между бастионами Санта-Мария и Тринидад, и тот факт, что подобный план проваливался дважды, Веллингтона не остановит. С вершины холма, откуда любопытствующие собрались поглядеть на город, была ясно видна брешь между бастионами, пробитая в ходе предыдущей осады. Ее заделали чуть более светлым камнем, и свежая заплата словно насмехалась над бесполезными потугами британцев.
Шарп подошел к сержанту Харперу и стал смотреть на стену.
– Высокая, черт!
Сержант промолчал. Шарп вытащил из-за пазухи бутыль:
– Вот. Подарок ко Дню святого Патрика.
Широкое лицо Харпера осветилось улыбкой.
– Для англичанина вы, сэр, великий человек. Велите оставить вам половину на День святого Георгия?
Шарп переступил с ноги на ногу, согреваясь:
– Полагаю, что выпью свою половину прямо сейчас.
– И то верно.
Харпер был рад встретить Шарпа, с которым за последний месяц почти не виделся, но вместе с тем чувствовал неловкость. Ирландец знал: Шарпу хочется услышать, что роте его не хватает, и считал глупостью со стороны бывшего капитана, что тот нуждается в словах. Конечно, его недостает. Рота не отличается от остальной армии. Это почти сплошь неудачники. Среди них много воров, должников и убийц, которых Англия предпочла сбыть с рук. Легче сплавить арестантов вербовщикам, чем возиться с судом, приговором и наказанием.
Но не все преступники. Иных соблазнили вербовщики, пообещав избавление от сельской скуки и безысходности. Иные потерпели неудачу в любви и пошли в армию с отчаяния, решив, что лучше умереть в бою, чем видеть милую замужем за другим. Много пьяниц, которые побоялись замерзнуть зимой в канаве и вступили в армию, обещавшую одежду, обувь и треть пинты рома ежедневно. Немногие, очень немногие, пошли воевать из патриотизма. Другие, как Харпер, завербовались потому, что на родине нечего было есть; служба же предлагала кормежку. В общем, все они отбросы общества, и для всех армия стала одной большой «Отчаянной надеждой».
И тем не менее они лучшая пехота в мире. Это получилось не вдруг и при плохом начальстве может закончиться. Харпер интуитивно чувствовал, что армия, стоящая под Бадахосом, – превосходный инструмент, которого у великого Наполеона никогда не будет, и понятно почему. Потому что есть офицеры, которые, как Шарп, верят в неудачников. Это идет от самого верха, от Веллингтона, и доходит до младших офицеров и сержантов. Фокус прост: взять человека, потерпевшего неудачу во всем, дать ему последний шанс, один раз привести к успеху, и у него появится уверенность, которая поведет его к следующим победам. Вскоре люди поверят, что непобедимы, и станут непобедимыми, но фокус в том, что нужны офицеры вроде Шарпа. Разумеется, роте его не хватает! Он ждал от солдат великих свершений и верил, что они победят. Может быть, новый капитан со временем этому научится, но до той поры, если она когда-нибудь наступит, солдатам будет не хватать Шарпа. Черт, они его даже любят, а он, дурак, не понимает.
Харпер покачал головой и протянул Шарпу бутылку:
– За Ирландию, сэр, и за погибель Хейксвилла.
– С удовольствием. Что этот скот?
– Я его когда-нибудь убью.
Шарп невесело хохотнул:
– Нет. Это я его убью.
– И как, черт возьми, он еще жив?
Шарп пожал плечами:
– Говорит, его нельзя убить. – На холме было холодно; Шарп поежился. – И он никогда не подставляет спину. Смотри и ты к нему спиной не поворачивайся.
– Когда этот гад рядом, у меня глаза вырастают на заднице.
– Что думает о нем капитан Раймер?
Харпер молча забрал у Шарпа бутылку, отпил, вернул.
– Бог его знает. По-моему, боится, так ведь не он один. – Пожал плечами. – Капитан неплохой парень, только малость неуверенный. – Сержант чувствовал себя неловко, ему не хотелось осуждать офицера в присутствии другого. – Молодой еще.
– Мы все не старики. Как новый прапорщик?
– Мэтьюз? Отлично, сэр. Ходит за лейтенантом Прайсом, как младший братишка.
– А мистер Прайс?
Харпер хохотнул:
– С ним не соскучишься, сэр. Пьет как сапожник, но ему все нипочем.
Пошел дождь, мелкие, колючие капли били по лицу. Позади, на Севильской дороге, трубы сзывали батальоны на вечернее построение. Шарп поднял воротник – пора возвращаться. Взглянул на крохотные фигурки в синих мундирах на городской стене, в трех четвертях мили от холма. Эти парни будут спать в тепле. Он вдруг вспомнил о Терезе и Антонии и взглянул на массивную, приземистую зубчатую башню собора. Странно было думать, что до нее так близко.
Дождь усилился, и Шарп зашагал назад, к поставленному на скорую руку британскому лагерю.
– Сэр?
– Да.
Сержант явно смущался:
– Третьего дня заезжал майор Хоган.
– И?..
– Он сказал нам насчет мисс Терезы, сэр.
Шарп нахмурился:
– Что с ней?
– Ничего, сэр, просто она просит вас ее разыскать. В городе. На случай, если ребята немного разойдутся.
– И?..
– Так вот, ребята готовы помочь.
– Ты хочешь сказать, они думают, я не справлюсь?
Харпера подмывало сказать Шарпу, чтобы тот не дурил, однако сержант посчитал, что это граничило бы с панибратством. Вздохнул:
– Нет, сэр. Просто они хотят помочь. Они любят ее, сэр, правда.
«И вас», – мог бы добавить он.
Шарп покачал головой. Тереза и Антония – его забота, и нечего толпе ухмыляющихся солдат глазеть на его переживания при первой встрече с дочерью.
– Скажи им, чтоб даже не думали.
Харпер пожал плечами:
– Они могут помочь и без спросу.
– Непросто будет найти ее в городе.
Сержант ухмыльнулся:
– В два счета! Мы будем искать дом с двумя апельсиновыми деревьями перед входом, сразу за собором.
– Иди к черту, сержант.
– За вами хоть куда, сэр.
Через час вся армия была в аду, в мокрой разновидности ада. Небеса разверзлись. Гром громыхал в тучах, словно колеса полевой артиллерии по дощатому настилу. Вспыхивали ослепительные голубые молнии, дождь бил сильными косыми залпами. Человеческий гул утонул в клокочущей воде, в неумолимом сокрушительном ливне, во тьме, разрываемой извивами молний.
Тысяча восемьсот человек на холме копали первую параллель – траншею в шестьсот ярдов длиной, которая защитит осаждающих и из которой они начнут рыть первую батарейную позицию. Промокшие до нитки солдаты тряслись от холода и шатались от усталости, поглядывая сквозь сплошную стену дождя на темную крепость, четко выделяющуюся в свете молний.
Ветер подхватывал дождь, крутил, бросал вниз с еще большим ожесточением, раздувал шинели, хлопал полами, словно крыльями летучих мышей, ручьями гнал воду в траншею, на солдатские башмаки, выматывал душу людям, долбившим лопатами непокорную землю.
Копали всю ночь, и всю ночь шел дождь. И продолжался холодным утром, когда французские канониры вышли из теплых укреплений взглянуть на свежий земляной шрам, змеящийся по склону пологого холма. Они открыли огонь: тяжелые
