Свой доклад о партийном съезде Емельян Ярославский написал и пустил по тюрьме. И тогда же написал «Сон большевика».
Над седой равниной моряВетер тучи собирает,Между тучами и моремГромко песня раздается, —Большевик поет ту песню,В этой песне жажда бояИ уверенность в победе.
Емельян Ярославский назвал эту поэму «шутливой». В ней и в самом деле много шуток по поводу меньшевиков, один из которых «тихо ходит, песню слушая, вздыхает», а другой желчно укоряет Ленина — «агитатора за восстание».
Но этот шутливый тон меняется, когда автор поэмы вспоминает встречу с Лениным:
Вот уж берег АльбионаВидит даже близорукий.Там на береге высокомЛенин машет шляпой белой. Восхищенный этим видом, Громче песнь свою победы Запевает якобинец.
Большевистская партия не отступила, не сдалась, а принялась за трудную, тяжелую работу, готовя грядущую победу.
На это потребовалось одиннадцать лет.
Но разве одиннадцать лет — это много, чтобы превратить разбитую, истекающую кровью революцию в победоносный шквал, который за каких-нибудь восемь месяцев смел с лица земли и российское самодержавие, и российский капитализм?
7
Первую половину 1906 года Владимир Ильич жил преимущественно в Петербурге, отлучался ненадолго: в Москву и за границу, на партийный съезд.
Жил так, как жили тогда почти все «нелегалы»: не имел ни постоянной квартиры, ни постоянного паспорта; маялся по ночевкам и менял один фальшивый паспорт на другой. Надежда Константиновна тоже скиталась по чужим углам.
С Владимиром Ильичем встречалась на явках, за столиком в ресторане, а то брали извозчика и ехали без определенного направления, чтоб хоть немного поговорить.
9 мая Владимир Ильич в первый раз в России открыто выступил на громадном массовом собрании, устроенном в Народном доме Паниной. Зал был полон. Пришли рабочие со всех районов.
«Он выступал под фамилией Карпова, — вспоминает об этом молодой тогда слесарь с Путиловского завода Сергей Марков, — но мы знали, что это он, наш любимый и долгожданный. Мы, рабочие-путиловцы, сидели наверху, а Владимир Ильич говорил с эстрады; это было его первое публичное выступление в Питере. По окончании речи Владимир Ильич предложил резолюцию, которая была принята под гром аплодисментов. Когда Владимир Ильич говорил, мы, что называется, пожирали его глазами, дабы хорошенько рассмотреть: он был одет в пальто, невысокого роста, но хорошо сложен, коренаст; на лице его отражалась лукавая улыбка, странная, загадочная. Впечатление от его речи было колоссальное. Мы были в восторге от его выступления. По окончании выступления наши ребята отправились к себе, за Нарвскую заставу, и всю дорогу говорили только о выступлении Владимира Ильича и его прекрасной речи. В этот вечер наши сердца были переполнены светлой радостью и окрылены надеждой, что и на нашей улице будет праздник. Мы не чувствовали под собой ног, возвращаясь с митинга, — мы не шли, а летели».
Владимир Ильич не раз еще выступал под фамилией Карпова. Это не могло не привлечь внимания охранки. Уже в мае 1906 года был отдан приказ: во что бы то ни стало задержать Карпова.
Пока что Владимир Ильич благополучно уходил от шпиков, но бесконечно это продолжаться не могло. Он решил перебраться на некоторое время в Финляндию.
Финляндия тогда входила в состав Российской империи, но в вопросах внутреннего управления имела некоторую самостоятельность. Между Россией и Финляндией существовала граница — она проходила в Белоострове, — где производился таможенный досмотр, а под его предлогом жандармы проверяли уезжающих и приезжающих в Россию и в Финляндию. Но по ту, финскую, сторону границы полицейские преследования были значительно слабее, чем в самой России.
Поселились Владимир Ильич и Надежда Константиновна в Куо́ккале, дачном поселке в полутора часах езды от Питера, на даче, которая называлась «Villa Vasa» в честь города Ваза на севере Финляндии, откуда был родом хозяин дачи.
Вопреки своему торжественному названию, «Ваза» эта представляла собой приземистый, неуютный деревянный дом с полуобвалившимся колодцем, сараем для дров и какими-то пришедшими в ветхость пристройками. Стояла она уединенно, в стороне от поселка, на опушке леса, окруженная редкими угрюмыми соснами.
Нанимал эту дачу давний знакомый Владимира Ильича — Г. Д. Лейтезен (Линдов), «искровец», затем большевик. Жил он там вместе с женой и детьми. Кроме Лейтезенов, жило там еще несколько товарищей, в том числе молодой большевик латыш Ян Берзин.
