Далее запускается определенный механизм. Если фирма стоит $10 млн, а они решили предоставить Родни долю в 1 %, то он должен внести $100 000. После этого он сможет начать работу над увеличением своей доли в товариществе. Конечно, если у него нет этой сотни тысяч, то старшие партнеры деньги ему одолжат. Своего рода дополнительная льгота.
Среди многих неприятностей нынешних времен была и такая: фирмы, испытывающие серьезные финансовые проблемы, могли потребовать от партнеров дополнительных взносов. Или иной вариант: кредиторы могли потребовать погашения долга, причем деньги им должны выплачиваться до того, как партнеры что-то получат. Если же погасить долг не удавалось, фирму поглощала другая компания на очень невыгодных условиях: $1,5 за стол, 75 центов за стул и шиш с маслом для партнеров. Проблема в том, что те $100 000, полученные Родни в долг, так и остаются его личным долговым обязательством. В старые добрые времена он отправился бы в долговую тюрьму или на австралийскую каторгу.
Меня познакомили с одним таким джентльменом-неудачником. Он годами работал на весьма почтенную фирму. Но все его усилия не принесли желанного золотого яблочка — места партнера в фирме. Тут-то он и получил другое предложение: стать партнером в Goodbody &Company. Там ему с радостью одолжили деньги на долевой взнос, и он пару лет получал все те удовольствия, которыми пользуются партнеры на Уолл-стрит. Затем, как мы уже говорили, Goodbody стала погружаться в пучину проблем и в конце концов, в окружении множества акушерок, хирургов и анестезиологов, слилась с Merrill Lynch (по $1,5 за стол). Сразу же добавим, что на Merrill Lynch давили со всех сторон — ведь Goodbody была настолько крупной фирмой, что никто другой не мог ее поглотить. Наш джентльмен остался без работы — впрочем, он нашел себе другую, но уже с партнерским кредитом на шее, на который подписался сам.
— Моя жизнь очень проста, — сказал он. — Мне 54, у меня трое детей, кто в школе, кто в колледже, у меня есть работа, нет ни активов, ни имущества, а вдобавок ко всему я должен $545 000.
Как такое происходит, можно продемонстрировать на истории человека, которого мы здесь назовем Филом. Фил работал в исследовательском отделе одной из ведущих брокерских фирм. В свои 45 лет он зарабатывал $75 000 в год. Дела у него шли прекрасно — и ему предложили стать партнером. Чтобы купить долю, Фил выложил $6000 (он не был родом из богатой семьи), а фирма одолжила ему $30 000. На тот момент фирма оценивалась в $4 млн. Проблема была в том, что обязательства фирмы росли в геометрической прогрессии. Цифры показывали, что товарищество все глубже и глубже погружается в пучину — а вместе с ним и Фил.
— У меня была квартира на Ист-Сайде и трое детей в частной школе, — сказал Фил. — В феврале или марте 1970 г. главный бухгалтер показал мне цифры, реальные цифры, которых еще не видели даже старшие партнеры. Когда фирма начала тонуть, мы стали получать финансовую отчетность, где указывались убытки в расчете на каждого партнера, а рядышком стояло: «Просьба погасить» или что-то в этом роде.
Фил попытался открутиться от заключенного контракта.
— В те дни найти адвоката на Уолл-стрит было невозможно, — рассказал он. — Они все боялись, что с ними будут сводить счеты. В конце концов я нашел одного парня, который, как я знал, работал в журнале Harvard Law Review, но он даже и адвокатом-то не был. Ничегошеньки я не мог поделать. Я был должен фирме $350 000. Об этом несерьезно даже говорить. Я не наберу и $1000, так откуда же возьмутся $350 000?
Фирма лопнула или, скажем так, была реорганизована, а Фил оказался на улице впервые в жизни.
— Когда ты попадаешь под сокращение, случаются всякие психологические проблемы. Начинаешь сомневаться в своих способностях. Да вообще во всем. Но все равно, мне повезло больше, чем кое-кому из нашей команды. У нас был один партнер, унаследовавший солидные деньги от отца. Все эти деньги он вложил в фирму как субординированный кредитор, получал с них очень приличный доход и играл в гольф с президентом фирмы. Он жил в особняке, ездил на лимузине с шофером, о деньгах, наверное, вообще никогда не думал. Его жене 62 года — так вот, ей пришлось устроиться на работу. А каково такому человеку привыкать к туфлям по $9 за пару?
Фил задумчиво покачал головой.
