Особенно меня беспокоила позиция Министерства иностранных дел СССР, противоположная позиции МИД России. К нам поступили сообщения из посольств — всюду объявлялось о поддержке ГКЧП. И хотя к этому часу почти все лидеры западных государств выразили нам полную и безоговорочную поддержку лично, по телефону, эта тенденция не могла не настораживать.
И больше всего вопросов было по поводу позиции армии в этом гражданском конфликте.
С одной стороны, военные явно выступали главной движущей силой путча. И у них были свои причины, чтобы не любить или даже ненавидеть Горбачёва. С другой стороны — многого мы не могли понять. Если армия настроена на решительные действия, практически приведена в боевую готовность, если в операции «Путч» задействованы такие грандиозные силы — и против кого? против горстки демократических деятелей? против людей у Белого дома? — тогда… Тогда почему все командиры машин, из которых
удаётся выжать хоть слово, утверждают в один голос, что у них нет никаких боевых приказов, почему солдаты вообще не знают, зачем их сюда привели, почему в передислокации частей царит какой-то непонятный хаос?..
Несколько раз я пытался связаться с маршалом Язовым, понять, что там происходит, — и, наконец, это удалось.
Язов разговаривал угрюмо, в голосе чувствовалась какая-то подавленность. На мой напор он отвечал почти заученно: связи с Горбачёвым нет, российское руководство должно прекратить преступное сопротивление законным властям, войска выполняют свой конституционный долг и так далее… Позднее я узнал, в каком шоке он был в этот день. К нему на работу в министерство пришла жена, которая, естественно, ничего не знала о планах мужа; она не на шутку испугалась. Недавно она пережила автокатастрофу, передвигаться ей было трудно. Она вошла и сказала дрожащим голосом: «Дима, с кем ты связался? Ты же смеялся над ними! Позвони Горбачёву!..» Она заплакала в кабинете министра обороны могучей страны… Язов ответил, что с Горбачёвым связи нет.
Вечером должна была начаться пресс-конференция членов ГКЧП. На ней им предстояло доказать законность своих действий. Никто не знал, какие тексты лежат у них в портфелях, каких ожидать сенсаций. И хотя уже было ясно, что первый день путча они проиграли — многое могло на той пресс-конференции измениться не в нашу пользу.
Хроника событий
19 августа 1991 года
Президент России обратился к москвичам с призывом не подчиняться решениям самозваного комитета, взять под общественную охрану Дом Советов РСФСР.
Президентский самолёт вылетел во Внуково из Фороса. На борту личные охранники Горбачёва, а также его личные секретари-стенографистки. На борту самолёта вывезены и президентские средства связи.
В программе «Время» по первому каналу телевидения совершенно неожиданно прошёл правдивый и честный репортаж с баррикад у Белого дома.
К защитникам Белого дома присоединился танковый взвод Таманской дивизии под командованием майора Евдокимова.
Танки у Министерства обороны на Арбате, на Зубовской площади, у здания пресс-центра МИД СССР, где проходит пресс-конференция членов ГКЧП, на улице Горького, у «Известий», на улице «Правды», где находятся редакции крупнейших центральных газет.
«Я хотел бы сегодня заявить о том, что Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полностью отдаёт себе отчёт в глубине поразившего страну кризиса. Он принимает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости принять самые серьёзные меры по скорейшему выводу государства и общества из кризиса… В таком режиме, дамы и господа, в каком работал президент Горбачёв все эти последние шесть лет… естественно, и организм изнашивается немножко. Я надеюсь, что мой друг президент Горбачёв будет в строю, и мы будем ещё вместе работать».
Долгожданная пресс-конференция, где наши и иностранные журналисты в открытую задавали прямые вопросы, не является ли все это военным переворотом, где у Янаева и других отчётливо дрожали руки и лица покрывались красными пятнами, где на вопрос о здоровье Горбачёва они несли какой-то бред, уходя от ответа, была полностью провалена.
Снова выявилось то обстоятельство, что в ГКЧП нет лидера. Павлов слёг, видимо, усиливая свой физический кризис новыми дозами алкоголя; Крючков на пресс-конференцию не пришёл; что же касается Янаева, то расчёт на его самоуверенность оказался напрасным. Вице-президент выглядел глупо. Да и как было не выглядеть глупо в ситуации, когда нечего сказать. Ни одного факта о состоянии здоровья Горбачёва! Никаких внятных объяснений о ближайшем будущем страны. Публичный, внешне законный, «мягкий» и «плавный» характер путча выявил главную беду — они были неспособны к открытому выходу на люди. Это были аппаратчики, которые откровенно не подходили к роли политических лидеров, не были готовы к выступлениям, какому-то отчётливому, внятному поведению.
Лампы юпитеров высветили их отвратительно жалкое, как бы слившееся лицо. Ощущение позора на глазах у всего мира охватило всех, кто видел эту пресс-конференцию. «Решительность», изо всех сил проявленная Янаевым, дела не меняла. С такой решительностью легко было довести страну и мир до катастрофы — это была решительность человека, прущего напролом с завязанными глазами.
Они разошлись, злые и подавленные, чтобы у себя в кабинетах обдумать ситуацию, к чему-то прийти.
И по старой русской привычке отложили главные решения до утра.
Люди из темноты. Ночные встречи
Вечером 19 августа ко мне в кабинет в Белом доме зашёл Председатель Совета Министров Иван Степанович Силаев и сказал: «Борис Николаевич, простите, но я уйду домой. Хочу быть с семьёй в эту ночь». И в его глазах я прочитал: «Поражение неизбежно, я старый человек, хочу в последний раз увидеть жену и детей».
Первой моей реакцией была какая-то растерянность. Я мог ожидать трусости, когда уходят тихо, просто исчезают и все. И мог ожидать готовности стоять до конца, которую проявили большинство защитников Белого дома. А тут был третий вариант.
В конце концов политики — не самураи, клятву кровью они не подписывали. Я Ивана Степановича прекрасно понимал. И все же это был уход одного из лидеров. А значит — тяжёлый моральный удар по оставшимся. Поэтому этот эпизод постарались обставить как необходимую меру предосторожности — один из руководителей России должен был оставаться вне стен Белого дома. Потом Иван Степанович возвращался, снова уходил и вновь возвращался…
Я подошёл к окну. Обратил внимание на отряд студентов, кажется, Бауманского института. Ребята грелись у костра. Было их человек сто. В темноте мирно светились окна на Калининском. Шум в коридорах у нас тоже как бы нехотя затихал. Позади был самый тяжёлый день в моей жизни. И впереди была самая тяжёлая ночь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
