— Это муж вашей подруги Маргариты Костюриной.
— Вот оно что! — Борис Глебович притворно покивал головой. — Тогда прискорбно вдвойне. А позвольте поинтересоваться: я-то здесь при чем?
— До недавних пор вы были любовником Костюриной?
— Я? Любовником? — Губы Покровского презрительно изогнулись. — Какого черта? Кем вы себя возомнили, а?
Взгляд Турецкого стал холодным и острым, как замороженное стекло.
— Бросьте! — резко сказал, почти выкрикнул он. — От неожиданности режиссер подпрыгнул в кресле. — У нас с вами двадцать минут. И если вы будете продолжать в подобном духе, остаток вечера вам придется провести в следственном изоляторе. Это я вам обещаю.
— Но позвольте…
— Не позволю. Будете отвечать только на мои вопросы, и никакой пустой болтовни. У меня еще много дел.
— Ну хорошо, хорошо. — Встретив жесткий отпор, Борис Глебович (как это часто бывает с подобными людьми) смягчился и подобрел. — Да, если угодно, я был другом Маргариты Павловны. Но это не значит, что я…
— Вы опять? — прищурился Турецкий.
— Нет-нет, вы меня не так поняли. Я, собственно, в том смысле, что настоящие джентльмены никогда не рассказывают посторонним людям о своих…
— О ваших подвигах я и так все знаю, — бесцеремонно перебил его Турецкий. Он несколько секунд помолчал, затем спросил тем же холодноватым тоном: — Борис Александрович, Костюрина помогала вам деньгами?
— Что-о?
Турецкий поморщился, как от зубной боли:
— Пожалуйста, отвечайте на вопрос. Я задаю его не для собственного удовольствия. Да или нет?
Лицо Покровского исказила судорога.
— Ах вот вы о чем, — хрипло проговорил он. — Значит, она и об этом вам рассказала. Женщины решительно не умеют держать язык за зубами. Что ж, не скрою, однажды я обратился к ней за помощью. Мне нужны были деньги на постановку спектакля, и Маргарита помогла мне найти спонсоров.
— Каким образом?
На губах Покровского зазмеилась тонкая усмешка.
— Поверьте: если у женщины муж — вице-мэр Москвы, это не так уж сложно сделать. Постойте… А к чему этот вопрос? Вы что, думаете, что я… Бред какой-то!
— Маргарита решила порвать с вами. Вряд ли вы были довольны этим.
— Нет… То есть да. То есть… Я не понимаю, к чему вы клоните.
— Ведь в случае развода с мужем она могла получить неплохие деньги. А в случае, если Костюрин уйдет в мир иной (что, впрочем, и случилось), сумма автоматически увеличивалась вдвое.
Покровский тряхнул волосами.
— Подождите, вы меня совсем запутали. Вы что же, в самом деле думаете, что я убил ее мужа? Но ведь это же смешно!
— Где вы были сегодня с одиннадцати утра до полудня?
— Я? Э-э… Я был дома… спал. Я поздно встаю, ясно вам?!
— Это кто-нибудь может подтвердить?
— Нет. Я живу один.
— Сочувствую.
— Не надо мне сочувствовать! Я себя неплохо чувствую в одиночестве.
— Я не об этом.
— А, понимаю. Намекаете на алиби.
Александр Борисович холодно блеснул глазами.
— Плохи ваши дела, господин Покровский. Очень плохи.
— Подождите… Да что же это такое? Клянусь вам, я не имею никакого отношения к убийству этого Костюрина.
Турецкий молчал, сверля режиссера колючим взглядом. Тот занервничал еще больше.
— Хорошо, если на то пошло, я скажу правду! — выпалил он. — Сегодня с одиннадцати до двенадцати я был у одной своей знакомой. Я провел у нее всю ночь. Ушел около часу.
— Она может это подтвердить?
— Думаю, да. То есть… конечно! Я сейчас же ей позвоню!
Покровский схватился за телефон.
— Подождите, еще один момент, — жестом остановил его Александр Борисович. — У вас есть машина?
— Да, есть.
— Это на ней вы приезжали к Маргарите Павловне?
— Да.
Турецкий прищурился:
— Черная «Волга»?
— Черная, но не «Волга». У меня старенький «мерседес».
Александр Борисович вздохнул.
— А в чем дело? — заволновался режиссер. — Что с ней не так? Она что, в розыске?
«Похоже, что след неверный, — разочарованно подумал Александр Борисович. — Впрочем, как знать?»
Режиссер истолковал молчание Турецкого по-своему. Он нервно заерзал в кресле и заговорил — быстро, проглатывая окончания слов:
— По… послушайте, Александр Борисович, я не знаю, кто убил вашего Костюрина, но…
— Что? — поднял на него тяжелый взгляд Турецкий.
