— Это просто счастье, что нас с Матильдой сочли слишком маленькими для такого визита. Не представляю, в чем бы мы пошли, наверное, в старых занавесках.
— Это действительно ужасно, — согласилась Мэри, поворачиваясь, чтобы получше разглядеть себя в высоком зеркале. — У тети Бриджит была совершенно плоская грудь, это платье стиснуло меня, как сосиску. Ох, Кэролайн, я знаю, что выгляжу отвратительно, а миссис Тревельян такая красавица.
— А я думаю, что она безвкусная, — голос Кэролайн звучал теперь приглушенно, потому что она засунула голову под подол платья Мэри, делая последние стежки. — Не всем мужчинам нравятся худышки. Джекдо, например, нравится твоя грудь.
Мэри покраснела, как маковый цвет:
— Кэролайн, что за ужасные вещи ты говоришь! Как у тебя язык поворачивается! — Потом она немного помолчала и добавила: — А откуда ты знаешь?
— Я видела, как он на тебя смотрел.
— В самом деле?
— Да, в самом деле. Мэри, ты совсем покраснела. Наверное, ты в него влюбилась. А я-то думала, почему ты так переживаешь из-за платья.
— Просто я не хочу выглядеть уродиной по сравнению с миссис Тревельян.
— Гм. Ну, об этом волноваться не стоит. Она же в трауре.
— Да… — произнесла Мэри с сомнением в голосе.
Но когда трое гостей — Джон Джозеф, Джекдо и Мэри — уже сидели в салоне миссис Тревельян, зрелище, представшее перед ними, никого не оставило равнодушным, несмотря на траур.
Вдова снова была в фиолетовом — ей был предоставлен небогатый выбор цветов — но ее наряд переливался почти всеми оттенками этого цвета. Юбка нежно-лилового платья с глубоким вырезом и открытыми плечами была присборена так, что казалось, будто Маргарет Тревельян дождем осыпали лепестки сотен крошечных фиалок. Фиалки же украшали и гребень из слоновой кости, закреплявший греческий узел из медово-золотых локонов, перевитых фиолетовыми атласными лентами. Как только хозяйка переступила порог,
Мэри в тетушкином платье циста розовой лососины сразу поблекла.
— Дорогие мои, — произнесла миссис Тревельян, — как чудесно, что вы пришли. Но почему же нет ваших родителей?
Джон Джозеф приподнялся и вежливо ответил:
— Они очень редко выезжают в свет. Кроме того, моя мать страдает нервной болезнью. Родители просили передать вам свои глубочайшие извинения.
Миссис Тревельян лучезарно улыбнулась и обратилась к бедняжке Мэри, которая сидела, сложа руки на коленях и во все глаза смотрела на хозяйку:
— Значит, нам с вами придется развлекать наших прекрасных джентльменов, не так ли, дорогая? Давайте выпьем что-нибудь перед обедом.
В ту же секунду в комнату вошел горделивый дворецкий, словно все это время он простоял за дверью, ожидая вызова. Гостям был предложен великолепный херес в хрустальных бокалах, охлажденный несколько сильнее обычного.
— Мой покойный муж любил, чтобы херес был как следует охлажден, — извиняющимся тоном произнесла миссис Тревельян. — Думаю, он приобрел эту привычку где-нибудь за границей. Разумеется, мне его очень недостает. Конечно, он был гораздо старше меня…
Она грустно улыбнулась, и в эту минуту Джон Джозеф мечтал лишь об одном: взять ее за руку и утешить. С другой стороны, ему приятно было услышать, что покойный Огэстес Тревельян был в преклонном возрасте. Мысль о том, что вся эта утонченная прелесть принадлежала грубому и пылкому молодому человеку, была для Джона Джозефа невыносимой. Впрочем, ему также отвратительно было представлять и старческие руки, ласкавшие миссис Тревельян.
Глядя на ее тонкую талию, обтянутую корсажем, и на маленькую грудь, очертания которой смутно угадывались за пышными фиолетовыми кружевами, Джон Джозеф снова почувствовал, как сильно бьется его сердце. Никогда прежде он не был так взволнован. От мысли, что она могла бы принадлежать ему, молодой человек залился румянцем не меньше, чем его сестра.
Тут он обнаружил, что хозяйка что-то говорит ему, и, задыхаясь, ответил:
— Простите, мне очень жаль, я не расслышал.
— О, Боже! — смех ее зазвенел серебряным колокольчиком. — Как же вы глубоко задумались! Я просто говорила Мэри, что эта комната может показаться мужчинам украшенной чересчур по-дамски.
— На мой взгляд, она очаровательна.
Он прекрасно понимал, что льстит, стараясь завоевать ее расположение. Джон Джозеф почувствовал, что Джекдо пристально глядит на него, и рассердился: приятель почему-то начал раздражать, и Джону Джозефу захотелось отвернуться.
— Надеюсь, моя мать вскоре будет чувствовать себя лучше и сможет нанести вам визит, миссис Тревельян. Благодаря вам наш бедный замок выглядит просто роскошно, — сказала Мэри.
— Я буду рада видеть ее у себя, как только она выздоровеет. А еще я хотела бы чуть позже пройтись с вами по замку и показать кое-какие небольшие изменения.
В дверях появился дворецкий и объявил:
— Кушать подано!
Джон Джозеф слегка поклонился Маргарет и предложил ей опереться на его руку.
— Мне все же хотелось бы, чтобы вы продолжали считать замок своим домом, — говорила миссис Тревельян, спускаясь вместе с гостями по Западной Лестнице; новая хозяйка с Джоном Джозефом шли впереди, а Мэри и Джекдо держались несколько поодаль. — Можете заходить сюда, когда вам захочется.
Миссис Тревельян улыбнулась, заглянув Джону Джозефу в глаза, и он почувствовал, что сходит с ума: единственное, чего он сейчас желал, — это лелеять ее, восхищаться ею, покорять ее, преклоняться перед ней.
Они направились к украшенной деревянной резьбой столовой, находящейся в Западном Крыле, которая во времена сэра Ричарда Уэстона была всего-навсего кладовой. Но спустя годы — в 1724 году — Джон Уэстон, отец Мэлиор Мэри, последний мужчина в этом роду, переделал комнату и обшил ее дубовыми панелями.
Сегодня вечером стараниями миссис Маргарет Тревельян столовая выглядела нарядной и ярко освещенной. Массивный длинный стол красного дерева блестел, как лед, отполированный усердными руками (Джон Джозеф догадывался, что это были руки Кловереллы).
Отблеск зимнего мотива лежал на всем, что находилось в комнате. В хрустальных гранях бокалов отражалось мерцание свечей, салфетки сияли чистотой свежевыпавшего снега, столовые ножи отливали холодным лунным блеском. Кругом было множество цветов — казалось, весна явилась неожиданно среди зимы. Изобилие букетов на обеденном столе и в маленьких жардиньерках превратило столовую Джона Уэстона в настоящую оранжерею. Мэри подумала, что некоторые цветы были не из их сада — например, любимые гардении миссис Тревельян (один из этих цветков изящно украшал ее грудь), заполнившие все вокруг своим особо влекущим, чувственным ароматом.
