Впрочем, хоть метку я и не сняла, но материнская магия в последний раз помогла мне спастись — кровь на песке обернулась в последние оберегающие чары. Я смогла уйти под покровом луны.
Недалеко.
Ищейки Нику достали меня следующим же утром.
Я вернулась в свой персональный ад. Нику был жесток. Гораздо ненасытнее себя предыдущего. Он выжег на моем лице раскаленным прутом напоминание о том, чем чревато непослушание.
А потом… потом что-то изменилось. Нику понемногу стал терять ко мне интерес. Почти не заставлял играть. Не приходил вечерами, чтобы насладиться моим ужасом и скулежом. Он заскучал, набрал себе новые игрушки. Поговаривали, что у него появился кто-то, кого он особенно сильно хотел заполучить.
Мы приехали в этот город совсем недавно.
Я уже не выглядела той, которая способна оказать сопротивление. Подавленная, уставшая, забитая. За мной следили сквозь пальцы, как не за самой нужной игрушкой в коллекции Альбеску. Раз уж даже хозяин не интересуется, то зачем обо мне волноваться кому-то из охраны? Куда я денусь?
Что ж, это было не так.
Я вновь сбежала в день первого представления.
Правда, не успела даже сменить город — попалась в руки тем громилам.
— Вот и всё, — сказала я, закончив рассказ. — Вот откуда я знаю Нику Альбеску. Именно поэтому я не могу обратиться к арбитрам. Я сама заключила сделку, добровольно отдала себя в услужение, а значит, я — его собственность. Всё, что они сделают, вернут вещь обратно хозяину.
— В твоей истории нет ничего такого, что следовало бы так долго скрывать, — пожал плечами Платон.
— Видимо, ты никогда не прятался, боясь за свою шкуру. В прямом смысле слова, потому что Нику способен разрезать кожу на лоскуты и сшить наживую ржавой иголкой. Чем меньше существ знает правду, тем больше у меня шансов спастись, когда Нику подберется ко мне в следующий раз. — Я бессильно спрятала лицо в ладони.
— Через барьер он не пройдет, — напомнил Платон. — Да и, кроме меня, никто не знает, где ты находишься. Считай, что ты под защитой арбитров.
Правда, сказав это, он закусил губу, будто вспомнил о чем-то, что противоречило его же словам.
— Твой брат меня видел.
— Не тебя, а смутный силуэт в костюме врача, — улыбнулся Платон. — Постарайся не надевать костюмы, и это его видение вообще не будет связано с тобой. Кстати, а вот и брат. Как вовремя. Неужели представление уже закончилось?
Платон глянул на жужжащий мобильный телефон и ответил веселеньким тоном:
— Алло-алло. Слушаю.
Правда, громогласный рык на том конце заставил его резко посерьезнеть.
— Извини, — шепнул мне Платон, взглядом показывая на телефон, и добавил громче: — Дит, я во дворе, тут никакая связь. Погоди. Дай войду в дом… Да не ори ты. Я тебя всё равно не слышу.
Понятно, погружать меня в свои дела Платон не собирался. Оставалось надеяться только на то, что потом он расскажет мне всё, что может касаться Альбеску или лично меня.
На большее я даже не рассчитывала.
***
Дитрих не стеснялся в выражениях, как и в описаниях того, что сделает с Платоном, если тот специально заманил его в бродячий театр. То, что Платон понял, выслушав разъяренного брата, ему очень не понравилось. Театр представлял угрозу, в которую Дит чуть не влип сам. Точнее — его жена и их нерожденный ребенок.
Впутывать в передрягу семью Дитриха Платон не собирался, даже в мыслях не было. Если бы он знал о возможной опасности — никогда бы не заставил их пойти на это представление. Между тем, правду выдавать тоже нельзя. Не скажешь же про Марьяну, которая невероятным образом пролезла через защитный барьер.
— Я клянусь, что просто увидел рекламу «Семи грехов», — гнул свою линию Платон, в уме просчитывая, чем может обернуться сегодняшний визит Дитриха в цирк к Альбеску. — Прости, что так вышло. Я не знал, даже не подозревал весь масштаб опасности. Орочьи боги, да что могло произойти в каком-то цирке? Дит, честное слово. Я бы никогда не отправил тебя в самое пекло.
