В поисках «чего пояпонистей» мы проконсультировались с целой кучей русских токийцев, и все они наперебой советовали не пропустить синтоистский храм Мэйдзи-Дзингу. Туда-то мы первым делом и направились.
Храм этот расположен в центре столицы. Раньше здесь стоял другой храм, основанный еще за сто лет до того, как городишко Эдо вдруг стал центром военно-феодальной власти. Он был свидетелем того, как сёгуны из клана Токугава, собрав в кулаке разрозненные провинции, усмирив непокорные буддийские монастыри и наглухо закрыв страну от остального мира, принялись насаждать повсюду Конфуцианский Порядок.
Нынешний же храм основан в 1915 году. Это другая эпоха — но не менее зловещая. Уже позади недолгая эйфория либеральных реформ, наивное восхищение Западом и курс на «просвещенную цивилизацию». Япония захлебнулась волной национализма. Из Синто сделана государственная религия, уродливая и агрессивная — а на буддизм идут новые гонения.
Отрезвит страну лишь сокрушительное поражение в войне.
Храм назван именем тогдашнего императора. Прямо у входа нас встречают его «Двенадцать наставлений», призванные обеспечить всеобщее счастье и благоденствие. «Почитай Трон», «Повинуйся старшим», «Приумножай знания», «Люби Родину»…
Реакция гостей неудивительна. Ощущение, будто ту расслабленную, по-дзэнски всеприемлющую Японию, так полюбившуюся им в Наре и Киото, именно здесь взяли за шиворот и гаркнули: «Равняйсь!» — это унылое ощущение оказалось настолько сильным, что Ирина немедленно простудилась, а Борис просто заменил все дальнейшее туристическое расписание на походы в книжные и музыкальные магазины.
Впереди были Молдавия с Украиной, поезда и концерты.
— Ребята, я просто хочу выспаться и отдохнуть, — сказал Борис и заснул до вечера.
Так и вышло, что два дня подряд в одном из самых больших городов мира столп русского рок-н-ролла отсыпался, рылся в компакт-дисках и дегустировал сакэ.
— Какое счастье! — поделился он с нами. — Дома бы этого просто не получилось…
С другой стороны, и в Нью-Йорке, по его словам, он обычно занимается тем же самым. Все мегаполисы одинаковы.
* * *
Вот, тебе, — скажут, — стакан, пей со мной, а я потом всем похвастаюсь: нажрался с Гребенщиковым!
В. ШинкаревК великому сожалению, нам не удалось сделать концептуальной фотографии Гребенщикова, поедающего суси. Такую фотографию можно было бы поместить на заглавной странице нашего квазикулинарного сайта «Виртуальные суси». Увы — в первый же вечер у Аллы гости объелись сырой рыбой и в дальнейшем просто глядеть на нее не могли; Но японская кухня, слава богу, достаточно разнообразна — оставались еще скияки, оставались сябу-сябу, не говоря уже о разнообразных удонах и тому подобных око-номияках. Гости кушали с большим аппетитом и не спрашивали про рецепты. Хорошо, что мы пригласили Гребенщикова, а не Макаревича.
Смешно сказать, но именно в гастрономические моменты поэта чаще всего посещала муза. По крайней мере, так это смотрелось со стороны.
— Вот это, — говорит Митька, — называется о-тоси. Это можно есть, пока несут сакэ.
— О-о-о! — восклицает поэт. — Какое название для песни! Пока Несут Сакэ…
Достает книжечку, записывает.
Сакэ, кстати — отдельная тема. У меня за поездку сложилось впечатление, что Гребенщиков с младых ногтей пьет исключительно японское сакэ и вообще не понимает, как некоторые люди могут употреблять какие-то другие горячительные напитки. Коваленин, правда, рассказывал мне, как Борис увлеченно обследовал полки в винном отделе супермаркета. Но это Коваленин — он может и приврать.
Сакэ иногда попадалось очень вкусное. Так бы наливал его себе прямо в стопку, и «пи-и-ил и пи-и-ил» — в нарушение всех ритуалов. А ритуалы таковы: сначала налей собутыльнику, а потом дождись, пока он тебе нальет. Сам себе — не моги. Надо сказать, что Борю такой ритуал вполне устраивал, потому что подливал я исправно. Да и он про меня не забывал.
Коваленин очень ругался. Не пей, кричит, веди себя прилично, на нас весь мир смотрит! Я даже жаловался на него Боре. А он улыбнулся и говорит: «Главное — не дергаться». И еще налил.
— Борис, как ты относишься к Егору Летову?
— Примерно как к Киркорову — не слушал ни того, ни другого.
Телячий восторг. Рукопожатие. Еще по одной. Тут несут кальмара.
