— Я пришел рассказать именно о Ходжесе. Я не сомневаюсь: он сейчас едет сюда. К вам.
— Ходжес здесь не раз бывал, — говорит Брейди, хотя, правда, старый детпен что-то давненько не появлялся. — Он до сих пор не сомневался, что я коматозник.
— Он начинает все сопоставлять. Он не дурак, вы же сами не раз говорили. Знал ли он Z-Мальчика, когда тот был просто Бруксом? Он, вероятно, видел его здесь, когда приходил к вам.
— Представления не имею. — Брейди устал, он доволен. Теперь ему по-настоящему хочется только посмаковать смерть этой девчонки Робинсон, а потом вздремнуть. Много чего впереди, его ждут серьезные дела, но сейчас ему необходимо отдохнуть.
— Он не должен видеть вас в таком виде. У вас щеки красные, вы вспотели. Похожи на того, кто только что победил в городском марафоне.
— Не пускайте его. Вы можете. Вы же врач, а он — просто какой-то лысый старый хрен на социальном обеспечении. Сейчас он не имеет даже полномочия квитанцию на штраф выписать за просроченную парковку. — Брейди интересно, как ниггер-газонокосильщик воспримет новость. Джером. Заплачет ли? Упадет ли на колени? Может, будет рвать на себе одежду, и бить себя в грудь?
Обвинит ли во всем Ходжеса? Вряд ли, но это было бы самое лучшее. Это было бы просто замечательно.
— Хорошо, — говорит Бэбино. — Да, вы правы, я это могу. — Он обращается в равной степени к себе и к тому, кто, по идее, является его подопытным. Получается просто анекдот, не так ли? — Ну, по крайней мере, сейчас. Ведь, знаете, у него могут оставаться какие-то друзья в полиции. Может, даже много.
— Я их не боюсь и его тоже не боюсь. Просто не хочу его видеть. Ну, по крайней мере, сейчас. — Брейди улыбается. — А вот после того, как он узнает о девчонке. Вот тогда я захочу его увидеть. А теперь идите прочь.
Бэбино, который, наконец, начинает понимать, кто здесь хозяин, выходит из палаты Брейди. Как всегда, большое облегчение — выходить отсюда собой. Потому что каждый раз после того, как он, побывав Доктором Z, превращается в Бэбино, в сознание возвращается все меньшая часть доктора Бэбино.
10
Таня Робинсон звонит дочери на мобильный в четвертый раз за последние двадцать минут — и четвертый раз слышит лишь бодрый голосок Барбары: «Оставьте, пожалуйста, голосовое сообщение...»
— Не обращай внимания на все, что я говорила тебе раньше, — говорит Таня после гудков. — Я еще сержусь, но сейчас так волнуюсь за тебя, что мне плохо. Позвони. Мне нужно знать, все ли с тобой в порядке.
Она кладет телефон на стол и ходит узкими кругами по кабинету. Раздумывает, звонить ли мужу, и решает этого не делать. Пока не надо. Он склонен метать молнии от одной только мысли, что Барбара прогуливает школу, и он решит: именно это сейчас и происходит. Сначала Таня предположила это сама, когда позвонила миссис Росси — ответственной за посещаемость в школе «Чэпл-Ридж»: спросила, не осталась ли Барбара дома из-за болезни. Барбара никогда раньше не сачковала, но каждый нехороший поступок когда-то делается впервые, а особенно, когда речь идет о подростках. Только вот одна она никогда не сбежала бы с уроков, а, поговорив с миссис Росси, Таня обнаружила: все близкие подруги Барб в школе.
Тогда мысли ее стали более мрачными — у неё не шел из головы щит над городской скоростной автострадой, на котором полиция вывешивала сообщения о пропаже детей. Тане мерещился этот щит с надписью «Барбара Робинсон», который мерцал, как будто в каком-то адском кино.
Телефон играет первые несколько нот «Оды радости», и она бегом бежит к нему, думая «Слава Богу, слава Богу, я теперь ее из дома не выпущу до конца ве...»
Только на экране совсем не улыбающееся личико дочери. Там написано: «Главный городской отдел полиции». Ужас опускается в живот Тани, куда-то в глубину, и какое-то мгновение она даже не может пошевелить пальцем, чтобы взять трубку. Наконец ей удается нажать зеленую кнопку «Принять», и музыка смолкает. Теперь все в кабинете, особенно семейная фотография на столе, кажется слишком ярким. Телефон как будто сам подлетает к уху.
— Алло?
Она слушает...
— Да, это она.
Она слушает, а свободной рукой закрывает себе рот, чтобы не было слышно ни звука. Слышит собственный голос:
— А вы уверены, что это именно моя дочь — Барбара Розаллин Робинсон?
