— Я говорю: повтори, что сказала? — кипя гневом, наступала на неё мать.
— Не выпишусь, не выпишусь, вотысё! — твердила Аринка, упрямо тряся головой.
— Ах ты шкварка, ах ты помёт куриный! Смотри-ка, что она вытворяет. Характер решила показать! Я те щас покажу, ты у меня надолго запомнишь!
Аринка, обезумев от страха, метнулась к Варе, прижалась к ней всем телом, дрожа, как в ознобе.
— Мама, не надо, она выпишется, — взмолилась Варя, обнимая Аринкины костлявые плечи и тихонько шепча на ухо: — Ты ведь выпишешься, да? Да? Ну скажи «да», ну что тебе стоит, скажи.
— Нет, нет! — отчаянно кричала Аринка, уже готовая ко всему. Её душа кипела от незаслуженной обиды. Что она плохого сделала?
Варя, сама по натуре тихая, робкая, всю жизнь покорная матери, не могла представить себе, как можно перечить ей. «Боже мой, что с нею будет, если она сейчас такая, что же будет дальше, боже мой!» — ахнула она про себя.
— Аринушка, не надо маму сердить. Ну скажи, я прошу тебя, — умоляла Варя, ласково гладя и целуя её.
— Нет! Нет! Нет! — уже исступлённо, истерически кричала Аринка, зажмурив глаза и тряся головой.
— «Нет», говоришь, сейчас будет «да»!
Елизавета Петровна, схватив Аринку за волосы, выдернула из Вариных рук. Огрела поперёк спины отцовским кожаным ремнём. Аринка взвыла от боли. Ей показалось, что её пересекли пополам. Ремень взвивался ещё и ещё раз. Варя истошно закричала:
— Мама, не надо бить её, она такая худенькая, мама! Я прошу тебя, мама!
Варин крик образумил Елизавету Петровну. Она. с перекошенным от ярости лицом, не похожая на себя, страшная, вдруг замерла с поднятым ремнём, сурово выпрямилась, властно крикнула:
— В угол, мерзавка, в угол, на колени! Змеёныш, а не ребёнок, чтоб тебя разорвало! Варвара, неси поросёнку корм.
В доме наступила тишина, только неугомонные ходики болтали своим длинным языком всем надоевшее: тик-так, тик-так.
Аринка, уткнувшись лбом в холодную стену, стояла на коленях. Всё тело её нервно вздрагивало, лицо, мокрое от слёз, являло великую муку и обиду. Раньше, когда её били, она знала, за что её били, а сейчас она не видела за собой никакой вины и сердце её набухало горечью и тоской. «Каждый из вас должен воспитывать свой характер...» — вспомнилось напутствие Яши.
Ей захотелось отомстить матери. «Вот возьму сейчас босая выскочу на снег, и убегу в лес, и замёрзну там. Или захвораю и умру». Она представила себе, как будет лежать в гробу, а мамка — горько плакать и нещадно казнить себя. И пусть, и пусть плачет!
«Или возьму сейчас и подожгу дом, — с мстительным злорадством вдруг решила Аринка. — А что? Я могу, я всё могу!»
Колени до мурашек затекли, она села и прислонилась к стене. Изо всех сил выискивая пути отмщения, незаметно для себя заснула. Она не проснулась и тогда, когда Варя перенесла её на постель и раздела.
Утром, когда Аринка уходила в школу, Елизавета Петровна загородила собою дверь и встала перед нею. Их взгляды встретились. Они стояли друг против друга, до смешного похожие. Аринка сурово сдвинула брови и плотно сжала губы, в точности как это делала Елизавета Петровна в минуты твёрдого решения. Тут можно было из камня воду выжать, но не покорить её. Чтобы поставить на своём, мать решила пойти по-другому.
— Так смотри, выпишись из пионерок, не забудь, — вкрадчиво сказала она.
— Нет! — непреклонно-упрямо сказала Аринка.
Елизавета Петровна поняла всю бесплодность своего требования, она молча отошла. Аринка прошла мимо неё с решительным видом.
— О змеёныш, чтоб тебя разорвало! — прошептала вслед Елизавета Петровна. — Вся в меня уродилась, — добавила она себе в утешение.
ГИБЕЛЬ ВАСИ
Всю ночь лютовала пурга: голодной волчицей носилась она по полям, забегала в лес, дико завывала на перекрёстках. К утру, как видно, притомилась, улеглась, довольная своим разгулом. Все кусты замела, дороги засыпала, ни пройти ни проехать. Мороз тоже не отставал.
Тётя Марфа, мать Васьки Рыжика, не спала всю ночь. Чутким ухом прислушивалась она к заунывному вою в трубе, к однообразному стуку чугунной вьюшки. А Васятка всё не шёл и не шёл.
Сколько раз подмывало её встать и пойти навстречу сыну, но голос разума удерживал: «Не маленький, чай, дорогу знает, и не в такую непогодь приходил. А может, припозднился со своими делами, так у Кости решил заночевать, и такое бывало. Волков, медведей нет, кого бояться, что может с ним приключиться?»
