известных по описаниям (велось ли протоколирование собраний или нет, я не знал раньше, а сейчас убедился своими глазами, что нет) разбирательств владеющие неоднократно изволили врать, юлить и вещать лапшу на уши окружающим.
— Надо бы с клятвами обмозговать, — протянул глава под кивки отдельных, особо престарелых и, несомненно, со страшной силой уважаемых владетелей. — Как-то и в голову не приходило такое, — признал он под одобрительный гул.
Бран, тем временем, перестал сидеть с вальяжно-расслабленным видом, а стал зыркать на Кацла, меня, главу не слишком восторженными зырками. И стал потихоньку подниматься, несомненно, рассчитывая срулить в кусты.
— Имя же негодяя, ограбившего управителя, — повысил я голос, тыча обвинительным перстом в спину намылившегося срулить гопника. — Бран Торкосборс!
Народ опять заорал, Бран заозирался, ощерился на меня, став принимать форму териантропа: несомненно, от злостности, преступных наклонностей и зависти к моим многочисленным достоинствам. Ну и верещать, причём так, что переверещал общий гул:
— Ложь и напраслина! Пустословный оговор! Задержался с оплатой ненадолго, а жирный Кацл и его наймит уже пред всем собрание ославить норовят! — верещал он.
В общем-то, довольно логичная позиция для его положения. Хамит, правда, быдло неприличное, ну и позиция хоть и логичная, но шаткая.
— И два месяца, когда Кацл тебе каждую седмицу напоминал о долге, ты забывал⁈ — состроив саркастичный мордас крикнул я. — Что ты, Торкосборс, не нищий — всем известно. Да и были бы у тебя затруднения с деньгами, — на что народ загудел, и послышались смешки — богатство «золотых росомах» было чуть ли не нарицательным, — так попросил бы у уважаемых владеющих в долг: не отказали бы. Но проблем у тебя нет, а значит, просто глумился бесчестно над верным слугой собрания, в чём твои смешки и ухмылки на просьбы оплатить тебя уличают!
— Ло-о-ожь! Напраслина!! Оговор!!! — бесновался Бран, на что я с любимым «ну, что ты ещё мне расскажешь?» видом кивал. — Поединок, подлый видом! — наконец рявкнул он.
— От татя подлого слышу, — отмахнулся я. — Пусть будет.
Вообще — ожидаемо. То есть Бран не отрицал долг, что понятно: разбираться всё равно будут, тот же Кацл ещё одну клятву богам принесёт. И окажется отрицающий именно мошенником, «татем лицедейским». А вот с интерпретацией неотдачи — всё сложнее. И «опровергнуть» мою интерпретацию гопник собирается поединком. Победит — вернёт деньги, репутация будет слегка подмочена, но именно «слегка». А до варианта «проиграет» у росомаха мозгов, похоже, не хватало.
То есть, по укладам и традиции Собрания выходил «судебный поединок». Законы корифейства, кстати, тоже таковой рассматривали в ряде случаев как вполне юридический аргумент. И, по традиции же, в Собрании они проводились тот час же, том же зале, где проводилось собрание. Никаких «сталью-магией», только магия и собственное тело. И никаких «до сломанного когтя, слёз соплей и прочего». Либо противник мёртв, либо без сознания, либо сдался. К сдаче можно было принуждать, ломая ручки-ножки, кстати говоря. Однако, принимать вызов «просто так» — глупо. Надо выставлять встречные условия.
— Однако, коли ты, Троксоборс, меня вызываешь на поединок, обвиняя в пустословии, то и я условия обозначу. А именно: после моей победы ты, как Троксборс, обещаешь: выплатить Кацлу всё потраченное, с лихвой в половину от долга. Выплатить десяток авров Кацлу, в счёт оплаты Медвежьей Услуги.
— Согласен, видомишка! Только не надейся….
— Нахер иди, — отмахнулся я, пояснив для собрания: — Он мне ещё указывать будет, на что мне надеяться или нет.
Через пять минут сцену полностью освободили от кафедры, глав и прочих аксессуаров. А мы с Браном стояли друг напротив друга, без оружия, в полном обороте. Был я раза в три побольше этого кривого недоразумения, вдобавок припадающего к земле, но на реакции росомаха это не влияло. Он не старался надуться, «быть опаснее-больше», а именно припадал к полу, готовясь к прыжку. Смотрел на меня злобными глазёнками и негромко рычал.
«Ты это… осторожнее, что ли», — донеслось от Потапа, несколько меня удивив.
Что чуть не привело к неприятным последствиям. Глава собрания кинул монетку на сцену, её падение означало начало поединка. Ну и я выпустил заготовленных зверодухов-заклинания, с огоньком. А Бран выпустил духов-заклинания в меня. И если со мной — понятно, просто побились о магическую шкуру и отвалили, то с Браном вышло обескураживающе. Я, как бы, тренировался создавать «антивладетельных» духов, больше для пуль, но и не только. Так вот, этот деятель их… жрал! Отплёвывался дымком, но именно сжирал своей пастью духов, так что они не проваливались в навь, а проваливались в его росомашье пузо. Ну и огонь даже в пасти толкового эффекта не давал — сожрал дюжину заклинаний за секунду. А пока я возмущался этому хамству, припоминал «осторожнее, что ли» и прочее — росомаха кинулся на меня. Не в лобовую, по касательной, но размахивая всеми лапами с когтищами так, что гудел воздух. И даже задел меня по касательной пару раз, оставив десяток разрезов на рукаве сюртука и несколько царапин, затянувшихся чуть ли не быстрее, чем появились. Но сам факт неприятный.
— Сюртук порвал, — констатировал я.
— И шшшто ты сделаешь, видомишка? — ехидно прошипел Бран, припав к полу в пяти метров, явно готовясь к новой атаке. — Толстожопая раззява!
— Я тебя заломаю, — широко улыбнулся я пастью.
А Бран, одновременно с моими словами, бросился во вторую атаку, всё с тем же «пропеллером» когтистых лап. Но я этого ожидал. И, кстати, мои предположения, куда «уязвила» топтыгина росомаха — похоже верны. Второй раз Бран кинулся «в нижнюю часть», причём с точки зрения боя владеющих — скорее разумно. Удар, а то и не один, когтистой лапой в пах выведет из строя: просто ничего не сделаешь, естественная реакция. Не надолго, да и даже если оторвёт — вырастет, но на минуту-другую противник (в мыслях Брана — я) окажется недееспособным. А за это время мясорубка росомахи просто выведет из строя, если не убьёт. Глаза, шея, уши, брюхо… в общем, тактика понятная.
Но я — больше. И если не повторю (потому что лень) лапный пропеллер, то в рывках и координации не медленнее кривого психа. Так что я его просто поймал вытянутой лапой, морщась от появляющихся на ней царапин и разрываемого сюртука. Ухватил второй и стал сжимать: ну, сказал, что заломаю, значит, заломаю. Это не говоря о том, что когти не слишком хорошо брали
