Гейдрих приветствовал его по установленной форме и ждал, когда Гитлер к нему обратится. Гитлер посмотрел на него, и на его лице отразилось неудовольствие. Затем Борман фамильярным жестом взял фюрера под руку и увел его обратно в бункер.
Гейдрих ждал напрасно, Гитлер больше не возвратился. На другой день Борман сообщил ему, что Гитлера больше не интересует его информация. Хотя он сказал это самым любезным током, Гейдрих почувствовал в нем ненависть. Он опасался, что Борман будет продолжать свои интриги, которые вызваны, как он полагает, тайной ревностью и особенно тем, что Гитлер с похвалою отозвался о планах Гейдриха и его начинаниях в протекторате. При этом последнем разговоре, который я имел с Гейдрихом перед его смертью, речь зашла о Канарисе. «Когда я вижу вас вместе, мне кажется, что вы наилучшие друзья. Вы ничего не достигнете, Шелленберг, если будете действовать против него в белых перчатках, — предупредил Гейдрих. — Канарис признает только твердость. Вам надо быть поосторожнее и с его окружением, с этой кучкой болтливых снобов! Подумайте об этом». Потом снова, с незатухающим гневом он принялся вспоминать все свои разногласия с Канарисом. Я уверен, что, если бы Гейдрих остался в живых, Канарис должен был бы уйти со сцены еще в 1942 г. ...».
Но со сцены ушел Гейдрих. Пока что только из большого зала Немецкого дома На Пшикопах. Адъютант подскочил, чтобы подать утомленному шефу кожаное пальто змеиного цвета.
Подчиненные выбрасывают вперед отяжелевшие правые руки, боевая песня сопровождает шефа до самого автомобиля.
При следующей встрече все они пройдут уже без песен по тихим коридорам хирургического отделения больницы на Буловке.
...Кто хочет совершить путешествие по Америке, должен начинать с Пардубице, с гордостью говаривали в прошлом столетии обитатели небольшого города в Полабье, когда железная дорога соединила его с остальным миром.
Кто захочет попасть в конце мая 1942 г. из протектората в Лондон, воспользовавшись открытием радиоволн, тот также должен начать с Пардубице. Во всяком случае с трех последних букв — ИЦЕ.
Они стали шифром командира группы «Сильвер А», обосновавшейся в этом восточночешском городе.
Итак, кто хочет попасть в Лондон, тот должен зайти на Пернерову улицу к Бартошу (который между тем получил радиодепешу, что произведен в капитаны), оттуда дорога в Лондон ведет по шоссе к Хрудиму и Слатинянам. Затем она, петляя через Лукавицы и Жумберецкие леса, ведет на Дахов. Дальше уже надо идти около часа пешком от деревни к каменоломне Глубока, возле поселка Лежаки.
Тот, кто осуществляет связь с Лондоном, приходит сюда точно. На какое-то мгновение он остановится и оглядится вокруг. Потом пойдет прямиком к небольшому зданию на краю оврага.
— Стой, кто идет? — раздастся в темноте решительный голос.
Из мрака вынырнет жандармская каска, блюститель порядка схватится за ремень карабина и шагнет навстречу. Воинский фонарик, затемненный согласно предписанию синим стеклом, осветит лицо пешехода.
— Это ты, Ирка? — переведя дух говорит старший вахмистр.
— Все ол райт? — вопросом отвечает человек, которого зовут Ирка.
Вахмистр выключает фонарик и сопровождает его к домику. Это машинное отделение карьера. Пришедший поднимает щеколду на двери с облупленной табличкой-вывеской: «Гранитный карьер, владелец Инджих Вашко».
Потом дружески стискивает плечо вахмистра — лучше останься снаружи и хорошенько карауль. Вахмистр Кнез понимающе кивнет головой — знаю, ты хочешь, чтоб при этом никого не было. У начальника жандармского поста должен варить котелок.
Тот, кто так хорошо ориентируется здесь, в полной темноте, входит в машинное отделение, пробирается меж притихших трансмиссий к чулану с замурованным оконцем. Совсем рядом с ним лежит смонтированный приемник и радиопередатчик портативной английской радиостанции типа «Ширейдер». Аппарат в кожаном чемодане прячут на день между двойным потолком чулана.
Это и есть «Либуше» — мост в эфире, по которому только и можно путешествовать в конце мая 1942 г. из протектората в Лондон. Для этого лишь нужно поставить антенну, настроиться на волну 3105, взять ключ Морзе, в условленное время выстукать условные позывные и перейти на прием.
