– У некоторых из нас есть обязанности.
– Я знаю, милая.
– Нет, не знаешь. Ты не знаешь, каково это – оказаться в ловушке.
– В браке, ты имеешь в виду?
– Нет, Джорджи. В финансовом плане.
– У вас с Дереком проблемы с деньгами? – спросила Джорджи в совершенном изумлении, которое для Энн, наверное, прозвучало как веселое недоверие.
– Только у меня.
– Долги?
– Попытайся говорить так, чтобы не чувствовалось твое потрясающее превосходство.
– Как это случилось?
– Я затеяла дела с Маргарет. Ну, я была негласным партнером.
– О нет.
– Ты хочешь, чтобы мы умоляли тебя?
– И поэтому ты пришла посидеть со мной сегодня вечером?
– Ты почти не знала нашу мать. А нам нужны деньги.
– Ну и забирай эти деньги.
Энн начала всхлипывать.
Джорджи почувствовала, что не в состоянии утешить сестру, но, что любопытно, и не хочет ее утешать.
– Я уеду утром, – сказала она.
* * *
Со всеми симптомами похмелья, которого она не заслужила, Джорджи собрала все, что хотела забрать из своей старой спальни, погрузила в грузовичок Бивера и поехала через кольца пригородов к реке у Кроули, где на минуту притормозила, чтобы поглядеть, как старик ныряет с пристани и плывет по сверкающей воде джентльменским ползком. Суда в доках яхт-клуба были похожи на сцену из воскресной картины, а их мачты были как серебряно-белые заросли.
Она вспомнила о «Миррорах» и «Мотах», на которых плавала. «Австралы», «Робертсы» и «Фары», на которых гоняли друзья отца. «Сворбрик»[15], который был у них одно время. Встречи в сумерках. То, как они пропахивали море по дороге из Роттнеста.
Когда она въехала обратно на дорогу, она окинула взглядом арки и овалы университета и подумала, были ли те два года, которые проваландалась на медицинском, саботажем, как она представляла это отцу, или настоящей неудачей, которую она втайне подозревала.
Она ехала по Маунтс-Бей-роуд и смотрела на реку между финиковыми пальмами. У старого здания пивоваренного завода протестующие аборигены, похоже, собрали пожитки и ушли обратно в свои лагеря. За поворотом гудел торговый район. В этом городе для нее ничего не оставалось. Ей не стоило возвращаться из-за границы. Она никогда больше не будет здесь жить.
Был полдень, когда она съехала с шоссе у старого фруктового киоска, и ее настроение начало улетучиваться, когда она подумала о Лютере Фоксе и обо всех своих вещах в его доме. Им не надо больше возвращаться в Уайт-Пойнт. Они могут раз в неделю делать покупки в городе и ездить на пляж короткой дорогой. И там была река. Умиротворяющая тишина. И музыка. И дом, полный книг. Ей не надо спасать его; она просто будет вместе с ним. Они будут сажать деревья, и он снова сможет выращивать арбузы. Это настоящий шанс, ведь так?
Куры выпорхнули из-под дома, когда она вышла из машины. «Мы сравним, у кого солнечные ожоги больше», – подумала она, остро ощущая свою задницу. Куры бросились к ее ногам с такой готовностью, что это ее даже удивило. Она увидела, что задняя дверь закрыта. Она на секунду задержала дыхание и подошла. Дверь была заперта. Она обошла дом кругом, и кровь стучала у нее в горле, и она поняла, что и передняя дверь заперта на засов. Еще не начав стучать или звать, она уже знала, что его нет.
На столике на веранде, в трухе, которая осталась от столпотворения москитов вокруг лампы, лежали два речных камня. Вороны с расстановкой каркали из зарослей казуарин. Джорджи эти звуки показались насмешкой. А чем еще это могло показаться?
Она подняла камень и бросила его в бахчи, а потом бросила и второй следом. Они ударились в грязь с глухим стуком. Даже скорее не со стуком, а с хлопком. Тихие насмешливые аплодисменты. Она стояла, вцепившись в перила, и какое-то время даже не плакала.
Ей не хватило гордости, чтобы удержаться и не обойти сараи и излучину реки. Она дошла и до холма над карьером, хотя была уверена: там его нет. Она твердила сама себе, что он мог уехать на время. Но куда на пару дней может уехать человек, у которого нет машины? Не по магазинам же он собрался прошвырнуться, ради всего святого. Она знала, что он дал деру. Оставил ее на съедение волкам.
Последняя судорожная надежда исчезла, когда она въехала во двор Бивера. Джорджи еще казалось, что он вполне мог заглянуть туда в поисках машины, а может, даже ждет ее там. Но Бивер не сказал ни слова. Похоже, он был не в настроении. Она поехала к Джиму, потому что больше идти ей было некуда. У нее была машина, набитая мусором, а чистой одежды не было. Она не могла думать.
