— Сни-има-ай!
Стражницу взбесило равнодушное неповиновение жертвы; она оскалилась, зарычала, показала тонкий язык.
Гера неохотно встала, стянула джемпер и скинула обувь.
— Все сни-има-ай, донага!
Новый резкий окрик стражницы принудил пленницу избавиться от одежды.
— Те пе-ерь на се-ебя смотри!
Гера посмотрела вниз. С ногами происходило странное: кожа покрылась рябью, подрагивала, словно праздничный студень, поданный размороженным. Стоило сэлле подойти, из тела метнулись отростки.
Она в ужасе разглядывала шевелящиеся нити отростков, но чувство было приятным. Сладко покалывающим. Есть хотелось с удвоенной силой.
— Ви-идишь? Скамом стала?
Щупальца причудливо извивались, и внутри каждого пульсировала розоватая жилка.
— Хо-очешь есть? Ле му-урга хочешь?
— Хочу. Приведите лемурга. Умру от голода, если не приведете.
— Жди-и. Ско-оро.
Сэлле отступила, и из ее горла вырвался пронзительный, ни с чем не сравнимый звук.
— Смо-от ри, — она указала костлявым пальцем направление.
Пещера погрузилась во мрак. Оконце наверху перекрыло крупное тело. Оно двигалось, кувыркалось, неслось на нее и мешком грохнулось на солому.
Гера испуганно отскочила.
— Ешь! — приказала стражница. — Ле му-ург.
Существо оказалось сэлле — но не молодой восхитительной особью, а дряхлой старухой с обмякшими крыльями. Старуха оставалась в сознании, жалобно вскрикивала. Казалось, она просила о чем-то:
— Су-улидо ре-е… Су-улидо ре-е… Ви-иту схо-ота…
— Что она хочет? — спросила Гера.
— Про-осит поща-ады.
Зачем сэлле отдали ей на съедение свою соплеменницу? Неужели она нарушила местный закон, и таково ее наказание?
Стражница отступила. Ее переливчатое урчание действовало подобно гипнозу.
— Е-ешь! Да-авай! Быстро!
Гера принюхалась. Да, это лемург. И пахнет так, что урчит в животе. Приступы голода не подавляла даже ее излишняя худоба. Движение, и щупальца потянулись к жертве.
Но в это мгновение агонирующий сапиенс не позволил голоду взять верх над рассудком.
Она вспомнила умирающего Мулата, которого на руках донесла до машины, чтобы доставить к ветеринару, — она так страдала в тот день! Внезапные мысли, как поводок на ошейнике у собаки, сдержали порыв. Она отпрянула в сторону.
Стражница поняла этот рывок по-своему.
— Глу-упый скам. Дерьмо, — последнее слово она произнесла без акцента.
— Я не животное. Мы не едим подобных себе.
— Дерьмо, — снова повторила она.
Гере захотелось вцепиться ей в горло, чтобы та прекратила ругаться.
Глаза стражницы, опасные в своем равнодушии, наполнились гноем злорадства. Сэлле снова применила гипноз.
Стены схлопнулись, заполнив пространство желеобразным туманом. Стражница засияла ярким акцентом в пьянящем мороке подземелья. Она завладела сознанием Геры, стала повелительницей ее мотиваций.
— Ты-ы скам, — сэлле распрямила палец, — должна есть. Вку-усно.
К жертве возвращалась сила. Она устрашающе зашипела, попыталась вырваться, болезненно напрягая мышцы.
Гера прыгнула. Очнулась, когда щупальца с раздирающим хрустом проникли под кожу. Желание жертвы освободиться только разогревало ее. Борьба продлилась недолго; чужая плоть вскоре стала податливой. По телу разлилось чувство несказанного наслаждения — необычное, приторное.
Она боготворила жертву, как любят сочный кусок телячьей вырезки в подарочной упаковке. В ее воображении сэлле превратилась в шоколадный бисквит, в сдобную выпечку.
Сознание внезапно угасло на пике пищевого экстаза.
Память к ней все же вернулась, но она не помнила, сколько пролежала на холодных камнях пещеры. Жертву она не съела; ей не дали закончить, оглушили чем-то тяжелым.
— Выпустите меня! Слышите? Кто-нибудь слышит?
