Александер Андориль
Это очень странный, оригинальный и в то же время тревожащий роман, который увидел свет при жизни своего героя, великого режиссера Ингмара Бергмана. Книга завладевает нашим вниманием, словно мы присутствуем при вскрытии живого человека.
Дж. К. Оутс
Это роман о воспоминаниях, которые никогда не покидают нас, о великой и маленькой лжи, которая удерживает нас в этой жизни или, напротив, мешает нам жить.
Об отце и сыне, о боли, которую они постоянно причиняют друг другу.
О скользкой и зыбкой дороге к примирению.
«Сюдсвенскан»
Режиссер
Посвящается Саге, Юлии и Норе
РОМАН ОБ ИНГМАРЕ БЕРГМАНЕ
В РОЛЯХ: Ингмар Бергман, Кэби Ларетеи, Карин Бергман, Эрик Бергман, Гуннар Бьорнстранд, Ингрид Тулин, Свен Нюквист и др.
1
«Вот и опять скорбный свет летней ночи пойман в стеклянную банку», — думает Ингмар.
Он смотрит на белую улицу, струящуюся меж мутных силуэтов домов, словно вода.
Мужчина примерно его возраста движется по направлению к нему, вздрагивает и вдруг оказывается на двадцать шагов ближе.
Кажется, он в пасторском облачении.
Луч света наполняет пространство и, выгибаясь, вновь исчезает в окне наверху.
Женщина с узловатыми пальцами накидывает оконный крючок на петлю. Она проходит через всю комнату и, миновав напольную лампу, садится на край кровати.
Шепот пронизывает раскаленный металл прожектора. Или он услышал его только сейчас, когда погасил свет?
Немного помешкав, он решает выйти черным ходом, через дверь хорового зала.
Он не хочет ни с кем встречаться.
У него нет сил объяснять, что работу со Стравинским придется прекратить и заняться новым сценарием.
Ингмар выходит в сумерки, воздух холодит веки, вспотевшую шею и забирается глубоко в ноздри.
Комья сухого снега сыплются с двадцатиметровой высоты жестяной крыши Малого павильона, пролетают мимо черной ленты окон и глухо шлепаются на внешнюю лестницу.
Свет уличного фонаря, покачиваясь, неожиданно перепрыгивает через кирпичную стену и освещает его лицо: напряженный лоб, брови, глубокая морщина, что тянется от ноздри и прорезает полукружье у рта.
Мелкозернистые снежинки, словно рваная паутина, мягко кружатся над дорогой, вокруг угла и у отсыревшего фундамента казенного здания.
Он идет вверх по улице. Колючий холод щиплет лодыжки и пробирается в штанины брюк.
Когда Ингмар проходит мимо водосточной трубы и чугунной решетки в асфальте, наверху распахивается окно.
Он оборачивается.
Возле подоконника мелькает обнаженная рука.
За стеклом с неровными бликами проступает лицо. Это женщина с раскрытым ртом. Она что-то кричала ему.
Короткий обмен репликами с техником в коридоре о просторном хоровом зале кинотеатра под названием «Опера». Новые репродукторы так и трещат, говорит Ингмар.
В сумрачной глубине директорского кабинета повис сигаретный дым — здесь только что курил секретарь; белесый туман над стулом и эмалированной поверхностью настольной лампы цвета слоновой кости, папками и шкафом с документацией.
Почти тишина. Стены немного поскрипывают. Кто-то шуршит в коридоре возле комнаты с ротаторами.
Он снимает светло-серую телефонную трубку:
— Бергман.
Прокашлявшись, Димлинг бормочет, что секретарь думал, будто он ушел домой еще в три часа.
— Я удрал в «Оперу», — отвечает Ингмар.
Пытаясь скрыть свое возмущение, директор говорит, что нельзя уделять столько времени опере, когда готовится фильм. Ингмар не объясняет ему разницы, потому что в любом случае Димлинг прав: оперная постановка помешает долгожданному сценарию.
Он смотрит на брызги масляной краски, оставшиеся на оконном стекле, на потрескавшиеся рамы и подоконник из белого пластика.
Весла будоражат желтую воду, пробуждая в ней сонное движение, запоздалое шевеление пряжи. Из мрака выступают черные листья, они, словно лица, попавшие в луч света, теснятся вокруг.
Знакомые и незнакомые лица.
Сестренка Нитти, которая зевает, старательно раскрывая рот.
Плавно кружась, его собственное лицо и лицо отца неуклонно движутся к черной тени под дубом. Медленно поднимается врач с тонкими бровями. За ним следует Димлинг, который улыбается, когда он говорит ему, что все же надеется на последнее лето.