Полицейский, который звонит, говорит: да. Он в этом уверен. На улице нашли ее удостоверение личности. Матери он не говорит: чтобы прочитать имя хозяйки, с документа вытирали кровь.
11
Ходжес чувствует, что что-то нечисто, как только выходит на галерею, которая ведет от главного корпуса Мемориальной больницы Кайнера к Клинике травматических повреждений головного мозга, где стены выкрашены в спокойный розовый цвет и день и ночь звучит тихая музыка. Складывается впечатление, что все привычные дела остановились, и почти никто не работает. На дороге попадаются брошенные тележки с едой, на них остывающие тарелки с какой-то лапшой, которую в столовой клиники считают китайской едой. Медсестры собираются группками и тихо переговариваются. Одна, похоже, плачет. Двое практикантов склонились голова к голове возле фонтанчика с водой. Какой-то санитар говорит по мобильному, за что его теоретически могут уволить, но Ходжес считает, что ему ничего не угрожает: никто не обращает на санитара внимание.
Ну, по крайней мере, Рут Скапелли нигде не видно, поэтому у него есть шансы навестить Хартсфилда. Вот на посту дежурной Норма Уилмер, а они вместе с Бекки Хелмингтон были источником всей информации о Брейди, прежде чем Ходжес прекратил ходить в палату 217. Но плохая новость заключается в том, что за столом также сидит доктор. С ним Ходжесу никогда не удавалось наладить контакт, хотя одному Богу известно, сколько раз он пытался это сделать.
Он идет обратно в сторону фонтанчика, надеясь, что Бэбино не заметил его и скоро пойдет смотреть какие-нибудь результаты томографии, и тогда к Уилмер можно будет спокойно подойти. Он немного пьет из фонтанчика (поморщившись и схватившись за бок, когда выпрямятся), а затем обращается к практикантам:
— Тут что-то случилось? Такое впечатление, что все на ушах стоят.
Они колеблются и переглядываются.
— Не можем говорить, — говорит первый практикант. У него на лице еще осталось немного юношеских прыщей, и на вид ему лет семнадцать. Ходжес вздрагивает, попытавшись представить, как этот паренек ассистирует в операции, более сложной, чем извлечение занозы из пальца.
— Что-то с пациентом? Может, с Хартсфилдом? Я спрашиваю лишь потому, что раньше служил в полиции и вроде как отвечаю за то, что он попал сюда.
— Ходжес? — спрашивает второй практикант. — Это ведь ваша фамилия, да?
— Да, это я.
— Вы его поймали, не так ли?
Ходжес сразу соглашается, хотя если бы это дело вел он сам, то Брейди убил бы в зале «Минго» значительно больше людей, чем тогда у Городского Центра. Нет, это была Холли с Джеромом Робинсоном, это они остановили Брейди, прежде чем он успел активировать свою самодельную пластиковую взрывчатку.
Практиканты переглядываются снова, и первый говорит:
— Хартсфилд такой же, как и был, овощ овощем. Это сестра Рэтчед.
Второй толкает первого локтем:
— О покойных плохого не говорят, болван. Особенно когда тот, кому скажешь, может потом передать дальше.
Ходжес сразу прикладывает палец к губам: мол, нет, не передам.
Первый практикант возбужденно объясняет:
— То есть старшая медсестра Скапелли. Она этой ночью покончила с собой.
В голове Ходжеса словно включается свет, и впервые со вчерашнего дня он забывает, что, возможно, скоро умрет:
— Это точно?
— Порезала себе руки и запястья и истекла кровью, — объясняет второй. — Ну, я такое слышал.
— А какой-нибудь записки она не оставляла?
Практиканты не знают.
Ходжес идет к столику дежурного. Бэбино до сих пор там, пересматривает какие-то папки с Уилмер (которую, похоже, тревожит ее экстренное повышение), но ждать Ходжесу некогда. Это явно дело рук Хартсфилда. Он еще не понимает, как такое может произойти, но во всем этом чувствуется рука Брейди. Князь самоубийств гребаный.
Он чуть не обращается к сестре Уилмер по имени, но в последний момент его останавливает инстинкт.
— Сестра Уилмер, я Билл Ходжес. — Это она хорошо знает. — Я работал и на месте преступления у Городского Центра, и в зале «Минго». Мне надо увидеть мистера Хартсфилда.
Она открывает рот, но Бэбино успевает первым:
— Об этом не может быть и речи. Даже если бы мистеру Хартсфилду можно было принимать посетителей, что не соответствует распоряжению окружной прокуратуры, видеться с вами ему нельзя. Ему нужен покой. Каждый из этих ваших несанкционированных предыдущих визитов этот покой нарушал.
— Это новость для меня, — мягко отвечает Ходжес. — Каждый раз, когда я к нему заходил, он просто сидел. Тихо, как миска овсянки.
