— Если нужна будет помощь, любая — обращайся, — говорит Ильяс и протягивает Марку визитку, бархатную наощупь.
Не глядя, Марк вместе с деньгами засовывает визитку в карман. Чувствует, как мнется плотная дорогая бумага. Пистолет прячет под куртку, за брючный ремень.
— Я пойду, Драган, — произносит Марк.
— Давай, — Дракон протягивает ему руку. — Держи меня в курсе. Удачи тебе!
Джонни Ильяс со своего места поднимает раскрытую ладонь, Марк кивает.
«Glenfiddich Solera Reserve» на столе, которому лет больше, чем лолитам Драгана, парящие в толще воды медузы на экране телевизора, девочки, вновь разошедшиеся с компьютерным теннисом.
Узкими кирпичными внутренностями клуба Марк выходит в «Зал рок-н-ролльной славы». Перебравшая энергетиков и разнообразных стимуляторов толпа скачет под несложную электронику и голос, шепчущий что-то пророческое про кровь на танцполе.
На улице — ночь в октябре, когда хорошо жечь костер где-нибудь в лесу, на берегу озера с лунной дорожкой, или пить молочный пу-эр на кухне под Стинга или хриплый эфир джазовой радиостанции.
Но город принимает Марка в оборот. Ствол, кэш, яд в крови, опустошенность, чувство мести.
Он садится в машину, заводит ее. Достает пачку «Лаки Страйк» с предупреждающей надписью «Курение является причиной импотенции». Алька старалась покупать сигареты с такой надписью, говоря: «Полагаю, мне это точно не грозит».
Марк трогается с места. Едет медленно. Все расплывается из-за текущих из глаз слез, которые делят лицо на равные части.
7. Фарт
Разбудил его собственный застарелый надсадный кашель. Не открывая глаз, он приподнялся на своей постели и попытался откашляться. Сделать это было не так-то просто. Отсутствие лекарств, плохое питание и сырость делали свое дело. Иногда ондумал, что у него туберкулез. Странно, но эта мысль его пугала и радовала одновременно.
Наконец, он откашлялся и сплюнул мокроту. Протянул руку и нажал на кнопку, включив туристический фонарь, найденный пару месяцев назад в мусорном контейнере. Теперь можно открыть глаза. Луч желтого света откусил от плотной темноты, выхватывая грязные стены и потолок, поломанный диван с плоским матрасом, пол, на котором оставались следы от протечек и дверь, ведущую из подвала. Экономя батарейки, он быстро собрался, взял хозяйственную сумку, в которой хранил почти все свое имущество, выключил фонарик, уже на ощупь спрятал его в углу под тряпьем и надавил на тугую дверь. По истертым ступеням поднялся наверх и выбрался через окно первого этажа с торца здания.
На улице было светло и прохладно, облаков не наблюдалось, и день обещал быть солнечным. Запахнув свою куртку с поломанной «молнией», он подвязал ее армейским ремнем и двинулся по хорошо известному маршруту. Отойдя от дома, как обычно, обернулся, чтобы посмотреть на него издали. Бывший двухэтажный особняк купца Грачева знавал лучшие времена. После того, как его внесли в «Перечень объектов, представляющих культурную ценность» и выселили из него женский медвытрезвитель, он стоял закрытым, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Лестница, ведущая к парадному входу, уже лет пятнадцать как требовала ремонта. Подниматься по ней было сродни опасному аттракциону — того и гляди, на тебя обрушится накренившийся балкон второго этажа. Когда он в первый раз забрался в этот дом, в нем в нескольких местах текла крыша и не жили даже крысы. Разбросанная по подвалу и этажам отрава да листы тонкой жести, закрывающие проемы дверей и окон — все, на что хватило денег у города. И хорошо, что жесть была такой тонкой — он сумел отогнуть один лист и проникнуть внутрь.
Выстояв с полминуты перед домом, служившим ему приютом, Матвей Сергеевич Павлов направился по Дровяной улице в сторону набережной. По дороге ему в голову пришла мысль, что у него с домом похожая судьба. Преподаватель с тридцатилетним стажем, один из лучших специалистов по истории Санкт-Петербурга, водивший по городу зарубежные делегации, теперь, забытый всеми, живет в темном и неотапливаемом подвале.