Но прежде чем ротмистр Иржи Потучек, он же Толар, радист группы «Сильвер А», наденет наушники, он вынет из кармана тюбик зубной пасты, осторожно разрежет его и извлечет оттуда бумажку с зашифрованным текстом. Ему передал ее сегодня вечером велосипедист, с которым он встретился на шоссе между Хрудимом и Слатинянами. Связной командира группы «Сильвер А».
Капитан Бартош лежит в это время в квартире своих пардубицких друзей. Не может даже шевельнуться. Неосторожное обращение с солнечными лучами вызвало рецидив тяжелого суставного ревматизма. Таким образом, группа «Сильвер А» практически оказывается без руководства.
«Мог бы быть поосторожнее», — размышляет ротмистр Потучек. С его языка готово сорваться еще кое-что, касающееся поведения его командира.
Радист включает аппарат. Часы напоминают ему, что время радиопередачи наступает. Рука, натренированная на специальных радиокурсах, начинает быстро выстукивать сплошной поток точек и тире.
По мосту в эфире пролетают длинные ряды и группы чисел. Зашифрованный язык агентурных донесений, которые передали сотрудники пардубицкой сети Бартоша. Ключом для шифра служит одно из стихотворений Сватоплука Чеха.
Противоположный конец моста в эфире отзовется в наушниках лишь кратким условным знаком, подтверждающим, что сообщение принято. Ничего больше. В эти дни радисту Потучеку почему-то кажется, что Лондон как-то скуп на слова.
Ротмистр выключает аппарат и снимает наушники.
Вероятно, как раз в те минуты, когда гаснут радиолампы «Либуше», в ста километрах отсюда, в пражской нелегальной квартире на Дейвицах, сидит человек, нетерпеливо ожидающий сообщения из Лондона. Речь идет о сообщении особой важности, которое должно быть получено радиостанцией «Либуше». и доставлено через группу «Сильвер А» сюда в Прагу.
Стройный, высокий, с мальчишеским выражением лица и серьезными глазами, этот человек еще три месяца назад был надпоручиком Опа — так его называли ребята из его роты в Кинетоне, а затем и в тренировочной школе в Шотландии. Сейчас он в штатском костюме, в котором его высадили во главе группы «Аут дистанс» на юге Моравии.
День ото дня он становится все нетерпеливее. В щелочку между приоткрытыми створками окна, залепленного маскировочной бумагой, он глядит на улицу. Как будто ждет, что в любую минуту может показаться связной. Но Дейвицкая улица в этот вечерний час безлюдна.
(Пока еще ствол автоматического пистолета «Стен-ган» № 540416 упакован в промасленные тряпки. И обойма с патронами английской марки «Кинох» еще не вложена в него. По первоначальному плану стрелок должен был засесть под прикрытием дерева на опушке Краловского заповедника, возвышающейся над линией буштеградской дороги. Нападение на пассажира особого поезда должно было начаться со взрыва бомбы, брошенной человеком в железнодорожном мундире. Это должно было послужить машинисту сигналом для остановки поезда, чтобы стрелок в вагоне, в случае необходимости, мог довершить то, что начала бомба. Но весь чешский персонал особого поезда имперского протектора был по соображениям безопасности заменен немецким. Итак, все три части скорострельного оружия лежат пока не собранные на дне футляра от скрипки на квартире Сватоша на Мустку.)
«Что ж, за целых три недели нечего передать — как это может быть?» — думает человек.
Через приоткрытое окно в комнату доносятся звуки радио, включенного в какой-то квартире. Громыхающий нацистский марш, каким обычно сопровождается в это время передача сообщений ставки верховного главнокомандующего имперских вооруженных сил.
«Нет, этого не может быть, — отвечает на собственный вопрос погруженный в размышления странный отшельник. — Депеша была отправлена 4 мая. На то, чтобы ее передали дальше, могло уйти самое большее два дня. Вероятно, ответ уже получен. Видимо, у Бартоша нет под рукой надежного связного. Что ж, придется самому ехать в Пардубице...»
В ящике стола лежит коробка сигарет, которую хозяйка квартиры приготовила для своего гостя — она ведь не знала, что он не курит. И все же сейчас он неловким движением начинающего курильщика зажигает сигарету.
Но что с тобой происходит, надпоручик?
Ты позволяешь себе рассуждать по поводу приказа, который солдат должен выполнять беспрекословно и немедленно?
А быть может, ты думаешь о его последствиях?
Но ведь тебя не этому учили. Надпоручик Опалка, разумеется, все предписания знает назубок. Командир, подчиненный. Приказ. Слушаюсь. В академии в Границах ты не относился к числу тех, кто любил «веселую офицерскую жизнь». Ты серьезно, по-настоящему относился к своей будущей профессии. Служение родине стало твоей целью.