— Я говорю — кое-какие предположения у меня есть. Не то чтобы я знал наверняка, но… Одним словом, подозрения.
— Вот как? — сухо проговорил Турецкий. — Ну так поделитесь ими со мной.
Покровский задумчиво закатил глаза:
— Э-э… Не знаю даже, с чего начать… В общем, как-то раз… уж не помню когда точно это было, но не больше, чем два месяца назад… я встретил Костюрина во французском ресторанчике «Новелла». Мы с ним не знакомы, поэтому он меня не узнал. Зато я его узнал сразу.
— Ближе к делу, пожалуйста, — попросил Турецкий, которого начало утомлять манерничанье Покровского.
— Пожалуйста, — кивнул тот. — Дело в том, что Валерий Аркадьевич был не один, а в компании симпатичной, длинноногой шатенки. Знаете, этакая конопатая, смешливая англичанка. Типаж Элизабет Херли. Судя по тому, как Костюрин ее лапал, я понял, что это и есть его юная любовница.
— Поразительная проницательность, — иронично заметил Турецкий.
Режиссер насупился.
— Напрасно иронизируете, гражданин следователь. Я еще не все рассказал. Сели они у самого окна. Как я уже сказал, мы с Костюриным не были знакомы. Однако мне было крайне неприятно наблюдать за его шашнями, и я решил уйти.
— Неприятно? Интересно знать почему.
— Я, видите ли, очень брезглив. Итак, я расплатился по счету и вышел из ресторана. Потом я сел в машину, но, как назло, машина никак не хотела заводиться. Я человек вспыльчивый и, чтобы не довести себя до белого каления, решил покурить и успокоиться. Я достал сигарету и тут вдруг увидел, что возле ресторана ошивается какой-то тип. И не просто ошивается, а как будто за кем-то следит. Ну я, будучи человеком любопытным и социально ответственным, прочистил окуляры и…
— Что прочистили? — не понял Александр Борисович.
— О господи! Протер платком глаза!
Турецкий кивнул:
— Ясно. Продолжайте.
— В общем, я стал наблюдать за этим типом. И тут я понял, за кем он следит. Как я уже сказал, Костюрин с его юной пассией сели у самого окна. И этот тип, этот парень, просто глаз с них не сводил. И все время курил… Этак нервно! Вот так вот! — Покровский показал, как курил парень. — Потом он бросил окурок и тут же зажег новую сигарету.
— А Костюрин, значит, ничего не замечал и продолжал есть?
— На улице было темно, а в ресторане очень яркая подсветка. Естественно, глядя в окно, Костюрин не видел ничего, кроме собственного омерзительного отражения.
— Угу.
— Вот вам и «угу». Я думаю, этот парень был тайным воздыхателем любовницы Костюрина. Или не тайным. Возможно, у них были романтические отношения, пока не появился Костюрин. От парня прямо-таки разило ревностью и лютой злобой!
Турецкий задумчиво постучал пальцами по столешнице.
— Весьма ценная информация, — тихо проговорил он.
Брови Покровского обиженно дрогнули:
— Вы опять иронизируете.
— Нисколько, — покачал головой Александр Борисович. — Опишите мне этого парня.
Покровский задумался.
— Ну он довольно высокий… Хотя нет. Скорей, среднего роста. Чуть пониже нас с вами. Волосы, насколько я мог разглядеть, темные. Лицо широкое. И еще мне показалось, что у него сломанный нос. Вот такой вот… — Покровский нажал на нос указательным пальцем, сделав его плоским. — Вот, собственно, и все, что я могу вспомнить.
— Забавно, — странно проговорил Турецкий, задумчиво гладя на режиссера.
— Что? — открыл рот Покровский.
— Значит, вы и есть та «подруга», которая рассказала Костюриной о том, что у ее мужа есть любовница.
— Позвольте, я… — Плечи режиссера обмякли, и он равнодушно пожал плечами: — А впрочем, думайте что хотите. Мне уже все равно. — Он помолчал, затем поднял взгляд на Турецкого и сказал: — Вы ведь тоже не праведник, Александр Борисович. Тем более при вашей работе. Уверен, вы постоянно шантажируете свидетелей. Думаете, на том свете вам это не зачтется?
— Как знать.
— Если Бог есть, то он с вас строго спросит за все ваши злоупотребления, — твердо сказал Покровский. — А если нет… — Он пожал плечами. — Тогда ваша работа вообще теряет всякий смысл.
— Это почему же?
— Потому. Помните, что писал Достоевский? «Если Бога нет, то тогда можно людей резать».
— Это он сказал не подумав, — сказал Турецкий.
Однако Покровский упрямо покачал головой:
— Наоборот. Он имел в виду, что люди, если Бога нет, такие же животные, как и любые другие. А животные жрут друг друга без всяких отсылок на мораль и нравственность. А тот, кто им мешает это делать, тот противоречит самой природе.