Товарищ, который привел Берзина на дачу «Ваза», не сказал ему, кто там живет, только сказал, что «свои». И когда все собрались в столовой к чаю, Берзин не обратил внимания на человека небольшого роста, но крепко сложенного, с рыжеватой, давно не стриженной бородой, на вид усталого и погруженного в свои думы. Но вот он поздоровался с Берзиным, и того поразили его глаза, их быстрый, легкий, проницательный взгляд.
— Мне показалось, что он видит меня насквозь, — вспоминал потом эту встречу Берзин.
Этот человек пришел позже всех, с газетой в руках, продолжал читать за чаем. Дочитав, отложил газету в сторону. Лицо его как будто посветлело. Он заговорил с Берзиным, сразу же засыпав его вопросами:
— Вы латыш?.. Давно из Латышского края?.. А, только недавно вышли из тюрьмы… Где сидели?.. С кем?
А потом — больше всего — о латышских делах.
— Ваш родной язык латышский?.. Но вы хорошо говорите по-русски. Правда, акцент слышится. Особенно звук «л» у вас не русский. Скажите «лапландец»… Нет, не так. Надо вот так…
Разговор этот начал сильно волновать Берзина. Он чувствовал, что незнакомый товарищ, так дружески с ним беседующий, человек необыкновенной внутренней силы. И, несмотря на то что Берзин был строгим конспиратором, он отвечал собеседнику с откровенностью, которой не позволял себе в разговорах даже с близкими товарищами.
— Что слышно в партизанском движении? — спрашивал незнакомый товарищ. — Вы были «лесным братом»?
«Лесными братьями» в Латвии называли боевые партизанские отряды, скрывавшиеся в лесах. Партизаны вели вооруженную борьбу против царских войск, беспощадно карали предателей и провокаторов, разоряли гнезда черносотенных помещиков, поддерживали революционный порядок. Деятельность «лесных братьев» проходила под руководством латышских большевиков.
Особенно расширилось движение «лесных братьев», когда царское правительство направило в Латвию карательные экспедиции. Высоко оценивая это движение, Ленин с интересом расспрашивал Я. Берзина о «лесных братьях».
В ходе этого разговора у Берзина мелькнула мысль: уж не Ленин ли его собеседник? Может быть, она появилась тогда, когда тот стал говорить о некоторых особенностях земельного вопроса в Прибалтике… А может быть, когда товарищи назвали его «Владимир Ильич».
…Такова была первая встреча Берзина с Владимиром Ильичем. В эту зиму они встречались почти ежедневно. Владимир Ильич часто возвращался к латышским делам.
Берзина всегда поражало всестороннее знакомство Владимира Ильича с земельными отношениями в Прибалтике.
Видно было, что он читал по этому вопросу все основные труды на русском и немецком языках.
Расспрашивая Берзина, Владимир Ильич в то же время уговаривал его взяться за перо и писать статьи для выходивших тогда легально и нелегально большевистских газет. Берзин всячески отнекивался, ссылаясь на свое неумение.
Владимир Ильич учил его, как работать, как составлять план статьи, подбирать материал.
Сам Владимир Ильич начинал свой день с чтения газет и по утрам выходил в столовую с большой кипой газет в руках.
Как-то Берзин задал ему наивный вопрос:
— А сколько нужно времени, чтобы прочитать столько газет?
Владимир Ильич взглянул на него с веселой усмешкой и стал объяснять:
— Чтобы прочитать все это, нужно много времени, но журналист должен уметь читать газеты по-особому. Надо завести такой порядок: выбрать себе одну газету и по ней прочитать все наиболее важное, тогда остальные газеты можно просмотреть легко и быстро. Из них берешь уже только то, что нужно для специальной работы. С течением времени создается привычка перелистывать номер газеты и сразу находить то, что требуется…
После чая Владимир Ильич уходил к себе и садился за работу. Писал четыре-пять часов подряд, а если вечер не был занят другими делами, то и по вечерам писал допоздна.
Перед сном он почти всегда уходил гулять, то один, то с Надеждой Константиновной. Иногда с Берзиным.
«Выходим с заднего крыльца, — вспоминает эти прогулки Берзин, — нащупываем в темноте тропинку. Идем под соснами — сначала по тропинке, потом теряем ее, попадаем в снег. Бредем медленно, обмениваемся редкими словами. Огибаем какие-то темные дачи, заворачиваем налево и выходим к железной дороге. Дальше уже по рельсам — там светлее и там легче идти. И разговор там легче вяжется… Навстречу товарный поезд, сворачиваем в сугроб, пропускаем мимо поезд, и снова дальше по рельсам…
