Такой марш несогласных с Колиной гибелью. Уверенных в том, что это не должно повториться.
Когда он это услышал, то решил рассказать всем. Чтобы они тоже представили себя в этой толпе.
46.
Существовал еще один, уже не бумажный памятник. Это была мемориальная доска на стене житомирской синагоги.
Конечно, доска не сохранилась. Если пятьдесят синагог уничтожили, то у нее просто не оставалось шанса.
Кое-что можно понять по упомянутой открытке. Колин снимок тут помещен среди фото других жертв.
Блинова мы узнаем сразу, а то, что написано рядом, не беремся прочитать.
На стене синагоги жизнь нашего героя превращалась в паучьи ивритские буковки.
Рассказывали, будто одно время на небе зажигалось Колино имя. Причем расположение звезд имело сходство с надписью на доске.
Мы-то с вами не отличаем “алеф” от “бет” и “гимел” от “далет”, но люди знающие говорили: это о нем.
Еще ходил слух, что синагога не сразу исчезла. Просто перешла в другое качество.
Якобы они видели легкий контур, наброшенный поверх многоэтажного дома.
Несколько месяцев дом и контур существовали вместе. Затем контур выцвел и растворился в воздухе.
С тех пор тут только кирпичная коробка. Квадрат и параллелепипед победили изгиб и полукруг.
47.
Какое определение больше подойдет для нового столетия? Ужасный? трагический? деловой?
Правильней, наверное, деловой. Ведь самые жуткие события в этом веке стали предметом купли-продажи.
Начался век с погромов. Причем сразу возникла мысль, что тут тоже можно поживиться.
Лучше всего подошло бы кино. Чтобы пух залеплял объектив и казалось, что камера плачет.
Сперва эта идея пришла в голову одному малому. Он стал ходить к разным людям и предлагать новую услугу.
Обычно погромы случаются просто так, а на сей раз это будет съемка. Если потребуется, можно что-то повторить.
К примеру, убийство – дубль два… Опять кого-то волокут за волосы, а потом вонзают нож.
Самое удивительное, что никто не клюнул. Как-то еще не привыкли торговать всем подряд.
Потерпев фиаско, малый не успокоился. Такое уж это неунывающее племя продавцов.
Переключился, видно, на что-то более тихое. Ну там, киноустановки или телефонные аппараты.
Занятие это не столь хлопотное. К тому же предполагающее поездки за границу.
Что касается погромов, то они происходили без всякой связи с кино. Сперва кровь пролилась в Кишиневе, а потом в Киеве…
Тут уж ничего не поделаешь. Ведь людям свойственно ненавидеть, а рядом никогда нет того, кто их остановит.
Кстати, об упомянутых ранце с ботиночками. Тут просто какое-то наваждение: шли годы, а их становилось все больше.
Где-то к сорок второму-сорок третьему году набралась целая гора. Вполне сопоставимая с горами золотых коронок и женских волос.
Теперь если евреям разрешали собираться вместе, то исключительно с такой целью:
“Все жиды… должны явиться в понедельник… Взять с собой документы, деньги и ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян”.
Впрочем, жизнь продолжалась и без них. В большинстве храмов проводились службы.
Интересно, поминали ли верующие в молитвах убитых? Или делали вид, что их никогда не существовало.
К примеру, один пастор пытался жить так, чтобы не касаться запрещенных тем.
Видно, и с Богом говорил не обо всем. Какие-то обстоятельства попросту не упоминал.
Бог, как обычно, не сердился. Все же умолчание – еще не самый страшный грех.
“Когда они занялись социалистами, – писал пастор, – я промолчал, потому что я не социалист. Когда они занялись евреями, я промолчал, потому что я не еврей. Когда они занялись католиками, я промолчал, потому что я протестант. Когда они пришли за мной, уже не осталось никого, кто мог бы за меня вступиться”.
Эти слова напоминают формулу. Не оставляют надежды тому, кто занят только собой.
Казалось бы, при чем тут наша история? Какая связь между этим пастором и Колей Блиновым?
В общем-то, никакой. Если не считать того, что в новом столетии все отвечают за всех.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОГАРОК СВЕЧИ
…Если свеча гаснет раньше, чем догорает,
она не исчезает. И ее можно снова засветить,
и она будет гореть, пока не догорит до конца.
С. Ан-ский. Диббук
Глава девятая. Дорога в Елизаветград
1.
Колин брат Иван – человек заметный. Хороший рост и осанка полагаются ему так же, как шашка и мундир.
