На следующий вечер он объявил о победе. Во дворце никто уже больше не заикался об отмене мер против чумы: вызванный туда ага янычар заявил, что сторонники бунтовщиков есть и в окружении султана; тот разгневался, и враги Ходжи, доставившие ему столько неприятностей, в страхе попрятались кто куда. Говорили, что Кёпрюлю, который, согласно ходившим ранее слухам, действовал заодно с ними, собирается сурово покарать мятежников. Ходжа с довольным видом рассказывал, что и он тоже подвигнул султана в этом направлении. Люди, подавившие мятеж, желая убедить повелителя в своей правоте, сообщили ему, что чума отступает, – и это была чистая правда. Султан воздал Ходже хвалу, какой никогда не воздавал раньше, и захотел показать ему привезенных из Африки обезьян. Когда они стояли у клетки, наблюдая за мартышками, чье бесстыдство и нечистоплотность вызывали у Ходжи отвращение, султан спросил, можно ли научить их разговаривать, как попугаев. Затем, обратившись к свите, сказал, что желает теперь чаще видеть Ходжу и что подготовленный им календарь оказался правильным.
Через месяц Ходжа стал главным астрологом; мало того, в ту же пятницу, когда султан отправился на торжественный намаз в честь окончания чумы в Айя-Софию, куда собрался весь город, Ходжа следовал за ним в его свите; меры против чумного поветрия были отменены, толпа шумно ликовала, славя Аллаха и султана, и я был там, среди ликующих. Когда султан проезжал мимо нас на своем коне, люди вокруг меня заорали изо всех сил, началась сутолока. Янычары стали теснить обезумевшую от восторга толпу; меня прижали к дереву, но я, работая локтями, протиснулся вперед и вдруг оказался в четырех-пяти шагах от Ходжи, который с довольным и счастливым видом шествовал вслед за султаном. Он отвел взгляд, словно не узнал меня. Посреди всего этого безумного шума меня вдруг охватил какой-то дурацкий восторг, и я закричал что было сил. Мне хотелось, чтобы он заметил, что я здесь, чтобы увидел меня и вытащил из толпы и я присоединился бы к этому счастливому шествию победителей и сильных мира сего. Но желал я этого не для того, чтобы присвоить себе частицу этой победы или получить награду за то, что я сделал, – нет, мной владели совсем другие чувства: я должен быть там, потому что я и есть Ходжа! Словно в страшном сне, одном из тех, что мне так часто снились, я как будто смотрел на себя со стороны; а если я мог увидеть себя со стороны, то, значит, был кем-то другим; и мне не хотелось даже знать, кто этот другой, в чье тело я вселился; в ужасе глядя на самого себя, проходящего мимо и не узнающего меня, я хотел как можно скорее присоединиться к нему. Но грубый янычар со всей силы толкнул меня назад, в гущу толпы.
8
После ухода чумы Ходжа не только получил должность главного астролога, но и стал намного ближе к султану, чем нам долгие годы мечталось. После той жалкой попытки мятежа великий визирь дал понять матери султана, что от фигляров из его окружения пора избавиться, поскольку и торгово-ремесленный люд, и янычары считают виновниками всех бед этих никчемных умников, которые своей пустой болтовней направляют султана на неверный путь. Так что клевретов бывшего главного астролога Сыткы-эфенди, который, как говорили, был замешан в заговоре, удалили из дворца – кого отправили в ссылку, кого отрядили на должности в других городах – и их обязанности тоже передали Ходже.
Теперь он каждое утро ходил в один из дворцов, где жил в это время султан, и повелитель всегда уделял ему время для беседы. Вернувшись домой, Ходжа с радостным волнением победителя рассказывал мне о том, как прошел день. Первым делом Ходжа истолковывал сон, привидевшийся султану ночью. Эта обязанность, похоже, нравилась ему больше всего. Однажды, когда султан с сожалением признался, что провел ночь без сновидений, Ходжа предложил истолковать сон кого-нибудь из подданных владыки. Султан с любопытством согласился. Стражники быстро отыскали и привели человека, которому пригрезилось нечто занятное, и с тех пор без толкования ночных грез не обходилось ни одно утро. В оставшееся время они прогуливались по дворцовым садам в тени огромных чинар и багрянников, а иногда отправлялись плавать по Босфору на лодках и, разумеется, говорили о животных, которых так любил султан, в том числе и о тех, что создало наше воображение. Но иногда, восторженно рассказывал мне Ходжа, речь заходила и о других предметах. Какова природа босфорских течений? Чему можно научиться, исследуя подчиненную строгому порядку жизнь муравьев? Чем, кроме воли Аллаха, объясняется сила магнитного притяжения? Почему важно знать, по каким орбитам ходят звезды? Можно ли найти в жизни гяуров нечто достойное изучения или достаточно знать, что они – гяуры? Возможно ли создать оружие, способное обратить их в бегство? Рассказав о том, с каким вниманием султан слушает его речи, Ходжа в радостном волнении садился за стол и принимался чертить на огромных листах дорогой бумаги это самое оружие: пушки с длинными стволами, механизмы, сами собой изрыгающие огонь, и еще какие-то штуковины, похожие на чудовищ из ада; потом звал меня, чтобы я убедился в необычайной силе его воображения, которая, по его словам, очень скоро должна была принести ощутимые плоды.
Но я ведь тоже хотел делить с Ходжой его труды! Может быть, по этой причине я все время возвращался мыслями к чуме, к дням нашего пропитанного страхом братства. В Айя-Софии при огромном стечении народа прошел благодарственный намаз по случаю избавления от чумы, но болезнь еще не совсем покинула Стамбул. По утрам, когда Ходжа спешил во дворец, я, движимый любопытством, уходил бродить по улицам, ведя по пути счет покойникам, которых продолжали оплакивать в маленьких бедных мечетях с невысокими минаретами и замшелой черепицей, и ощущал непонятное мне самому желание, чтобы чума не покидала город и нас.
Когда Ходжа принимался хвалиться своей победой и влиянием на султана, которое он теперь приобрел, я твердил ему, что чума все еще здесь и может вспыхнуть с новой силой из-за того, что меры против нее отменили. Ходжа раздраженно перебивал меня и говорил, что я просто завидую его торжеству. Я соглашался с ним: да, он стал главным астрологом, каждое утро толкует сны султана, толпа глупцов больше не мешает султану прислушиваться к нему; мы ждали этого пятнадцать лет, и, конечно, это победа, но почему он говорит о ней так, будто добился всего один? Ходжа словно забыл, что меры против чумы предложил я и что календарь (пусть он и оказался не совсем верным – этого все равно никто не заметил) подготовил тоже я. И еще меня задевало, что он не вспоминает, как вне себя от волнения помчался за мной на остров, а твердит лишь о моем бегстве.