Дом был пуст, но, как всегда, не заперт. Она увидела, что жалкие остатки ночи, проведенной ею в свободной комнате, уже убраны. Между велотренажером и креслом-качалкой, которое давно пора было перетянуть, кровать была аккуратно заправлена, и в изножье стояла картонная коробка, которую она упаковала много дней назад. Она спустилась и разгрузила машину.
Через два часа вернулся Джим. Он бросил на раковину что-то в пластиковом пакете и заметил на диване Джорджи.
– Мальчики ловят на блесну карпа.
– Удачно?
– Да.
– Где они?
– На пристани. Жарко, как в аду.
– Я приготовлю что-нибудь, – сказала она.
– Как хочешь. Я их разделаю.
– Да.
– Ты в порядке?
Джорджи пожала плечами.
– Хочешь выпить?
– Нет.
– Как там твои сестры?
– Дерутся из-за денег.
– Уже? Вот черт!
– Кто сегодня был шкипером? Кто выводил «Налетчика»?
– Борис.
– Вот как!
– Я, если честно, не ожидал тебя увидеть, – сказал он.
– Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Вовсе не обязательно тебе уезжать.
Джорджи смотрела, как суда подходят к стоянкам – бронзовые силуэты на фоне закатного солнца.
– Хотя, я думаю, у меня есть полное право не просить тебя, – сказал он.
– Просить?
– Ты можешь оставаться на своих условиях. Правда. Мне все равно.
Джорджи смотрела на сухую, белую кожу у себя на коленях.
– Я и мальчики, – пробормотал он, – мы очень ценим то, что ты сделала для нас.
– Кажется, у вас здесь была настоящая сходка.
– Вроде того, – сказал он, отворачиваясь, чтобы вымыть руки. – Джошу кажется, что он доставил тебе много неприятностей, и ему от этого плохо.
– Потому что моя мама умерла?
Джим сполоснул руки и вытер их. Даже с того места, где она сидела, было видно, какие они огромные и коричневые, как изрезаны шрамами.
– Они не идиоты. Они все понимают. Они уже умеют слышать разные вещи. У каждого пацаненка в городе есть отец или брат на катерах. Я не хочу, чтобы они чувствовали, что это их вина.
– Что?
– То, как ты себя чувствуешь. То, что ты делаешь. Я себе яйца скручиваю, чтобы быть благоразумным и не сорваться, Джорджи.
– По мне, так это двойственная позиция.
– Я было подумал, что ты будешь чертовски мне благодарна за мое полное гребаное безразличие, – сказал он, разгораясь от ее наглого, глупого тона. – Любой другой в этом городе на моем месте выбил бы тебе зубы и выкинул за порог, как блевучую кошку.
«Вот оно, – подумала она. – Вот то, чего ты всегда боялась. В глубине души».
– Ну, – сказал она и услышала в своем голосе биение сердца, – девушка должна быть благодарна судьбе, что оказалась в руках джентльмена.
– Чертовски верно.
– Так что Бакриджи смыкают ряды. Не выносить сора из избы. Показать всем, что у нас больше нет разногласий?
– Ты даже и не поймешь, в чем дело, Джорджи.
– А могла бы!
– Зачем ты это делаешь? Господи, твои сестры были правы. Ты думаешь, что слишком хороша. Ты превращаешь все вещи в дерьмо.
Она встала; она скорее оскорбилась, чем испугалась, но, когда он направился к ней, отступила.
– Сядь, – сказал он.
– Иди к черту.
– Я сказал, сядь, твою мать.
– Ты думаешь, ты чертовски культурный, – сказала она в последнем приступе неповиновения. – Потому что ты ходил в какую-то школу, где делают снобов, и читал Шекспира, и греб, как чемпион. Но я знаю, кто ты. Теперь знаю.
– Сядь!
Он подошел к ней так быстро, что она села, не успев ничего подумать.
– Я пытаюсь сказать тебе, – зашипел он. – Не я это сделал. Я этого не одобрял и не организовывал. У меня нет чертова пистолета, и я совершенно не в восторге, что это случилось. Ты слышишь меня? Я говорю, оставайся или, черт тебя дери, не оставайся, потому что мне от этого плохо, и я стараюсь соблюдать приличия. У меня дети. Моя жизнь на тебе клином не сошлась, и на том, с кем ты играешь, и на том, что ты думаешь. Но ты вполне можешь обдумать, прилично ты себя вела или как. Вдруг ты захочешь об этом поразмыслить? Ты не знаешь меня. Ты даже не видишь, кто ты такая.
Джорджи закрыла глаза. Она чувствовала, что солнце нашло ее на диване, что его жар ползет с лица на грудь. Она бы не удивилась, если бы узнала, что в сиянии солнца под ее кожей отчетливо проступили кости.
