Да еще к бутылочке фиолетовых чернил. В ней, подобно джинну, томятся сотни незаписанных историй.
Конечно, сочинившему ее чиновнику пришлось повозиться с Блиновым. Больно он тут не на месте.
Впрочем, особых колебаний не было. Дошел до фамилии, остановился, а после кляксы продолжил.
Правда, совсем от растерянности не отошел. Поэтому фраза получилась такая, что не сразу поймешь.
“На восемнадцать убитых евреев три христианина, из которых двое (студент Блинов и пристав Кяуров) несомненно убиты христианами”.
Выходит, Блинов и Кяуров тоже евреи. Правда, Бог у них другой, чем у соплеменников.
Коля, как мы знаем, действительно попал в Еврейскую больницу. До тех пор, пока его не опознала мать, он числился как еврей.
С приставом так получиться не могло. Во-первых, кто не знает Кяурова, а во-вторых, форма и погоны ясно указывали, куда его везти.
36.
Больше всего текст “Сообщения” напоминает кино. Вернее, режиссерскую раскадровку.
Сперва это, потом то. Причем между первым, вторым и третьим есть внутренняя связь.
“Евреи, собравшись в лесу, в числе 300 человек, стреляли в портрет Государя Императора, а на протесты крестьян объяснили свое занятие тем, что „скоро они, евреи, будут крестьянами править“. Еврей Сруль Индиктор без всякого повода ударил по лицу стоявшего у ворот крестьянского мальчика Иосифа Крупенского, который ответил, однако, ударом ножа. Этого Крупенского еврейская толпа „угрожала“ разорвать на части.
Крестьянин Хмара зашел во двор еврея Беспрозванного, надо полагать, с самыми дружескими намерениями, а евреи набросились на него и на появившихся неведомо откуда других крестьян с целью убить их.
Еврейская толпа встретила и сопровождала площадной бранью чинов полиции, сопровождавших политических заключенных…
Министерство внутренних дел предложило губернаторам внушить еврейскому населению сознание полной необходимости не возбуждать своим поведением вражды к себе в населении христианском.
Наряду с этим 12 апреля в Житомире получило распространение воззвание преступной организации социалистов-революционеров, сообщающей о том, что в Житомире готовится погром и вина за это должна пасть на администрацию”.
Как видите, никуда не исчез упомянутый нами слух. Стал чуть ли не основой всех доказательств.
Объективности тоже не получилось. Бумага настойчиво противопоставляла одних другим.
Например, Индиктор только ударил, а мальчик в ответ полоснул ножом.
Или Хмара был настроен вполне благодушно, но почему-то с трудом унес ноги.
Вот так начинаются погромы. Вдруг ясно понимаешь, что одно дело – мы, а другое – они.
Ах, как умело автор нажимает на болевые точки. Уж насколько широк еврейский вопрос, но он ничего не забыл.
Коснулся темы ритуального убийства. Пусть и не напрямую, но совершенно отчетливо.
Стрельба по портрету – это и есть ритуальное убийство. Символическое выражение коллективной неприязни.
Не исключено, что действительно размяли руку. Конечно, стреляли не по мишени, а просто так.
Причем энтузиазма было через край. Могло хватить не только на то, чтобы перепугать ворон.
И на “засеянные поля христиан”, вероятно, заходили. Ведь если хорошее настроение, то непременно что-то нарушишь.
Так что капля правды тут есть. Другое дело, что она разбавлена ведром дерьма.
Начали с того, что в эту раму вставили портрет императора. Сами удивились, как все засверкало.
Все же без портрета что-то не то. Ну гуляет молодежь за городом, а зачем – непонятно.
Кстати, в какой-то момент появился эпитет. Долгое время автор избегал определений, но все же не выдержал.
Назвал эсеров “преступной организацией”. Получилось, что распространять листовки еще хуже, чем грабить и убивать.
В этом свете не удивляет пожелание евреям стать незаметней. Пусть не исчезнуть совсем, но хотя бы “не возбуждать… вражды”.
37.
Когда-то вилка была главным оружием интеллигенции. Едва начиналась беседа, а она уже метила в противника.
Мало сказать – метила. Оппонента старались поддеть и насадить на острие.
Потом остынут и перейдут к мирным целям. Сделают с котлетой то же, что только что хотели сделать с врагом.
Еще накрутят макароны, как шарф. Чтобы, прежде чем исчезнуть во рту, они немного развевались.
Сейчас вилка – совсем не единственная возможность. Появились другие способы противостоять злу.
