Столкнулись интересы двух ведомств, двух подходов, двух типов мышления, отточенных годами советской системы. Интересы военно-промышленного комплекса и КГБ. ВПК был нужен настоящий, по полной программе громовой путч, который заставит мир вновь поверить в силу советского танка. КГБ — максимально чистый, изящный переход власти в другие руки. На самом же деле обе задачи были невыполнимы. Путч провалился тогда, когда в Крым к Горбачёву послали изначально слабую делегацию.
Руководителей такого уровня, как Бакланов, Шенин и Варенников, Горбачёв, по определению, испугаться не мог. Да они и сами не верили в его испуг. Решили на время просто вывести его из игры. Это была глупая идея. Наглое враньё по поводу болезни президента страны никого не успокаивало, а ещё больше накаляло обстановку.
КГБ, как главный мотор путча, не хотел марать руки в крови, надеясь выжать победу лязганьем гусениц, ну и, возможно, парой предупредительных выстрелов из пушек.
Существование двух несовместимых подходов к тактике заговора объяснялось просто: в ГКЧП не было лидера. Не было авторитетного человека, чьё мнение становилось бы лозунгом и сигналом к действию.
Янаев на эту роль не годился. Слишком безвольная фигура.
Кто же оставался на роль «официального руководителя»?
Расклад сил в «восьмёрке» гэкачепистов на утро 19-го был таков.
Бакланов, ВПК, и стоящий за ним Генштаб Вооружённых Сил, высшее руководство армии, — уравновешивались выжидательной позицией КГБ в целом и разведки в частности.
Пуго и Язов, морально подавленные случившимся, ждали указаний от кого-то ещё, поэтому реально влиять на ситуацию не могли.
Тизяков и Стародубцев выполняли чисто представительские функции.
Как я уже говорил, Янаев не был способен принимать самостоятельные решения.
Оставались Павлов и… «теневой» член ГКЧП, спикер парламента Лукьянов. Это были волевые, умные аппаратчики, которые вполне могли взять ответственность на себя.
Павлова свалила известная болезнь политических руководителей — гипертонический криз. И это была не только уловка. Он не выдержал бессонных ночей, алкоголя, но главное, дикого нервного напряжения. Павлов слёг. Это был, пожалуй, единственный из гэкачепистов, который, будучи премьер-министром, не боялся открыто идти вразрез с линией Горбачёва, конфликтовать с ним, это был тот лидер, который активно поддерживал идею военных о введении режима чрезвычайного положения, видя в ней большой экономический смысл.
Отношение к Лукьянову у Крючкова было двойственное. С одной стороны, правовая и политическая поддержка Лукьяновым путча, выраженная в его заявлении, дорогого стоила и была необычайно своевременной. С другой — Крючков держался с ним осторожно: он не знал, до какой степени ему можно доверять.
И это тоже была ошибка Крючкова. Именно Лукьянов с его опытом и пониманием характера Горбачёва мог принести ГКЧП немалую пользу. Но Лукьянов держал дистанцию от путчистов, наблюдая за событиями большей частью со стороны.
Соратники и соперники постепенно отходили в сторону. Красная кнопка заговора осталась в руках у Крючкова. О чем же думал он сам?
…Мне было очень важно понять настроение, ход мыслей председателя КГБ. Это был самый опасный из гэкачепистов. Тихий старичок со стальным взглядом. Каждая минута нашей жизни в Белом доме укорачивала жизнь их режима чрезвычайного положения. Понимает ли это Крючков? Не мелькнут ли в его голосе излишне мягкие, ласковые нотки? Не почувствую ли в нем удовлетворённую снисходительность палача, который уже нажал на кнопку?
Я дозвонился по спецсвязи до председателя КГБ.
Разговор наш дословно не помню, но сценарий его был интересный. Крючков оправдывался.
«Неужели вы не понимаете, что делаете? — говорил я, — ведь люди ложатся под танки, могут быть жертвы, и неисчислимые».
«Нет, — говорил Крючков, — жертв не будет: во-первых, это чисто мирная операция, техника идёт без боеприпасов, для наведения порядка, никаких военных задач не поставлено. Все беспокойство исходит от вас, российского руководства; по нашим данным, люди спокойны, идёт нормальная жизнь…»
И так далее.
Анализируя впоследствии логику Крючкова, центральной фигуры заговора, я понял, что он говорил почти правду. Логика была такая: Венгрия, Чехословакия, Польша. В 1956 году в Будапеште крови было много, но это была первая после войны вооружённая агрессия в Европе, люди воспринимали вид чужих танков очень остро, да и коммунисты в Венгрии были уж совсем не в чести. В Праге в 1968 году — в той же ситуации — жертв было относительно немного. Да, были волнения, были разные случаи, но в целом все обошлось быстро и «очень хорошо». А ведь это опять-таки была чужая армия! В Польше в 1981 году военное положение ввели за один день. Проехалась по центральным улицам колонна броневиков. И все. Как отрезало. Поляки испугались продолжения и выбрали худой мир.
Крючков как бы шёл на польский вариант. Он исходил из прецедентов, созданных в социалистических странах. Условно говоря, однажды он посмотрел на себя в зеркало и сказал: да, я гожусь на роль Ярузельского, который стал на многие годы главой государства. Пожилой военный, в очках, с тихим голосом, который спокойно и твёрдо вывел страну из тупика.
Поскольку у нас внешней агрессии не предполагалось — танки были свои, родные, то не предполагалось и сопротивления.
И в этом Крючков ошибся. Реакция народа на карикатурный, глупый сценарий заговора срезонировала с тем, что наших танков люди не испугались. Именно потому, что они были свои!
И тогда стало ясно, что надо стрелять. Но было поздно. Стрелять уже никто не хотел и не мог. Стрелять бы пришлось по живой, бурлящей толпе.
Хроника событий
19 августа 1991 года
Первая реакция москвичей — срочно в магазин за продуктами. Быстро разбирают хлеб, масло, крупы. Стоят очереди за водкой. Простые люди, домохозяйки, мамы и бабушки боятся крутых перемен, расхватывают то, что может кончиться в первую очередь.
Огромные колонны бронетехники на всех главных улицах, прилегающих к центру: на Тверской, Кутузовском, на Манежной площади. Много любопытных, парализованных в первые несколько часов страхом. Они постепенно все ближе и ближе подходят к боевым машинам, втягивают солдат в разговор, предлагают им сигареты, еду и питьё, просят и требуют ответить на главный вопрос: «Для чего?» Солдаты, поднятые по тревоге ночью, невыспавшиеся, голодные, взвинчены, но не агрессивны. Они тоже ничего не понимают. Никакой разъяснительной работы в частях не проводилось, боевой задачи они не знают даже приблизительно. Инструктаж командиров: «Для сохранения спокойствия в Москве», — противоречит тому, что они видят своими глазами. Москва взбудоражена появлением техники.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
