«Не боюсь, не боюсь, не боюсь!» — твердила она, кусая губы и чувствуя, как пропадает тяжесть в ногах и во всем теле появляется легкость, которая, казалось, сама несла ее по полю. Здесь было гороховое поле. После уборки гороха там и тут валялись на земле крупные, набухшие от влаги горошины, у многих проклюнулся росток. И странно, увидев эти горошины, эти ростки, она даже засмеялась от какой-то радости, вдруг охватившей ее, и ей стало совсем легко бежать. Позади, у машины, раздался взрыв, там, видимо, уже отбивались гранатами. Она оглянулась, машина была охвачена пламенем, и ни Скуратова, ни Шелковникова с Пузыревым не было видно в дыму. Немцы уже не бежали, а ползли к машине.
В этот момент ей будто обожгло ноги, словно стегнули кнутом по голым икрам, она присела, не чувствуя страха, лишь удивляясь, но тут же что-то тяжелое, тупое толкнуло в грудь, в самое сердце, в глазах потух свет, и она ткнулась на землю, выпустив карабин и сейф и успев только подумать: «Убили!»
Вернул в сознание резкий, пресный запах земли, который настойчиво будил ее. Приподняла голову, и все разом вернулось к ней — и краски, и запахи, и звуки этого серого сонного дня. Машина горела, немцы ползли, не решаясь встать, — она была без памяти всего минуту. В той стороне, куда ушли девчата, слышалась сильная стрельба, Дягилев успел, наверное, увести их к своим. По эту сторону дороги — Варя оглянулась — совсем рядом, в нескольких шагах от нее, перебежками удирали к кустарнику Пузырев и Шелковников, вот они залегли, тут же, спеша, вскочили, снова залегли, и Варя, поглядев на них, уронила голову на землю, всеми силами сохраняя сознание, не думая о них. «Ранило меня в ноги, это не больно, совсем не больно, только кружится голова, я не боюсь, я не боюсь, я должна вести себя как следует!» — уговаривала она себя. Прямо перед собой, перед глазами, она увидела на земле разбухшую крупную горошину, машинально взяла ее губами, и на какое-то время, на какой-то миг эта горошина сладостью и свежестью своей переборола боль, и Варя почему-то подумала: «Сегодня последний день моего наказания, последний день!..»
У машины раздался еще взрыв. Теперь там оставался один Скуратов. И Варя заторопилась, подтащила сейф, отгородилась им от немцев, положила на него карабин, прицелилась. В учебной роте она стреляла неплохо, только долго, слишком долго целилась, и над нею за это смеялись. Сейчас целиться мешали тошнота, одышка, мелькание в глазах — ей не хватало воздуху, видимо от потери крови. Целилась долго, может быть, дольше, чем в учебной роте, и наконец выстрелила и отметила, что немец упал. Вспомнила чьи-то слова: «Если бы каждый красноармеец убил хотя бы одного фашиста, если бы каждый летчик сбил хотя бы одного врага…» Кто это говорил? Лаврищев? Игорь? Может быть, Игорь. Лаврищев сбил самолет, а Игорь — убил фашиста. «Это за Игоря, за Игоря, и еще убью за него, и еще!» — подумала Варя и снова оглянулась, вспомнив про Пузырева с Шелковниковым. Они были совсем рядом от спасительного кустарника и теперь бежали уже во весь рост, не остерегаясь. Варя даже приподнялась на локте, чтоб лучше видеть их. Миг, еще миг, и их примет под защиту кустарник. Но что это? Пузырев встал с разбегу, точно от удара в спину, вскинул руки к убегавшему Шелковникову, закружился на месте и вдруг — пошел назад, навстречу немцам, словно слепой, выставя руки, словно прося пощады, но, сделав всего три шага, упал, как-то с маху, тяжело, не защищаясь. Шелковников, поддав ходу, скрылся в кустарнике.