Врач не успевает ответить, потому что лопасть весла разрезает воду и мощным движением увлекает за собой листья.
Ингмар садится на край письменного стола и провожает взглядом этот медленный коловорот.
Мокрые следы ведут к нему по паласу.
Когда он кашляет, Димлинг отводит трубку.
Шмыгая носом, Ингмар распахивает пальто на подкладке. Вена, что тянется от основания носа, натягивается, образуя развилку на переносице.
Ингмар проходит по коридору, за спиной у него звонит телефон. Рука нащупывает опору на пыльной планке над панелью.
Ледяной ветер набрасывается на его причесанные волосы, черные пряди падают на глаза.
Серый автомобиль протарахтел сквозь высокие створки ворот и исчез.
Ингмар кутается в пальто, засовывает руки в карманы и спешит изо всех сил, чтобы холод не успел пробраться внутрь.
Надувшийся полиэтиленовый пакет катится по дороге.
Сощурившись, Ингмар медленно движется вперед.
Нечто огромное, словно свинцовый парус, высится между автомобилями на неосвещенном парковочном месте.
Он останавливается, делает шаг вперед, смахивая челку со лба.
Это громадная грифельная доска. Метра три высотой, подпертая балками. Сбоку тянется след от растаявшего снега.
Ингмар подходит, берет с полки мелок, рисует кривую лошадку и сверху надписывает: «Макс»[1].
Подув на руки, он пририсовывает возле лошадиной морды облачко: «Осенью будем снимать?»
— Будем, — отвечает Ингмар и кладет мелок обратно на полку. — Сценарий почти готов.
Он садится в машину, хлопает дверцей, барабанит пальцами по рулю.
— Что за черт, — бормочет он.
Позади грифельной доски, за невысоким заборчиком, окружающим стоянку, стоит настоящая лошадь. Она отделяется от массива густых ветвей. Тяжело ступает в сторону, ближе к деревьям, видно, как перекатываются мускулы на ногах.
Ингмар вспоминает, как Макс стоял перед машиной, спрятав ладони под мышками, и рассказывал, что его пригласили в Упсалу на роль Фауста, репетиции начнутся в октябре.
— Ты должен отказаться.
Лошадь поскальзывается на обледенелом склоне. Правая нога и бедро замирают в попытке предотвратить скольжение. Крупная лошадиная голова поворачивается в темную черноту деревьев, тело вновь обретает равновесие, резкими движениями лошадь пятится назад.
* * *
Ингмар, одетый в темно-серый свитер с белой изнанкой, берет на кухне чашку горячего молока и идет в столовую.
Гравюра Хогарта на стене отражается в оконном стекле. Она тянется через сад и дальше, в темное поле, будто водная горка-туннель, которую распрямили.
Ингмар просматривает свои прежние записи, когда в фильме должно было рассказываться о пасторе, который запирается в церкви и говорит Богу, что будет сидеть там до тех пор, пока Он не явится, — пусть даже это продлится целую вечность[2].
Ингмар знает: надо скорее взяться за сценарий, но про себя повторяет, что никакой спешки тут нет.
Надо успокоиться.
Надо ждать, идея придет сама, вкрадчиво прорастет изнутри.
Не чувствуя беспокойства, он переходит в другую комнату, кладет возле телефона граммофонную пластинку с «Симфонией псалмов»[3] и вдруг вспоминает светло-серую ночь в пасторской усадьбе рядом с больницей Софиахеммет.
Мать вернулась домой после отдыха в Дувнесе и злобно рыдала в своей комнате.
Ингмар лежал в кровати, но уснуть не мог.
Раздававшееся вдалеке постукивание — наверное, кто-то рубил дрова — увлекло его за собой, прочь отсюда, в глубь воспоминания.
Сквозь дверь мать кричит, чтобы отец не смел к ней входить. Его шаги рассыпаются по всему коридору, жалобный голос: «Что с тобой, Карин? Кай, милая, что с тобой?»
Внезапный грохот, крики, угрозы.
Снова шаги, туда и обратно, вялые всхлипывания матери.
С легкостью распускаемого вязания Ингмар проскальзывает в комнату младшей сестры, чтобы посмотреть, не проснулась ли она.
Та сидит в кровати, глядя прямо перед собой, на гобелен из Даларны.
Светящаяся кожа и испуганный рот.
Он садится к ней на кровать и играет с куклой Розенблум. Это молодой граф, который всех вокруг принимает за слуг. Он уговаривает крокодила помочь ему переправить через реку чемодан.