Зарубежные делегации — если бы не они, кто знает, где бы он был сейчас. Матвей Сергеевич вспомнил, как в середине девяностых они вдвоем с коллегой из «Общества охраны памятников истории и культуры» и «Общества краеведов» устроили двухдневную экскурсию шведской группе во главе с профессором, пишущим книгу о Достоевском. Восхищенный рассказами о Петербурге русского классика, профессор пригласил их в гости в Стокгольм. Визы, билеты и проживание — за счет приглашающей стороны. Из Швеции Павлов и его коллега возвращались на пароме через Финляндию. Непогода и пронзительный ветер выгнали их с палубы, и они коротали время в каюте за бутылкой купленной в магазине «такс-фри» шведской водки. Приняв на грудь, коллега предложил Матвею Сергеевичу сходить в казино, которое было на пароме, сыграть по маленькой. За столом рулетки, кроме них, было еще три пьяненьких финна, которые шумно и азартно ставили на «красное-черное». Историки присоединились к ним. Коллеге повезло меньше — а может, и больше — кто знает. Он очень быстро проиграл свои фишки, на которые поменял последние шведские кроны с изображением Сельмы Лагерлеф, диких гусей и Нильса, и позвал Матвея Сергеевича в каюту допивать водку. Но Матвей Сергеевич, до этого не увлекавшийся даже преферансом, был в серьезном выигрыше. Интеллигентно уступив просьбам коллеги, он вернулся в каюту, допил с ним черносмородиновый «абсолют» и лег спать. Проснувшись часа через полтора от качки, он, ведомый каким-то инстинктом, оделся и спустился в казино. Крупье за рулеткой сменился, а народу чуть прибавилось, но это не отразилось на фарте Матвея Сергеевича. С ловкостью эквилибриста балансируя между «красным» и «черным», Павлов вернул себе деньги, потраченные на поездку, и вышел в плюс. Впрочем, останься он в минусе, ничего бы не изменилось. Больше всего ему понравились не быстрые шальные деньги, а чувства, испытываемые им при ожидании того момента, когда остановится шарик и крупье объявит результат. В Петербурге в первый же свободный вечер Матвей Сергеевич, надев парадно-выходную пару, отправился в один из игорных клубов, которые тогда были у каждой второй станции метро. Публика в них была менее респектабельная, но эмоции от этого были только сильнее. Словно по инерции, первые разы он выигрывал, потом началась затяжная полоса неудач, изредка скрашиваемая небольшими выигрышами. С тонкостями теории вероятности он, потомственный гуманитарий, не был знаком, поэтому, играя, не надеялся ни на какую собственного изобретения систему, а рассчитывал только на фарт. Но как раз удача в тот период жизни отвернулась от него. В какой-то момент погоня за синей птицей стала каким-то наваждением. Матвей Сергеевич был бездетным вдовцом, и так случилось, что некому было поддержать его, охладить разрушительную страсть к игре. Очень скоро подошли к концу все его небольшие сбережения, и он начал занимать у знакомых. Те, зная его пунктуальность и щепетильность, давали деньги охотно, с улыбкой и небрежно бросая: «Да пустяки». Несколько месяцев спустя ему перестали давать в долг даже самые близкие и доверчивые, они отмахивались от заверений лудомана и предложений написать расписку. Кто-то в сердцах сказал ему: «Я не банк, чтобы давать взаймы». На следующий день Матвей Сергеевич сидел перед симпатичной улыбчивой служащей кредитного отдела одного из коммерческих банков. Он попросил потребительский кредит сразу в полмиллиона рублей на три года под безумные тридцать два процента годовых. Через неделю кредит одобрили, а еще через три Павлов проиграл последние деньги. Его игромания приобрела размах приватного Апокалипсиса. Внешне это было незаметно. Он приходил на работу, читал студентам лекции о Крымской войне и Первой русской революции, отвечал на их вопросы, помогал соседскому парнишке — десятикласснику с рефератом об индустриализации в России начала ХХ века, а где-то внутри него постоянно по кругу катался шарик, останавливающийся в гнездах напротив нужных ему цифр. В реальности все было сложнее и печальнее, Матвей Сергеевич много играл, но ему фатально не везло. Итогом всего стало появление на пороге его квартиры коллекторов, посланных банком, где он брал кредит и так и не сделал ни одной попытки погасить его. Внешнее здравомыслие подсказало решение проблемы и убедило продать свою «однушку». Это было началом конца. Он переехал в коммуналку на Владимирском и вернул деньги банку. Продажа квартиры отрезвила его. Матвей Сергеевич начал лечиться от игровой зависимости у каких-то, как он сейчас понимал, сомнительных врачей и даже отдал часть долгов со старых времен. Вновь сорвался он из-за пяти минут фильма Мартина Скорсезе «Казино», случайно увиденных при переключении телевизионных каналов. Чтобы раздобыть денег на игру, он предложил одному неуспевающему студенту поставить зачет за небольшую мзду. Студент пошел в деканат, Матвея Сергеевича обвинили в коррупции и уволили с работы. Оставшись без средств к существованию и к игре, бывший преподаватель переехал в меньшую по площади комнату в девятикомнатной квартире на проспекте Ветеранов. Через год или два потерял и ее, став бродягой или, если говорить без экивоков, бомжом. «Престарелый Гаврош», — спокойно, по-философски думал он про себя. Закрытие казино и точек с автоматами возле метро Матвей Сергеевич воспринял как смерть родственника. Мир, каким он был, кончился. В подпольные игорные клубы его не пускали — доходы его были не те, да и тяжело сохранить презентабельный вид, ночуя в подвалах и на чердаках. Потеряв возможность играть, Матвей Сергеевич первое время испытывал почти физическую ломку, в апатии лежал в своем очередном убежище, пока чувство голода не выгоняло его на улицу. Привели в себя его двое бомжей, подвизавшихся грузчиками на Апрашке, и в свободное время, в ожидании работы, игравших в кости возле складов на задворках рынка. Попав в их компанию, Матвей Сергеевич, азартно швыряя кубики костей на кусок гофрокартона, проигрывал почти весь свой копеечный дневной заработок, далеко не всегда оставляя себе на жизнь, но стук кубиков, точки на их гранях и испытываемые эмоции давали ему почувствовать себя живым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
