«Коллективность» принимаемых решений, «брежневский» стиль работы — группка высших начальников принимает решения, а ретивые исполнители их исполняют — сослужили Крючкову и его товарищам худую службу.
И самое главное — ощущение неуверенности, пронизывающее всю цепь вроде бы суперрешительных действий.
В самом Белом доме в эти часы кипела работа, на первый взгляд носившая довольно хаотичный характер.
Первым событием этого дня для нас, как я уже сказал, стало принятие обращения к народу России и первый указ президента России. Эти документы мы могли направить в другие города, разумеется, только по телефону и телефаксу. Телефонная связь, как правительственная, так и городская, то включалась, то выключалась.
Очень мужественно проявили себя журналисты. Их в Белом доме было множество — с диктофонами, видеокамерами, фотоаппаратурой. Они прорывались сквозь самые неприступные двери, терпеливо дожидались интервью, да и просто вступали в ряды нашего «народного ополчения».
Журналисты, одержимо занятые своим делом, причём, насколько я понимаю, не столько из-за денег, а просто из присущего всем представителям этой профессии неукротимого азарта, всегда действуют на меня успокаивающе. Понятно, что под видом журналиста в Белый дом мог попасть и агент КГБ, и провокатор. Тем не менее на всех этажах здания ходили и бегали самые разные люди, и удержать этот поток было практически невозможно. К нам шли и шли, прорываясь сквозь все кордоны — шли депутаты, представители партий и движений, шли военные, шли люди, предлагавшие разную помощь — организацию охраны, деньги, продукты, медикаменты, технику и прочее.
Весь этот поток надо было как-то направлять и регулировать. Роли у нас распределились следующим образом. В кабинете у Бурбулиса был «общественно-политический» штаб, куда заходили всякие известные люди, куда журналисты приносили новости и слухи, и по этим данным выстраивались все новые и новые концепции развития событий.
Координировать работу военных я назначил генерала, председателя парламентского комитета по военной реформе Константина Ивановича Кобеца. Он собирал у себя военных, они мудрили над планом здания, по своим каналам пытались узнать, какие части задействованы в этом грандиозном военно-политическом параде, вырабатывали план действий в случае возможного штурма.
Руцкой руководил обороной Белого дома, занимался «общественностью», то есть той массой людей, которые начали скапливаться — у здания уже с утра, и нашими «боевыми силами» — президентской охраной, небольшим подразделением милиции, а также добровольцами из числа бывших офицеров, профессиональных охранников и прочих бойцов. В основном эта деятельность заключалась в организации митингов, «живых цепей», проверке постов и составлении инструкций безопасности типа: «…при атаке Белого дома слезоточивым и нервно-паралитическим газом намочите платок и прижмите его к лицу…»
Я понимал, что вся эта деятельность носит несколько иллюзорный или, по крайней мере, малопрофессиональный характер.
Но час проходил за часом, и становилось ясно, что ГКЧП находится в растерянности. Мощная народная поддержка Белого дома делала все более и более невозможным тот молниеносный путч, который задумали в Кремле.
Второй нашей политической акцией стал меморандум на имя Лукьянова, в котором мы сформулировали наши требования к главе союзного парламента: дать правдивую информацию о состоянии здоровья и местонахождении Горбачёва, немедленно созвать сессию Верховного Совета СССР и дать правовую оценку чрезвычайному положению, отменить приказы незаконного ГКЧП.
Текст меморандума повезли Лукьянову Силаев, Хасбулатов и Руцкой. Это была достаточно рискованная акция в той нервной и непредсказуемой обстановке, однако все закончилось нормально.
В середине дня было решено создать правительство в изгнании, если падёт Белый дом. Для этого на следующее утро Андрей Козырев вылетел в Париж, так как по международным правилам министр иностранных дел может провозгласить правительство в изгнании без получения на то особых полномочий. Группу во главе с Олегом Лобовым мы отправили в Свердловск для руководства демократическим сопротивлением в России в случае ареста российских руководителей и победы путча в Москве.
На пресс-конференции, которую мы провели в Белом доме, были ещё раз изложены наши основные принципы: нам нужна правда о Горбачёве; ГКЧП является незаконным, а значит, все участники переворота — преступники.
Я чувствовал, как постепенно меняется ситуация.
Путчисты недооценили произошедших в стране перемен. За время правления Горбачёва, кроме официальной власти, появились лидеры общественного мнения, партии, независимые авторитеты в культуре, демократическая пресса и так далее… Заткнуть рот всем можно было лишь путём жесточайших кровавых репрессий, волной арестов и казней. Либо какими-то хитрыми ходами, какой-то оригинальной информационной концепцией в условиях чрезвычайного положения, игрой с общественным мнением — всего этого у путчистов тоже не оказалось. Здесь они проиграли по всем статьям.
Совсем другая картина наблюдалась в провинции. В одном из своих документов мы призывали к политической забастовке и акциям гражданского неповиновения. К середине дня стаю ясно, что забастовку готовы объявить три шахты Кузбасса, где были сильные профсоюзные лидеры, и. возможно, несколько предприятий Москвы. Основная масса населения пока выжидала.
Сильной стороной путча было сохранившееся от старой системы жёсткое вертикальное подчинение, которое пронизывало железными нитями всю страну. Союзные структуры мощно работали на ГКЧП — звонили правительственные телефоны, шли шифротелеграммы, передаваясь инструкции, прокатилась волна собраний советской «общественности» в поддержку ГКЧП в институтах, конторах, на заводах и так далее. Не все было так гладко, как бы им хотелось, где-то раздавались протесты. И тем не менее, если брать в целом, старые структуры их не подвели и на этот раз. По звонку из Москвы во всех городах страны создавались чрезвычайные органы из партийных руководителей, военных, хозяйственников. На местах появлялись микромодели ГКЧП районного и городского масштаба. Все делалось привычно и провинциально неторопливо.
В 18.00 в Совмине состоялось заседание кабинета министров. На грани нервного срыва его вёл Павлов. Практически все министры поддержали введение чрезвычайного положения: кто молчаливо, потупив голову, кто горячо и рьяно. Это значило, что завтра в чрезвычайном режиме будет работать вся огромная советская промышленность. Вот это было по-настоящему страшно. Ещё три дня — и мы проснёмся в другой стране. К подобному режиму власти — к комендантскому часу, к административным ограничениям, к режиму цензуры, «особым мерам» в области прав и свобод — нам не привыкать!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