— Я какое-то время искал работу, — продолжал он. — Мой банковский счет усох до $80, жена со мной развелась — она, впрочем, и раньше собиралась это сделать, — а я хотел жениться второй раз. Потом я сломал бедро, перетаскивая мебель для будущей жены. Тотальная депрессия. Дело не в том, что твои друзья забывают о тебе, — они просто не знают, что с тобой делать. Если ты вернулся, они звонят, но если ты выбыл из игры, они не звонят. И ты не звонишь им, потому что не хочешь ставить их в неловкое положение. Была одна работа, которую я очень хотел получить. Отказ меня просто раздавил. Человек, который проводил собеседование, был во мне явно заинтересован. А потом он поговорил со своим шефом, и шеф сказал: «Нет, этот уже в прошлом». А может, он сказал: «перегорел». Даже теперь, когда я слышу слова «этот в прошлом» или «этот перегорел», я весь сжимаюсь.
Филу удалось найти работу в другой фирме с зарплатой порядка $15 000–20 000 в год. На нем так и висит долг в $350 000, но он старается думать о нем пореже.
— Я тебе вот что скажу, — заявил он. — Это как платить подоходный налог. Или платить алименты. Но амбиции такая штука срезает здорово.
Великий Уинфилд тоже в списке жертв, несмотря на то что ему удалось выйти из игры с приличными деньгами. Уинфилд появился на Уолл-стрит в ковбойских сапогах и джинсах, обзавелся собственной фирмой и заработал репутацию «трейдера на тикере». Это означало, что он следил за лентой тикера, а точнее, за экраном, на котором танцевали символы разных акций. Он покупал те, что танцевали хорошо, и продавал те, что танцевали плохо, — ну, в общем, понятно. Иногда он продвигал компании сомнительного качества, а один раз втянул меня в аферу с какао, о которой я писал несколько лет назад.
Я полагаю, что Уинфилд должен быть в списке жертв по той причине, что без собственной фирмы и без толпы почитателей его аура серьезно поблекла. Кроме того, я подсунул ему клиентский счет, который потерял 90 %, — даже для тех лет результат достаточно мрачный. Потом Уинфилд здорово вложился в Leasco, но и на этом ничего не выиграл, потому что акции скатились с 67 до 11. Потом он основал в Бруклине компанию, которая восстанавливала старые кондиционеры. Он назвал ее Atmospheric and Pollution Control («Контроль атмосферы и загрязнения»). А что, эти железки и в самом деле могли что-то там контролировать в пределах комнаты. Но и ее акции рухнули с 26 до 6. Много лет назад Уинфилд купил ранчо в Аспене, штат Колорадо, потому что любил кататься на лыжах и любил Запад, а теперь вокруг границ этого ранчо выросли кондоминиумы. Такое вот везение. Он вообще был очень удачлив в хорошие годы, но это уже в прошлом — и, если верить ему, весь бизнес тоже в прошлом.
— Да, какое-то время это был прекрасный бизнес, но теперь все кончено. Кончено, кончено. Правительство, SEC — они его задушили. Да и таких типов, как я, уже нет и не будет.
На пике своей славы Великий Уинфилд славился абсолютной уверенностью в своей правоте.
— Вот эти акции, — бывало говорил он, — вырастут с 10 до двух сотен.
Solitron Devices только что проделала такой же путь, значит, и новый выбор Уинфилда подкреплен весомыми соображениями. Философия Великого Уинфилда была проста. На рынке нужно найти Парня с удачливой рукой, такого, который просто умирает от жажды выиграть. А потом пусть он находит акции, которые за год вырастут в 10 раз. Это как раз то, что он любит: чтобы в 10 раз. За год.
После того, как Великий Уинфилд расстался со своей фирмой, я его видел только раз. Ему было 48 лет, и он учился на последнем курсе Колумбийского университета по специальности «история искусств». Жил он со стюардессой, работавшей в Pan American, — его всегда тянуло к этой компании. Я увидел на его столе какой-то список.
Columbia Gas
Virginia Electric Power
Texas Utilities
Southern California Edison
Southern Company
American Electric Power
South Carolina Electric and Gas
— А это что за чертовщина? — спросил я. — Utilities? Коммунальные предприятия?
— Это мой портфель, — ответил он.
— Великий Уинфилд и коммунальные предприятия?
— Не смейся. Этот портфель удвоится за каких-нибудь 20 лет. А может, и за 15. Без всякого риска. Гарантированная штука.
— У тебя бывали акции, которые удваивались за неделю.
— Все меняется, мальчик мой, все меняется. И когда это происходит, нам нужно это признавать.
В одной из поездок я заглянул в офис Ирвина-профессора, одного из главных архитекторов компьютерного технического анализа. Предметы, которые преподает Ирвин, включают прикладные системы, менеджмент и кое-какие премудрости из высшей математики, однако он проводит больше времени в принадлежащих ему компаниях, чем со своими студентами. В названиях ирвиновских компаний мелькают слова типа «компьютерная», «прикладная» и «технологическая», а работает он в новом офисе в трех кварталах от университета. Компьютер Ирвина следит за акциями: цены, объемы, относительное движение. Потом он определяет Модель поведения акции. А когда компьютер имеет Модель поведения, он знает, когда покупать и когда продавать, — главная цель технических аналитиков или чартистов.