— А-а-а! — простонала Варя, будто обезумев, и бессознательно взяла с земли еще одну горошину, и горошина сладостью и свежестью своей опять вернула ее к действительности, и Варя потянулась к карабину, снова стала целиться. И теперь она уже не замечала ни красок и запахов, ни звуков дня, не думала ни о девчатах, которые ушли с Дягилевым, ни о Скуратове — ни о чем. Все это было уже неважно. Важно было только то, что было с нею, что происходило с нею, важно было, что она могла взять губами горошину, что она не боялась и не плакала от боли…
Но целиться на этот раз долго не пришлось, немцы подползли к машине, бросились вперед, закричали. Тогда от машины, из огня, вышел Скуратов, прямой, совсем не сутулый, почему-то в одной гимнастерке без ремня и без шапки, поднял пистолет, спокойно выстрелил в первого немца — и тут же сам упал, сраженный, назад, в огонь и дым.
Варя нажала на спуск… Теперь она осталась одна против немцев. Эта мысль опалила ее точно пламенем. Одна! Она сняла берет с красной звездочкой и положила его рядом с собою на землю, обнажив свои каштановые волосы, и голова ее на фоне серого, тусклого дня будто светилась огнем. И в душе у нее было такое ощущение, что на нее сейчас смотрит весь мир, все люди на земле, и от того, как она сумеет выстоять против немцев, будет зависеть не только ее жизнь и смерть, но и честь всех погибших и погубленных на этой войне. Спохватясь, бессознательно разгребла руками землю — к счастью, земля здесь была рыхлая, будто на дрожжах, — передвинула в ямку сейф, заровняла землю, грудью легла на это место. «Вот и все, — думала она, — в ту операцию не вернулись наших пять человек, еще раньше восемь, еще раньше — три. Девушки тоже — Ольга Козлова, Катя Смирнова, Люся Окунева. Их всех — и пять и восемь, и три — я помню по имени, и все в полку помнят. А сейчас вот мы — я, Игорь, Лаврищев, Чинарев, раненные, может быть, смертельно Гаранина, Троицкий. Я, Игорь, Лаврищев, Чинарев», — твердила она, не принимая в расчет Скуратова и Пузырева.
Немцы теперь бежали к ней. Она опять прицелилась и выстрелила. Немцы залегли. Но тут она вспомнила, что у нее осталось всего два патрона, было пять, осталось два, а подсумок с патронами в вещевом мешке на машине. Загнав затвором четвертый патрон, она целилась особенно долго и особенно прилежно, и немцы, будто загипнотизированные, лежа на земле, ждали, пока она прицелится. Когда они вскочили, она выстрелила, и немцы снова залегли и снова стали ждать, пока она прицелится.
Израсходовав последний, пятый, патрон, она вынула гранаты, взвела предохранители и теперь сама стала ждать немцев. Ее глаза были большие, ясные и спокойные. Она посмотрела в ту сторону, где был спасительный кустарник и куда убежал Шелковников, вздрогнула, всем существом своим беззвучно закричала: «Он убежал! Люди, милые, смотрите за ним! Алексей Петрович, девчата, товарищ генерал, вас много, он убежал, смотрите, смотрите за ним!» Это было последнее, о чем она подумала. Нет, пожалуй, не последнее. Когда немцы, осмелев, поднялись и толпой побежали к ней, она сжала в руках гранаты и подумала с тревогой, сумеет ли сделать то, что нужно? Решила: сумеет, обязана суметь!..
И она в последний раз подняла на врага большие, ясные и спокойные, как утренний рассвет, глаза. И в ее глазах читалось: если бы надо было, если бы ей было суждено еще жить, она повторила бы то, что делала сейчас, повторила бы еще и еще раз, сегодня, завтра, тысячу и миллион лет вперед, если бы людям угрожала такая же опасность, какая угрожала сейчас, когда против будущего людей встал фашизм…
Немцы окружили ее. Вздрогнула земля, и на том месте, где лежала Варя, где сбились в кучу немцы, полыхнул огонь взрыва. Она сумела сделать то, что нужно…
* * *
А через несколько дней на запрос особого отдела армии шифровкой «смерш» поступил ответ с ее места жительства. Никаких компрометирующих данных «за гражданкой В. М. Карамышевой не значилось».
Примечания
1
БАО — батальон аэродромного обслуживания.
