— А, Змей Горыныч, пожаловали? Вы как раз мне нужны…
Станков сузил в щелочку глаза, его широкое монгольское лицо расплылось в улыбке.
— Не в духах, Илья Муромец? Я тоже подустал. Даже косточки скрипят. Сразимся? — Станков был монголом только по внешности, на самом деле это был настоящий рязанский мужик с мужицким скупым говорком — встречаются такие обманчивые внешности.
— Я готов. Сразимся.
Они одновременно и молча разделись. Станков разгладил пятерней свои иссиня-черные волосы, ходко прошел к столу, сдвинул на край стола все ненужное, застучал фигурами, расставляя. Взъерошил пятерней свои соломенные волосы и Троицкий, встал напротив.
Сели одновременно, как по команде, разыграли пешку; Троицкому досталась белая.
— Итак, начали, — сказал он, сделав первый ход королевской пешкой. И без передышки: — Прошу дать объяснения, товарищ хороший. Жила-была девочка, самая младшенькая, по оплошке ошибку сделала. Люди добрые в таком случае поступают просто и мудро: возьмут девочку, дадут ей слегка нанашки, чтоб наперед помнила, и снова живет девочка. Но на сей раз пронюхал недобрый дух и решил судить-казнить девочку, точно злодея отпетого. Вам теперь ясно, о чем я хочу говорить?
Станков поднял голову, глянул на Троицкого широко открытыми, удивленными глазами и тут же, мгновенно, сузил — спрятал их в щелочку, склонился над доской, ничего не ответил.
Троицкий хорошо знал: теперь Станков не издаст ни звука. Когда дело касалось службы, его службы в особом отделе, вот тогда он становился настоящим монголом, упорным, глухим и немым, хоть режь его, способным умереть без звука, и это чрезвычайно злило Троицкого.
— Так, так, не хотите дать объяснений? — говорил он, нервно, без раздумья передвигая фигуры. — Так, так…
Минут десять копил злость, потом спросил:
— Что ж теперь будем делать с девочкой? Может быть, и в самом деле засудим, в расход пустим? Как это у вас делается?..
— Гарде, — спокойно сказал Станков.
Троицкий тяжко задумался, не зная, куда приткнуть свою белостанную красавицу королеву, попавшую под убийственный огонь полчищ Станкова. Королевой пришлось пожертвовать.
— Жила-была девочка, — сказал Станков, забирая ее.
— На что она вам, эта девочка, Станков? Оставьте в покое хоть беззащитных девочек!..
— Одна девочка, между прочим, в свое время зарезала Марата. Совершенно беззащитная, — сказал Станков, устало глянув на Троицкого.
— Да, да! Это ж по моей специальности — древность, история! Сколько они мутили, вредили, девочки! Резали Маратов, забирались под одеяло к великим, чтобы ночью задушить их, подсыпали яду в вино. С вами этакого не случалось? Вы проверяете, что у вас под одеялом, когда ложитесь спать? Может, вспомните, было такое?..
— Если надо, припомним, вспомним… Шах. Впрочем, сразу и мат. Ловко у вас получилось.
Поставили еще партию.
— Так, так. Жила-была девочка, — делая первый первый ход, сказал Троицкий. — Девочки, девочки! Они шпионят, подкладывают адские машинки, поднимают в воздух бомбардировщики. Не знаете вы, где злодеев искать, Станков! — В бессильной ярости посмотрел на своего противника и от бессилия пропить, растормошить его пошел на последнее, как на таран:
— Вы боитесь людей, Станков? Страдаете злодееманией? В каждом двуногом видите четвероногого? Вы, конечно, попытаетесь разгадать ошибку девочки в характере ее предков? Вы боитесь даже предков, Станков? — Побледнел так, будто и в самом деле тарана уже нельзя было избежать, если и захотел бы. — Вам нужны злодеи? Хотите выдам? По линии предков. Это самые страшные злодеи. Я — сын попа, слышите, Станков? Наверное, потомок страшного Аввакума. Берите, расследуйте, если вам нечего делать, я вытерплю. Оставьте в покое только девочку!..
Тарана не состоялось. Станков устало поднял глаза, грустно, сквозь щелочки, посмотрел на Троицкого, ничего не сказал, снова углубился в шахматы.
— Молчите? Вам нечего сказать?..
— А знаете, хороший человек, — твердо сказал Станков, — я не советовал бы вам кричать, что вы сын попа. Вообще-то, если это правда, мне тоже интересно, как вы ухитрились пройти в летчики.
— Ха-ха-ха! Как прошел? А так. Запахнул подрясник, нахлобучил шапку и прошел. Не знаете, как проходят? И на фронт так прошел, и воевать за Советскую власть так прошел, безобразие! Между прочим, даже дворяне еще при царе, удивительно, проходили каким-то манером в декабристы. Вас тогда не было, Станков, уж вы не пустили бы! К счастью, не было вас и когда я проходил. Были люди обыкновенные, не четвероногие, они и поверили мне, и пропустили…
Станков промолчал. Троицкий насмешливо посмотрел на него.