Он заперся в некогда отцовском кабинете. Кабинетов в доме было много, но этот отец любил особенно. Тот и правда выгодно отличался от остальных. Большой, светлый, со множеством книжных полок. Правда, даже здесь Платона не покидало ощущение, что ты сидишь в музее и не можешь касаться вещей — ибо они старинные и хрупкие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— С каждым разом я всё меньше верю твоим клятвам. До этого о цирке ты прочитал в отцовских записях, да? — спросил Дитрих почти мирным тоном, но Платона им было не обмануть.
Голос младшего брата дышал скрытой угрозой и почти неконтролируемой яростью. Даже за самого себя Дит так не переживал, как за супругу и ребенка. За них он готов был убить, причем любого.
— Именно.
Со стороны окна донеслось ироничное хмыканье. Платон обернулся — Серп Адрон стоял у своего стола и насмешливо смотрел на сына, склонив голову набок. Как будто ничего и не случилось. Как будто Платон просто зашел к отцу, а тот, задумавшись, ходил по кабинету взад-вперед, обдумывая очередное злодейство.
Платон тоскливо отмахнулся от галлюцинации — только побочного эффекта ритуала сейчас не хватало. Будет ещё отвлекать. В следующий раз нужно ещё усилить защиту разума.
— Замечательно, — ответил Дит звенящим тоном. — Тогда покажи мне эти записи.
— В каком смысле?
— Я приеду, и ты продемонстрируешь мне записи, написанные отцовским почерком, — проскрежетал брат, сделав особое ударение на слове «отцовским». — Или нет. У тебя же есть доступ к электронной почте. Вот, замечательно. Вышли мне скан одного из листов. Прямо сейчас. Я должен убедиться, что ты действительно прочитал про цирк у отца.
— Почта просматривается арбитрами.
— И что? Я прошу у тебя материалы, которые нужны мне для работы. До этого ты спокойно высылал мне информацию. Что изменилось теперь?
— Кажется, ты не всё предусмотрел, — усмехнулся Серп, так и мельтешащий у окна. — Как же так, сынок?
— Заткнись, — шикнул Платон в сторону галлюцинации. — Дитрих, это смешно. Откуда, по-твоему, я мог узнать про представление? Во сне увидел? Птичка на ухо нашептала?
— Платон, это не смешно, — выплюнул брат. — Если бы с Таей что-то случилось, если бы хоть волос упал с её головы, я бы разломал барьер и придушил тебя лично. Ты переходишь границы дозволенного своими просьбами и поступками. Или ты сейчас же присылаешь мне записи по цирку, или я прошу арбитров изменить условия твоего наказания на менее вольные. Жду письмо.
Он сбросил вызов, и Платон обессиленно выругался. Записи ему не подделать, даже и пытаться не стоит. У отца слишком уж уникальный почерк, истинно семейный. Платону он, к сожалению, не передался.
Как же поступить?
— Что, будешь сдавать карты? — Серп скрестил руки на груди, тряхнул длинной шевелюрой. — Признаешься, что никаких записей не было? «Упс, мне показалось», — передразнил седовласый мужчина.
— А что остается? — Платон саданул по стене кулаком. — У тебя есть идеи?
Морской пейзаж, висящий на уровне головы, покачнулся и едва не рухнул на пол.
— Но-но, антикварная вещь, восемнадцатый век. Не повреди, дурень, — скривился Серп. — Да прекрати ты метаться. Смотреть тошно.
— Пошел вон.
— Какие мы бескультурные. А как же проявить толику уважения к родному отцу?
— Ты — галлюцинация, — напомнил Платон, правда, уже сомневаясь, кого именно он пытался убедить.
— Я, может, и галлюцинация, но я спасу твою задницу. Иди в библиотеку.
— Зачем?
— Иди, я тебе сказал! — совсем уж разъярился Серп.
Платон уныло последовал выполнять указание. Не то чтобы он верил образу отца — но было интересно, что тот может предложить. Благо библиотека располагалась в соседней же комнате.
— Подойди к этому стеллажу. — Серп нетерпеливо ткнул пальцем. — Поочередно выдвини на сантиметр третью книгу, четвертую и седьмую. Ну же! Не тормози. Дитрих ждет твоего письма. Видишь выемку? Доставай блокнот. Где-то там есть записи про цирк Альбеску.