Темно и холодно. Вокруг никого, тихо до звона в ушах. Маленькое оконце больше не светится, как будто его закрыли нарочно. Чужая планета погрузилась в сумрачный отдых.
* * *
Гера не спала эту ночь. Превращение в скама что-то надломило внутри; она стала сильнее, безжалостней. И в то же время человеческие эмоции все еще теплились, но так глубоко, что не извлечь на поверхность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Всю ночь она думала о Мулате, который не смог пережить гибель хозяина. Первые дни он беспокоился, прислушивался к голосам, подолгу лежал на коврике возле двери. Соседи жаловались, что пес воет в одиночестве. Свет в коридоре они оставляли включенным, но это не помогало.
Летом Мулат побежал вслед за кошкой и попал под колеса. Пса отбросило вбок, он затих на газоне.
Гера упала на колени перед телом собаки, и ее не смогли успокоить ни подбежавший водитель, ни прохожие, ни милиция. Позже тело оттащили к подъезду. Там Мулат ожил: стал хрипеть, брызгать слюной. Пришлось срочно искать попутку. В автомобиле пес продолжил извергать кровь из легких. Ветеринары Мулату не помогли.
После смерти любимого пса Гере мерещилось, будто пес бродит по комнатам. Трущиеся возле ног сквозняки поддерживали это странное чувство. Иллюзия присутствия долго не пропадала.
Теперь Гера пыталась воспроизвести эти чувства, но жалости не было. Осталась яркая, воспаленная ненависть к сэлле.
Под утро ей удалось немного вздремнуть.
События дня трансформировались в причудливый сон. Ей снилась сэлле, снились змеящиеся отростки. Снилось, как Гера съедает ее. Когда мертвая сэлле превратилась в Мулата, Гера закричала. Проснулась.
Человеческий голос. Тихий. Доносится из конусовидного отростка пещеры, где нет освещения.
— Кто здесь?
Звук стих, но появился другой: неповоротливо перемещалось что-то большое и грузное, терлось о стены и пол. Если это ящерица размером с быка или гигантское членистоногое?
— Кто здесь? — эхом отозвалось от стен.
Беспокоиться поздно. Смерть может стать молниеносной. Ближайшая перспектива — окончить дни в желудке у неизвестной зверюги.
Гера осторожно пошла на звуки. Шаг, другой. Прислушалась.
Взору открылась узкая щель в стене.
— Гера, ты что-нибудь видишь?
Камень, который она подняла с пола, выскользнул.
— Ник, вытащи меня!
Только бы не запрыгать от радости. Он близко, на расстоянии вытянутой руки. Она разглядела зеленые огоньки на его часах и закрыла глаза. Звуки снова отразились от предметов, проступили очертания циферблата. Одиннадцать двадцать четыре. Вечера или утра?
Ник продолжал говорить.
— Не двигайся, достану фонарик. Ты все еще лемург? Примешь противоядие?
Яркий луч скользнул по стене. Она разглядела лицо Ника с трехдневной щетиной на скулах и поспешила его успокоить:
— Не волнуйся.
Ник стиснул фонарик в зубах. Извлек из кармана шприц и ухватил ее за запястье. Луч света выхватил участок с синеватой ниткой сосуда. Она расслабила руку. И вот уже противоядие растекалось по жилам, будто бы вместе с ним в организм впрыснули легкий наркотик.
— Почему не приходил так долго?
— А, по-моему, мы тебя мигом нашли. Я сразу подумал про Оникс.
— Значит, это Оникс? Подожди, заберу свои вещи.
Гера вернулась назад и быстро оделась, размышляя о том, что куртка с мобильным, ключами и кошельком осталась висеть на жасмине. Когда-нибудь она вернется за ней вместе с Ником.
Тот терпеливо ее дожидался.
— Видишь точки на часах? — он протянул ей ладонь. — Хватайся за них… Молодец.
Она прошмыгнула в щель между камнями, нагнулась, чтобы не удариться головой. Ник посветил фонарем вдоль стен, и пятнистые многоножки бросились врассыпную, испугавшись слепящего света.
— Ну, здравствуй, — он обнял ее; сначала легонько и будто с опаской, и сразу же сильно, порывисто. — Я скучал!
Их взгляды встретились, но вместо того, чтобы объяснить, как она ждала его помощи, как боялась, что ее не спасут, сказала:
