узнаете ни-че-го.
Николай Петрович бросил на него быстрый взгляд:
— Ну, вы не очень-то.
В его словах чувствовалось неподдельное раздражение.
— Ни-че-го! — повторил Альберт.
Исидор чувствовал, что близок к обмороку. Вероятно, это заметил и Николай Петрович. С Чагиным и Верой он обошелся гораздо мягче, чем с остальными. Записав их данные, по-отечески сказал:
— Видите, как просто вляпаться в плохую историю.
Было ясно, что выдавать информаторов не входило в его планы.
Обыск прошел довольно быстро — минут за сорок. Судя по всему, Николай Иванович знал, что искать и где искать. Для порядка он прошелся по ящикам комодов и кухонного буфета, а затем целенаправленно подошел к кровати. Из-под матраса были извлечены две пачки фотокопий, которые немедленно предъявили понятым.
— Бердяев. «Истоки русского коммунизма», — прочитал вслух Николай Иванович. — Бунин. «Окаянные дни».
— Эх! — дворник крякнул и сокрушенно покачал головой. — Окаянные, да? Ну, разве ж так можно?
Всех, кроме Вельского, отпустили под подписку о невыезде. Выйдя из парадного, Вера крепко обняла Альберта.
— Ты — герой!
Альберт пожал плечами.
— В жизни есть минуты, — он посмотрел Вере в глаза, — когда по-другому вести себя просто подло.
Ни с кем не попрощавшись, Альберт быстро пошел по 1-й линии в сторону Невы.
* * *
Занимаюсь описанием мелочей. Членские книжки, грамоты, пригласительные. Встречаются даже трамвайные билеты. Гербарий с надписью злаковые. Нехорошее звучание слова (зло, злачный) вызывает любопытство. Открываю альбом. Злаковые — воплощение миролюбия и беззащитности. Проложены папиросной бумагой.
Я всё откладывал эту работу, она казалась мне скучной, а взялся за нее — и не могу оторваться. Жизнь представлена мелочами, и в каждую эпоху они свои. Например, трамвайные билеты. Маленькие такие, стоили три копейки. Ленинградские. А иркутские — чуть побольше, двадцать пять копеек, дореформенные. Здесь же — кошелек с двадцатью пятью копейками двумя монетами (двадцать плюс пять). Так, чтобы сразу расплатиться.
Снимок с военных сборов. Исидор, оказывается, был лейтенантом запаса. На фотографии — настоящий военный. Взгляд — решительный, четко очерченный подбородок: вот какие запасы имелись тогда у нашей армии.
Мне сейчас подумалось, что было в Чагине что-то актерское. Недаром самым близким его другом был знаменитый артист Григоренко. На первый взгляд мысль об актерстве кажется спорной, но вот как раз на фотографиях это очень заметно. Исидор с Верой — герой-любовник: вряд ли она могла бы полюбить Чагина времен Архива. А вот он с Вериными племянниками (запись на обороте) — воплощенная любовь к детям. На овощебазе. Что-то в лице Исидора здесь неуловимо овощное, даже стручкообразное. Странным образом на этой фотографии намечен будущий его вид.
Почему из разных своих обликов Чагин выбрал именно этот? Выбрал — и уже не изменял ему, словно раз и навсегда стал частью своего гербария. Представляю, как спал он не на кровати, а в раскрытом на середине гербарии. Накрывшись папиросной бумагой.
Ники почему-то нет. Пол-одиннадцатого. Одиннадцать. Полдвенадцатого.
Сегодня часов в восемь я звонил ей на мобильный, но абонент был вне зоны доступа. Позвонил еще через полчаса — то же самое. Судьба абонента начинает меня беспокоить. Почему он не возвращается?
Этот вопрос — не для Ники. Ее поступки он сопровождает крайне редко. Почему столько времени она ничего не сообщала о себе домашним? Почему сейчас не оставила мне хоть краткой записки? Правда, если бы даже она такую записку оставила, текст я, пожалуй, знаю заранее: так получилось. Надежда моя в том, что это объяснение Ника представит мне устно. Вернувшись.
Я зачем-то хитрю сам с собой. Я знаю, почему ушла Ника.
Сегодня днем я знакомил ее с моей семьей. Планировали заранее — обед в выходной. Первоклассной пошлости сцена: взрослый сын приводит в дом невесту. Квартира пропахла чем-то жареным — так тщательно они готовились. Мать теребит край шали, на глазах (естественно) слёзы. Передает, полна тревоги, сына будущей невестке. Из рук в руки. Понимает вроде, что это неизбежно, а сердце сжимается. Она бесспорная глава семьи, Ника усваивает это с первого взгляда.
Отец. Непростой и для него это день, но держится молодцом. Во время обеда несколько раз выскакивает на балкон, нервно курит. Вообще-то он всегда выскакивает во время обеда (они у нас длинные), но сейчас эти метания приобретают особые краски. Перед тем как исчезнуть на балконе, одаривает всех высказыванием. По выражению его лица могу предсказать очередную мудрую мысль. Приходит день (взъерошивает мне волосы), и птенцы вылетают из гнезда. Мы отдаем вам нашего сына (щелканье зажигалки) и в придачу великий город.
Две эти глупости оказываются роковыми. За них цепляется моя сестра Маргарита, маленькая стерва. Дело здесь не в конкретных фразах — ей бы подошли любые, — просто она цепляется именно за эти. Маргарита — слабое звено мероприятия, и в течение нескольких последних дней я пытаюсь к ней подольститься. Дарю ей, в частности, альбом для стихов в кожаном переплете — знаю, что она пишет какие-то вирши. Увидев на обеде ее подчеркнутую вежливость, понимаю, что всё было напрасно.
Так вот, о гнезде. Маргарита опускает глаза долу и говорит кукольным голосом. Собирается ли Ника вить его прямо здесь — по этому непосредственно адресу? Ника вежлива и доброжелательна. Скорее всего, нет. Они с Павлом еще ничего не решили, но, вероятно, будут снимать квартиру. Атака отбита. Мысленно я беру голову Маргариты двумя руками и не спеша ее отвинчиваю. Маргарита улыбается.
— Папа сказал, что мы дарим вам Павлика и СПб. в придачу… Кстати, вы откуда? Из Соликамска?
— Из Сольвычегодска.
— Простите. Я-то, дура, вечно их путаю.
Я тянусь к Маргарите, чтобы погладить ее по голове. Из-под руки вылетает пара-тройка искр.
— Проблема в том, что наша Маргоша в самом деле дура. Но мы ее любим и такой.
Мать строгим голосом:
— Павлик!
— Да, с детства не отличаю Соликамска от Сольвычегодска… — Маргарита освобождается от моей руки. — Но вам-то, как я понимаю, хочется в Петербург? Скажите, Ника, что вас привлекает в Петербурге?
— Могу назвать любимые достопримечательности. — Ника подмигивает Маргарите. — Могу прислать их списком.
Маргарита краснеет.
— Нет, зачем же? Вы и так всё получите. А также — Павлика в придачу. Папа обещал.
Как это ни странно, обед дошел до конца. За чаем (с тортом) Ника вспомнила, что у нее консультация в училище Штиглица, и, поцеловав меня, ушла. Никакой консультации, конечно, не было.
Закрыв за Никой дверь, я вернулся к столу. Сказав, что забыл сделать одну вещь, съездил Маргарите по физиономии — слегка. Пока родители хватали меня за руки, сестра моя взяла недоеденный торт и
