Она вопросительно взглянула на него:
– Это все?
– Нет. – Голос его стал хриплым.
– Чего ты хочешь?
Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
– Стой, где стоишь, – сказал Солсбери, – отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. – Ладно.
– Как тебя зовут?
– Бренда.
– Сколько тебе лет, Бренда?
– Двадцать шесть.
Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.
– Твой муж любит море?
– Нет.
– Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
– Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.
– Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
– Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
– Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?
– Он знает, что мне они нравятся.
Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
– Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.
Правда, Бренда?
– Разумеется, нет.
– Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
Она изумленно покачала головой.
– Плясать? Да нет.
Он неприятно рассмеялся.
– Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
– Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
– Да.
– Я всегда прав. Правильно?
– Да. Ты всегда прав.
– Кто я?
– Ты "ключ".
– А ты кто?
– Я "замок".
С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.
– Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.
– Тебе хочется, – сказал он.
– Мне хочется.
– Тебе это понравится.
– Мне понравится.
– Сними блузку.
Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.
– Потрогай ее.
– Грудь?
– Погладь ее. Сожми соски. – Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. – Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.
Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.
Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.
– Сними шорты. Она сняла.
– И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.
Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.
Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" – это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы – некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" – еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.
– Бренда.
Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.
– Бренда.
Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:
– Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.
Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:
– Быстрее. Пожалуйста.
Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:
– Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?
– Да.
– Скажи, что ты маленькое животное.
– Да. Я маленькое животное. Власть.
– Чего ты хочешь, Бренда?
– Хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Вот как?
– Да.
– И сильно тебе этого хочется?
– Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.
– Чего ты хочешь?
– Ты знаешь!
– Разве?
– Я уже сказала!
– Скажи еще раз.
– Ты меня унижаешь.
– Да я еще и не начал.
– О Боже.
– Послушай, Бренда.
– Что?
– У тебя внутри становится все горячее. Она тихо вскрикнула. Содрогнулась.
– Чувствуешь, Бренда?
– Да.
– Все горячее и горячее.
– Нет.., я не могу…
– Не можешь вынести?
– Так горячо. Почти больно. Он улыбнулся.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Видишь, Мириам? Я кое-что значу. Кто ты, Бренда?
– Я "замок".
– А еще ты кто?
– Шлюха.
– Я не слышу, чтобы ты часто повторяла это.
– Шлюха.
– Тебе горячо?
– Да. Да. Пожалуйста!
Примерившись, чтобы войти в нее, чувствуя головокружение от восторга, возбужденный, наэлектризованный от сознания власти, которой он обладал, Салсбери не питал иллюзий относительно того, что оргазм, возникший в мягких глубинах женщины, – самая важная сторона этого изнасилования. Его готовность, наполненность, даже семяизвержение были лишь заключительной точкой в конце предложения, заключением его декларации о независимости. За последние полчаса он уверился в себе, он освободился от дюжины мерзких шлюх, которые превращали в кошмар всю его жизнь. В том числе и от матери, особенно от матери, этой богини шлюх. После нее явились фригидные девицы, и девицы, которые смеялись над ним, и девицы, которые издевались над его неважной техникой, и девицы, которые отвергали, его с нескрываемым отвращением, и Мириам, и презренные проститутки, к услугам которых он вынужден был прибегать в последние годы. Бренда Маклин стала случайно метафоричным явлением. Если бы не подвернулась она, то на ее месте оказалась бы другая, сегодня или завтра, или послезавтра. Она была лишь куклой в руках шамана, тотемом, с помощью которого Салсбери изгонял всех шлюх из своего прошлого. Каждый дюйм его продвижения в лоно Бренды – это еще один год его прошлой жизни. И каждый жест – чем грубее, тем лучше, – свидетельство его триумфа. Он истолчет ее. Измолотит. Превратит в кусок мяса. Ей будет очень больно, но, причиняя ей эту боль, он будет представлять, что кромсает всех баб, которых он так ненавидел. Попирая это нежное белокурое животное, неумолимо меся эту плоть, разрывая ее на кусочки, он докажет свое превосходство над всеми ними.