Это прохожему можно быть неприметным, а полицейский обязан обратить на себя внимание.
Поэтому у Ивана не усы, а усы с подусниками. Не представить, сколько времени требует эта красота.
Другие еще в постели, а он уже перед зеркалом. То так завьет свою растительность, то как-то иначе.
Когда усы торчат, как пики, лицо становится грозным. Если они стремятся к округлости, губы растягиваются в улыбке.
Раз существует амплуа “герой-любовник” или “комический старик”, то почему не быть амплуа “полицейский”?
Ведь бульвар – тоже подмостки. Займешь место на углу улицы и чувствуешь, что все взгляды обращены на тебя.
Сперва Иван продемонстрирует голос. Так раскатает свое “р”, что прохожие сразу подтянутся.
От такого уважения полицейский расцветет. Вообразит себя солистом, а остальных вроде как массовкой.
Каждое утро начинается спектаклем. Поначалу это выглядело странно, а потом вошло в привычку.
Город на это уже не реагирует. Протрет глаза – привет, Иваныч! – и повернется на другой бок.
Да и полицейский совершенно спокоен. Что с того, что одна сторона улицы поменялась с другой.
Затем Житомир опять закемарит. В новом его сне Иван Блинов будет почти лететь по бульвару.
2.
Стоять у всех на виду – это половина дела. Куда больше полицейский виден в действиях и свершениях.
Для того, чтобы понять замысел преступника, надо сперва им себя вообразить.
Да и жертвой, конечно, тоже. То есть одновременно тем, кто занес нож, и тем, в кого он вошел.
Словом, точь-в-точь по совету актера Щепкина, “влезаешь в шкуру воображаемого лица”.
Иван не забывает, что он полицейский. Актер лезет практически голым, а на нем все же мундир.
Так вот мундир не дает раствориться в образе. Вовремя подскажет, что он при исполнении.
Мол, изволь быть настороже. Не забывай, что любые фантазии завершатся донесением начальству.
Так что без дистанции не обойтись. Необходимо помнить, кто ты сам, а кто все остальные.
Когда же заходит речь о евреях, то здесь не дистанция, а настоящая стена.
Ну нет у него с ними ничего общего. Если, к примеру, Иван сидит за столом, то еврей стоит навытяжку.
Слушает Блинов как бы вполуха. Радуется тому, что одну фразу подозреваемый повторяет несколько раз.
Кто-то стал бы топать ногами, а он смотрит мимо. Уж очень мелким, практически неразличимым видится ему собеседник.
Кстати, случалось Ивану посещать евреев на дому. Это значило, что аргументы исчерпаны и остается внушение по месту жительства.
Самого еврейского Бога он удостаивал визитом. В полном обмундировании наведывался в синагогу.
Фуражку снимешь, но шашку забудешь придержать. Чтобы время от времени она касалась пола.
Эффектней всего явиться во время молитвы. Дать понять, что дела складываются таким образом, что высшей силе придется обождать.
Сперва прислушаешься. Евреи набросили на плечи полосатые покрывала и что-то шепчут на ухо своему Богу.
Бур-бур… бур-бур… Возможно, в перерывах между их обращениями Бог что-то отвечает.
Как не напрячься штаб-ротмистру. Ему надлежит знать обо всех разговорах в округе, а тут разве разберешь?
Пытаешься что-то понять по выражению лиц. Ясно, что говорят о чем-то важном, но о смысле только догадываешься.
Злишься на этих евреев, но не до такой степени, чтобы сочувствовать погромам.
Кстати, и по служебной инструкции ему такие симпатии категорически возбраняются.
Тут не в евреях дело, а в порядке. Ведь он поставлен для того, чтобы ничего такого не допустить.
И вообще, каждый сверчок должен знать свой шесток. Полицейскому надо быть на виду, а обычным людям находиться в стороне.
Так что – никаких погромов! И вообще ничего, что нарушает тоскливую жизнь горожан.
3.
Впрочем, не всегда так бывает. В каких-то ситуациях Иван предпочитает находиться в тени.
Стоит навытяжку и ест глазами начальство. Ждет, когда оно соизволит к нему снизойти.
Иногда держит оборону где-то на дальних подступах. Кто-то захочет приблизиться, а он сразу: ни-ни.
Ну что за спешка такая? Словно первые лица только и ждут, чтобы с вами поговорить.
Не ждут, знаете ли. Вообще люди интересуют их, постольку они составляют население.
Если начальники не смыкают глаз, то из-за всех сразу. Какой-нибудь Петров или Сидоров им не интересны….