Еврейская печать возникла – это во-первых. Предварительную цензуру отменили – это два, три и пять.
Словом, настоящий праздник на журналистской улице. Все это сословие подняло головы и стало смотреть вызывающе.
Кто, мол, соскучился по сильным ощущениям? Теперь вы уколитесь не о вилку, а о перо.
После погрома тон все же уравновешенный. Ведь перья тычутся непосредственно в ранец и ботиночек.
Допустим, ранец принадлежал Мойше, а ботинок Голде. Когда явились громилы, дети играли вместе.
Теперь понимаете, почему чернила прозрачные? Да потому, что они смешаны со слезами.
Ох, и нелегко быть газетчиком. Ходишь по пожарищу, смотришь в разбитые окна, беседуешь с теми, кто остался в живых.
38.
Вообще жизнь стала активнее. Словно все, кто недавно прятались по домам, вдруг решили принять участие.
К тому же в городе никогда не было столько гостей. Притом не какие-то торговцы залежалым товаром, а значительные персоны.
Представляете житомирца – и приезжего киевлянина. Это все равно что сюртук рядом с отлично сшитым фраком.
Да что фрак! Бывало, в зубах сигара, а рука опирается на трость с набалдашником.
На журналистов не очень похоже. Они настолько поглощены своими проблемами, что солидность им ни к чему.
Зато адвокатам такой стиль в самый раз. Прежде чем вынести вердикт, они три раза подумают и пять пересчитают.
Это, знаете ли, позиция. Дело может быть сколь угодно кровавым, а они будут жить в лучшей гостинице.
Ничто не заставит их поступить иначе. Нет, только номер люкс и обязательно с окнами на площадь.
Притом что за выражения лиц! С таким видом следует говорить не о погроме, а о взятках и растратах.
Право вести себя так им дает имя. Или, если говорить более точно, фамилия.
Кто в Киеве не знает Ратнера и Кроля? Большинство справедливых и несправедливых решений – это результат их красноречия.
Теперь им предстоит убедительно сказать о последних событиях. Время от времени повышая голос до верхних нот.
Думаете, адвокаты ничего не чувствуют? Очень понимают, что в другой ситуации убитыми могли бы быть они.
39.
Как написали в “Волыни”, “телеграф работал с необычайной лихорадочностью. По несколько часов нельзя было добиться отправки…”
Иногда весь день нет посетителей, а тут все навалили разом. Чуть ли не толкались, пробиваясь к окошечку.
Повеяло, знаете ли, воздухом странствий. Ведь не только в Киев шли телеграммы, но в Лондон и Париж.
Любопытные эти газетчики. Иногда проглянет в их манерах что-то совершенно праздное.
Ведь они тут не только по службе, но как бы в вояже. Пользуются любым поводом, чтобы отвлечься.
Хотят понять: что это за место такое? чем оно отличается от других городов?
Кое-кто успевает за покупками. Когда еще сюда попадешь, а эти вещицы будут о поездке напоминать.
Обидно только, что многие лавки разгромлены, а товар разбросан по мостовой.
Еще не настало время в качестве презента увозить несколько кубиков или голову куклы.
Так и будут говорить: “Эта лопатка досталась мне под Парижем, а пенал в битве за Брест”.
Впрочем, уже сейчас чувствуется ажиотаж. Смешанный со все большим безразличием.
Мальчишки лучше всех угадывают момент, когда ужас превращается в развлечение. Чуть не в полном составе выбегают улицу.
Что, мол, у нас такое? Отчего этот сыр-бор, сигары-трости, монокли-пенсне?
В этом порыве соединились дети евреев и погромщиков. Когда еще город почувствует себя столицей, так что эту минуту нельзя пропустить.
40.
Вот что приходит на смену горю и ужасу. Такой взрыв любопытства могли вызвать гастроли знаменитой труппы.
Губернатор тоже участвует в этом шуме. Во время погрома он не покинул своего дома, а сейчас присоединился к журналистам.
Прежде он не стал бы делиться своими правами, а тут появился в сопровождении раввина.
В такой компании проще заглянуть на еврейские улицы. Немного поговорить с оставшимися в живых Срулями и Мошками.
Правда, народ стал какой-то неразговорчивый. Хочешь с ними побеседовать, а они смотрят в пол.
Так что неверно “Волынь” пишет о сумасшедших. Якобы всех, кто недавно вывалил на улицу, сейчас вернули в палаты.
Если это и так, то остальные сдвинулись. В их глазах горит недобрый огонь.
Особенно странно ведут себя наборщики. Металлические буквы выпадают из их рук.