— Ого! — говорит Боря. — Галлюциногенный Кальмар! Какое название для песни!..
Достает книжечку, записывает. А потом тихонько напевает:
Ой, кальмар мой, кальмар…Галлюциногенный…Что плывешь одиноко…
А друг мой Коваленин вроде тоже пьет — а как будто и не пьет. Сидит, как сыч, со своим сотовым телефоном в обнимку и трезвонит по каким-то «делам». Спрашиваю: что, мол, за дела? Отвечает: координирую людей насчет прощального ужина. Типа, чтобы знали, куда приходить. И вид у него при этом такой важный, будто он спутник запускает или Ирак бомбит.
Боря на него поглядел и мне шепчет: мол, налей другу-то, пусть тоже расслабится. Какое там! Друг тут же вскочил и убежал на улицу — дескать, в помещении не слышно, сигнал не проходит.
— Эх, — вздохнула Ирина. — Карма у вас разная…
Карма кармой, но потом все равно напоили. Расслабили.
* * *
В такси Вадька рассказывает, как Гребенщиков «достал» меня еще до приезда. Ирина смеется, Борис странно улыбается, щурясь в окно.
— А ты представляешь, Митя, как он достал меня? Со мной-то он — двадцать четыре часа в сутки…
Находясь в метре от этого человека, я физически ощущаю, будто внутри у него — какой-то трудный процесс. Плотины дают электричество, а домны плавят чугун. Это давило бы на психику, кабы не грело. Так и чувствуешь — там, внутри, давление неизмеримо выше. Не оттого ли это постоянное стремление успокаиваться чуть не в каждом храме на пути?
— Знаешь, Борь… Все, что ты говоришь о буддизме, о дзэне… Это, конечно, здорово и интересно, но для многих типа меня куда ценнее просто твой русский язык. Может, даже больше, чем твоя музыка. То, как у тебя нарастают друг на дружке слова…
— Так это и есть дзэн. Не думай о языке специально — он и родится сам.
Приехали.
Осталось научиться правильно не думать, думаю я. Здравствуй, Белая Обезьяна…
— Значит, по-твоему, попытки как-то осознанно оттачивать технику писательства, всякие там разборы полетов, совместные анализы текстов, обсужденья в «Лито» — смысла вообще не имеют?
— Ну конечно! Зачем, например, Окуджаве «Лито»?
Мы бредем по дорожке очередного храма. Белесый гравий упруго хрумкает под ногами, будто сибирский снег. Я вспоминаю, как вчера нам вроде бы удалось поймать БГ за язык.
Спор начался сурово:
— Борис, что происходит с искусством?
— Как я понимаю, ничего, — последовал грустный ответ. Дальнейшие попытки заглянуть в будущее, вкупе с подоспевшим сакэ, разбередили мысль мэтра до введения понятия «нового ренессанса». Которого, видимо, следует ожидать. Хотя, может, и напрасно.
Наскоро, привычными жестами клеймим постмодернизм и переходим к прениям.
Вадьку интересовало, о чем еще можно писать, меня — каким еще способом. Борис по-дзэнски пытался глядеть на проблему сверху, подливая всем сам. И наконец открыл рот. Однако неразрешимый спор о форме и содержании, подогретый до двадцати пяти градусов, запутал речь выступающего настолько, что она (речь) стала противоречить сама себе, и педантичный даже под мухой Вадька не выдержал:
— Боря, но ведь ты сам пять минут назад говорил: «главное — ЧТО, а не КАК»!..
Какое-то время Борис сидел между нами, как между упитыми в хлам инем и янем, и вроде бы думал, что же на это ответить. Да так ничего и не сказал. И только теперь, ступая по гравию храма, как будто решил продолжить вчерашнюю тему:
— А меня в последнее время уже не волнует, ЧТО или КАК. Больше всего меня сейчас интересует вопрос «ЗАЧЕМ?». И пока у меня не получается на него ответить. Вот — зачем мы все это пишем?
— Для удовольствия.
— Нет. Для себя самого писать — только все портить. По-настоящему получается только когда не пытаешься повернуть Карму на самого себя…
— Эффект «недостроенного моста»?
— Ну, мост-то и достроить можно… неважно. Лишь бы оставался хотя бы один кирпич, который каждый мог бы вынуть и вставить что-то свое. Так что чем для большего числа людей пишешь, тем лучше выходит. Вот только — зачем?
— Н-ну, как… Реализовать свой детородный инстинкт… На следующем уровне, то есть…
— Но зачем?
— Хм…
— Неужели, если б меня не было, если б я ничего не насочинял — что-то в мире было бы по-другому?
Сны о чем-то большем
Токио, 9-10 марта