Но как ни пыталась она себя успокоить, сердце заливала непонятная тревога. Едва дождавшись рассвета, помчалась к Косте, по снежной целине, зачерпывая полные валенки снега.
В окно постучала робко, несмело. «Ох, и попадёт мне от Васятки, скажет: «Маманя, от тебя и людям покоя нет». В доме было тихо. На стук никто не отозвался, как видно, ещё спали, в воскресенье почему и не поспать? Подождав немного, постучала ещё раз, но уже громче, настойчивее. Лязгнула щеколда, с трудом открывая калитку, занесённую снегом, показался Костя.
— Кто там? Что надо? — пробасил он.
— Это я, Костенька, — метнулась тётя Марфа от окна к калитке, — прости ты меня, Христа ради, что беспокою. Васятка-то у тебя, што ль? Ведь домой-то он вчерась не вертался. Аль по своим делам, комсомольским вы куда его настропалили?
Костя молчал, осмысливая вопрос тёти Марфы. А она тревожно-ожидающими глазами смотрела на него. Костя как-то неопределённо хмыкнул, потеребил мочку уха и, открыв шире калитку, как можно спокойнее сказал:
— Войдите в дом, тётя Марфа, а то я озяб.
— Да нет, я побегу, Костенька. Если он у тебя, то и пусть с богом. Я только узнать. Извелась я совсем, целую ночь глаз не сомкнула.
— Пройдёмте в дом, тётя Марфа, поговорить надо, — уже более настойчиво сказал Костя. Тётя Марфа нехотя повиновалась. Вошла в избу стала у порога. В кухне было совсем темно, Костя торопливо нащупал спички, зажёг лампу.
— Проходите, тётя Марфа, к печке, отогревайтесь.
Тётя Марфа не двинулась. Крайне озабоченная, она следила за Костей и всё ждала. А Костя молчал. Да и что он мог сказать? Вчера вечером они, действительно, припозднились, делали новую газету, хохотали, дурачились. Маруська больно навострилась карикатуры рисовать. Потом пошли все вместе. Костя расстался с Васей в проулке, у дороги. Сильно мело. Костя предложил Васе заночевать у него, но тот только рукой махнул. «Велика дорога, верста полем, верста лесом, а там с пригорка и огонёк виден в моей избушке. Маманя всегда лампу ставит на окно, это чтоб я с дороги не сбился. Чудачка, да я с закрытыми глазами в любую непогодь приду!» И пошёл Вася, весело насвистывая песенку. Так расстались.
— Вы не волнуйтесь, тётя Марфа, — наконец заговорил Костя, чувствуя, что больше молчать нельзя. Ему до боли в сердце было жаль эту женщину, всю жизнь прожившую в нищете, отдавшую свою силу и молодость чужим людям: вечная батрачка, затюканная, зануканная. Васю она своего любила без памяти. Он был её единственной радостью, утешением, светом в окне. И волновалась она за него всегда, только и спокойна была, когда он был при ней. Костя это знал, потому и старался всячески её успокоить.
— Ну сами посудите, тётя Марфа, куда он может деться? Не игла в стоге сена, не потеряется. Всё будет хорошо. Идите сейчас домой и не волнуйтесь. А мы его разыщем и к вам приведём живым и невредимым. Мошенник, небось к своему дружку, Миколке, уволокся, а тут переживай за него, — говорил Костя, стараясь казаться беспечно-весёлым и всем своим видом показывая, что для тревоги нет никаких оснований.
А у самого на душе вдруг стало муторно.
И как только он проводил тётю Марфу за калитку, тут же ударился к сестре. Откинул занавеску, за которой она спала, дёрнул за руку:
— Маруська, вставай скорей! Кажется, у нас беда. Васька пропал! Домой вчера не вернулся. Только что мать его приходила, тётя Марфа.
Маруся отчаянно хлопала глазами, зевала, потягивалась.
— Да ну же, ты, тёлка, шевелись! Никогда ей сразу не встать! Будет три часа мурыжиться! Спросонок как варёная, ничего никогда не поймёт!
Маруся, действительно, ничего не понимала, она хотела было спросить о чём-то Костю, но тот с ещё большей яростью набросился на неё:
— Не спрашивай меня ни о чём! Я сам ничего не знаю. И не задавай мне глупых вопросов. Вот нет Васьки, и всё тут! Пропал! Нет его! — Костя поперхнулся, отошёл к окну, тяжело дыша. Немного успокоившись, уже более миролюбиво сказал:
— Я сейчас пойду к Яшке, мы зайдём кое-куда, нет ли его там. А ты одевайся быстрее и приходи к Лиде. Я пошёл.
Такого тревожно-взволнованного брата Маруся ещё не видала. Она сразу поняла, что к чему. Быстро вскочила: наверное, действительно, пришла беда.
Все вчетвером, на широких лыжах, отправились к Васиной деревне. Никто толком не знал: как и где искать Васю? Просто ума не приложить! Ведь не мешок же он, с телеги упавший, не лежит на дороге? Пошли так, наобум, лишь бы не сидеть сложа руки.