— Так что ж, вам достаточно одного злодея в обмен на девочку? Могу указать на другого, тоже по линии предков. Хотите выдам? Я сегодня что угодно выдам, избавьте от своих хлопот только девочку.
— Жила-была девочка, жила-была девочка, — нараспев загундосил Станков, делая вид, что поглощен обдумыванием очередного хода.
— Я имею в виду вас, Станков, — издевательски, наслаждаясь тем, что может издеваться, сказал Троицкий. — Если строго судить, вы тоже не того… по линии предков. Я, потомок страшного Аввакума, раскусил вас. Вы, Станков, — потомок страшного Чингис-хана! Замаскированный. С рязанской пропиской. Слышите? Извините, я пользуюсь вашим методом…
— Ну и находчивый вы на слово, Троицкий! — сказал Станков, мягко улыбнувшись. — Даром вам это не пройдет, ей-богу, не пройдет, помяните меня. «Потомок Чингис-хана с рязанской пропиской» — остряк!..
— Я серьезно, Станков! Зачем вам эта девочка? Оставьте ее!
Троицкий рывком, не глядя, передвинул фигуру. Он вообще играл сегодня без раздумья, делая мгновенные ответные ходы, не замечая расставленных ловушек.
— Так ходить нельзя, — предупредил Станков. — Через три хода мат…
— Вы прощаете ошибку? Гуманно. Я не хочу от вас прощения…
— Мат — через три хода, — сказал Станков. — С вами сегодня неинтересно играть. Кончим.
— Хорошо, сыграем с интересом. Партию-реванш. Идет?
Станков устало потянулся за фигурами. Он вообще сегодня казался, как никогда, усталым, вялым.
Третью партию играли долго и упорно — без слов, стиснув зубы. Слышно было, как на руке у кого-то тикали часы. Только однажды Станков спросил:
— Вы влюблены в эту девочку?
— Вот видите, вы даже этого не понимаете! — с укором сказал Троицкий. — Я в них всех влюблен. В них будет влюблена история. Троицкого забудут, Станкова забудут, их никогда не забудут. Улавливаете тонкость? Так что любовь моя по всем революционным порядкам…
— Слушайте! — вдруг властно прервал Станков и, спохватясь, мягче: — Дорогой товарищ Дон-Кихот. Я не ветряная мельница, не воюйте со мной, я собираюсь поддеть вас крылом и утащить в небеса. — Нахмурился, стиснув зубы: — А что касается революционного порядка, мы, чекисты, позаботимся, будьте спокойны. Мы служим революции, народу, а не злому духу, как некоторым кажется. И будем служить, пока сердце бьется!..
Троицкий уставился на Станкова.
Станков снова был непроницаем.
Сделали еще несколько мучительно затяжных ходов. Часы тикали так же звонко, весело.
— Мат, — наконец сказал Станков. — Три ноль в мою пользу.
Не глядя на Троицкого, встал из-за стола, серый, разбитый. Шахматы сегодня не вернули ему бодрости, как прежде.
Оделся, туго, со скрипом подтянул ремень.
Вышел из землянки, даже не простясь.
Троицкий непонимающе смотрел ему вслед.
— Товарищ Дон-Кихот. Товарищ Дон-Кихот, — твердил он.
Вышел вслед за Станковым наверх, простоволосый, забыв закрыть за собой дверь.
В лесу было тихо, свежо, в небе тоже тихо. Прислушался — Станков точно испарился. Словно клещами сжало грудь. Может быть, он, Троицкий, и в самом деле воевал с ветряной мельницей?..
Остаток ночи не спал. Метался по землянке, думал. Ложился на койку, Смотрел в потолок — думал. Вставал, зачем-то передвигал шахматные фигуры на доске — думал. Потом под утро позвонил в роту связи, попросил позвать майора Лаврищева.
— Ты, Женя? — спросил Лаврищев, и Троицкий по голосу понял, что разбудил его.
— Прости, Николай Николаевич. Потревожил. Только сейчас крупно поговорил со Станковым и, кажется, все испортил. Да, да, испортил! Не умею я этого, Николай Николаевич!
— Ну вот, — недовольно выговорил Лаврищев. — Ты, Женя, все перепутал. Станков тут ни при чем. Ты, наверное, обидел его, чувствую. Представь, Станков сам за нее, за нашу Карамышеву. Весь особый отдел ведет очень тяжелую борьбу за нее.
— С кем еще, какую борьбу? Что за чертовщина?
— Появился такой человек. Их новый начальник отдела подполковник Иншев. Станков у него теперь всего лишь заместителем и в самой большой немилости. Иншева я маленько знаю, по гражданке — его зовут железная рука, спуску не даст, если надо, ни Карамышевой, ни Станкову твоему.
