда увидит, что пришел я.
Розовый осколок похож на карманное зеркальце с острой ручкой.
— Это просто смешно. Он тебя совершенно не волнует. Скажи уж честно. Единственное, что тебе…
Кэби отбирает у Ингмара телефон и вешает трубку. Тот стоит, глядя перед собой невидящими глазами.
* * *
Она остановилась в изножье кровати с лупой в руке, тень падает на ковер.
— Подумай о чем-нибудь другом, — говорит она. Ингмар сидит, опустив голову, зажав сцепленные ладони между коленями.
— Он не может умереть от какой-то температуры.
— Врачи говорят, что есть такой риск?
— Не знаю, не знаю я ничего.
— Мы могли бы съездить туда вместе, просто чтобы…
— Кэби, — перебивает он, — не думаю, что я в силах поехать к нему.
Она кладет лупу на прикроватный столик.
— Спасибо, — добавляет он.
— Положи в нижний ящик.
Ингмар подносит лупу к осколку. Под определенным углом он и вправду напоминает карманное зеркальце или даже саму лупу, а при помощи воображения на месте зеркальца или линзы можно увидеть гравюру.
Кажется, на ней изображены два маленьких человечка в виде черточек. У одного из них нет рук.
У того, что побольше, ручка выступает из сморщенной головы.
— Если ты хочешь что-то сказать ему, надо спешить, — тихо говорит Кэби.
— Что?
Лупа дрожит у него в руке.
— Чего ты добиваешься, Ингмар?
Второй человечек-черточка запрокинул назад голову.
Кажется, он смеется, покраснев от запекшейся крови.
Но тотчас голос человечка становится совершенно серьезным, он объясняет, что у него все иначе, чем у других, он никогда не мог поговорить со своим отцом.
— Да ведь это я не мог поговорить со своим отцом, — возражает Ингмар.
— Почему? — спрашивает Кэби. — Почему ты не мог?
— Я снимаю фильмы, и вот…
— Да наплевать ему на твои фильмы! — кричит человечек-черточка с ручкой на голове.
— В этот раз все по-другому, — говорит Ингмар.
Он едет по темной дороге, напевая, кладет в рот шоколадную медаль и барабанит пальцами по рулю.
И хотя он все время едет довольно быстро, капот едва успевает дотронуться до веселого роя снежинок, крутящихся впереди.
Дорожный указатель проскальзывает мимо, покачиваясь, словно кабина на колесе обозрения.
Небесный балдахин возвышается над Слюссеном, окутывая таможню и баржи, стоящие вдоль пристани Стадсгордсхамнен. Словно сквозь комариную сетку угадываются среди льда фарватеры, ведущие к Кастельхольмену и Юргордену.
Свернув на улицу Фолькунгагатан, он припарковывается возле больницы Эрста, но так и сидит в машине, оставив мотор работать на холостых оборотах. Сквозь снегопад он рассматривает большую пристройку из бледно-желтого кирпича.
Остроконечная черепичная крыша, ряды окон с адвентскими звездами.
Запотевшие пятна расплываются на стекле, два слепых глаза соединяются в один.
Тихий шорох пробегает под автомобилем.
Замолкает и снова начинается.
Сквозь мутнеющее окно Ингмар видит, как открывается стеклянная дверь главного входа.
Открывается слишком медленно.
В первый момент ничего не видно, затем в дверь протискивается маленькое черное тело.
Человек, стоящий на четвереньках.
А может, коза, думает он, угадывая очертания крученых рогов и узких висячих ушей.
Да, кажется, это коза стоит у дверей рядом с гранитным цоколем и кивает ему.
Она поднимает голову с жиденькой бородой, и Ингмар тихонько машет в ответ.
Коза топает правым копытцем.
Ингмар думает, что, наверное, она приглашает его подойти ближе, и коза нетерпеливо кивает.
Она оборачивается к нему задом, шкура на спине вздрагивает, и что-то делает передним копытом — что именно, он не видит.
Ингмар вытирает запотевшее окно, но возле входа уже пусто.
Большая стеклянная дверь, покачнувшись, замирает на месте.
Ингмар выходит из машины и понимает, что куртку и кошелек он оставил в Юрсхольме. Он стоит на морозе в рубашке и брюках. Невесомые снежинки кружатся над землей, собираясь в перины у стен и вокруг островков с бордюрами.
Ингмар обходит фасад, идет вдоль старого главного здания, покрытого желтой штукатуркой, заглядывает в окна, но отделений с пациентами не находит.
Погрев ладони под мышками, он забирается на трансформаторную будку и заглядывает в небольшую комнатку.
Неуклюжие агрегаты заслоняют все стены, тянутся по полу, уходят под потолок.
Трубки, проводки и пластиковые шланги.
Стальной компрессор. Слабо подрагивает тонкая стрелка.
На блестящей, словно из хрома, табуретке лежит картонная папка.
Под стеклянным колпаком медленно движется поршень.
С разных сторон тянутся шланги цвета мяса, которые переплетаются в огромном пучке и уходят в отверстие на стене.
Вдруг загорается красная аварийная лампочка.
Ингмар колотит в окно, слезает вниз и, оцарапавшись о железный угол, бежит ко входу, слизывая капли крови на ране.
Заглянув сквозь стеклянные двери, он видит медсестру, которая разговаривает с пожилой парой. Ингмар стучит по стеклу обручальным кольцом. Медсестра смотрит на него, и он машет рукой, подзывая ее к себе. Она отворачивается, продолжая разговаривать, но он снова стучит и машет.
Она выходит и спрашивает, чего он хочет. Плотнее запахивает кофту. Нос и лоб покрыты веснушками.
— Я только хотел спросить, как там мой отец, — говорит Ингмар… Во рту вдруг становится так сухо, что он берет пригоршню снега с края цветочной кадки и жует.
— Ваш отец?
— Он умер? — спрашивает Ингмар почти беззвучно. — Вы не знаете?
— В каком отделении он лежит?
— При чем тут отделение? Вы ведь должны знать, умер ли кто-то сегодня?
— Сегодня?
Ингмару приходится съесть еще одну пригоршню снега.
— Его зовут Эрик Бергман.
— Сегодня ничего такого не было, — серьезно отвечает она.
— А сейчас? Это могло случиться прямо сейчас — так, что вы об этом не знаете. Правда ведь?
— Пойдемте со мной, разберемся, что…
— Разберемся в чем? Собираетесь покопаться в своих проклятых бумажках?
Она опускает взгляд и, немного помедлив, поворачивается и входит внутрь.
Ингмар хочет купить шоколада и оставить его в регистратуре. Он возвращается, садится в машину, хлопает дверцей, чтобы стряхнуть с нее снег.
Он весь дрожит от холода. В руках бегают иголочки.
Заметив, что ключ зажигания все это время оставался в замке, он закрывает глаза.
