выпуклыми, как внутри тыквы, и расплываются. – Я уже проверила, там ничего.
Мастер, который действительно взял в руки свечу и направился к лестнице, замер на первой ступеньке.
– Но могла ведь и спрятать где-то! – поспешно добавила Роза. – Или отдала деньги подельникам, а сама пока осталась – чтоб глаза отвести.
– Больше об этом ни звука, – сказал мастер, зашел в свой кабинет и резко захлопнул дверь.
К ужину он тоже не вышел. Ели молча, каждый в своем уголке. Твила не решалась посмотреть на Розу. Если та не спрятала нарочно деньги у нее, значит, в дом действительно пробрался вор? Похоже, так оно и есть.
* * *
Из-за всех этих событий Охре было не до готовки, поэтому под крыльцо Твила положила полбанки мясного фарша, вдавив туда крепкие бусины отварного зеленого горошка и миндальную конфету.
Угощение привлекло любопытного в лице Ланцета, который нес добровольную вахту вокруг дома. Иногда он ночевал внутри, а иногда, как сегодня, предпочитал оставаться снаружи, по своему выбору, мастер никогда не принуждал его. Пес сунул морду в зазор между досками и землей, проверяя, что она спрятала.
– Это не для тебя, – тихонько рассмеялась Твила, оттаскивая его. – Свое ты уже получил у Охры.
– А для кого?
Твила растерянно вскинула глаза. Она и не слышала, как открылась дверь. Мастер подошел бесшумно, как просочившийся сквозь щели дым.
– Что там? – Он перегнулся и заглянул под порог. – Знаешь, в моих краях люди, если не голодны, убирают остатки еды в буфет, а на следующий день достают и доедают, – заметил он, разгибаясь.
– Я голодна… то есть уже нет, но… пожалуйста, пусть там останется. Я не брала лишнее, это от моего ужина.
– Я вижу.
Мастер сел рядышком на крыльцо и неожиданно спросил:
– Значит, это для них?
И кивнул куда-то в сторону чернеющего аспидной полоской леса, незримых обочин дорог, зарослей у водоемов, звезд и всего остального мироздания.
Твила пораженно уставилась на него.
– Откуда вы знаете?
Он улыбнулся и покачал головой, как будто стряхивал застрявшие в волосах листья:
– Мальчишкой я тоже оставлял им угощения.
– А потом перестали?
– Перестал.
– Но почему?
– Не знаю… вырос. А когда люди вырастают, им нужно перестать делать то, что они делали в детстве, и верить в то, во что они верили. Чтобы всем, и в первую очередь им самим стало ясно, что они теперь взрослые. Иначе как понять разницу?
– А я всегда с ними делилась и буду, даже когда состарюсь! – убежденно сказала Твила.
– Прежде чем состариться, надо вырасти, – заметил мастер.
– Совсем необязательно. Можно родиться старым.
Он с удивлением посмотрел на нее и внезапно спросил:
– А они твои гостинцы забирают?
– Всегда.
Он помолчал и произнес:
– Знаешь, тогда мы лучше ничего не скажем об этом Розе и особенно Охре. Она лелеет надежду округлить твои щеки и расстроится не на шутку, узнав, что кормит крыльцо. А кто тебя этому научил? Мама?
Твила опустила глаза, помотала головой и начала отдирать щепки от щелки, чтобы превратить ее в полноценную щель.
– Сестра, бабушка, няня?
Твила снова покачала головой.
– Была одна Ранняя женщина…
– Ранняя?
– Да, она говорила, что родилась не давно, а рано, до того, как появилось давно.
Едва это сказав, Твила снова ощутила тот самый запах – жженых трав и горького меда, и оказалась в тесной сухой пещере посреди леса. Снаружи тяжелыми хлопьями валил снег, но здесь было тепло. Укрытая пятнистой шкурой, она из своего уголка наблюдала за склонившейся над котелком женщиной. Та была высохшей как кость, с разметавшимися бурой пряжей волосами. Женщина покачивалась, что-то бормоча и растирая между шершавыми, как точильный камень, ладонями сухие травы, которые она собрала в молодую луну. Потом она бросала их в огонь, и ее грудь выгибалась от нарастающего внутри гула и дребезжания. Эти звуки наполняли ее тело, проходили сквозь него, выливались, и вскоре уже казалось, что вся она целиком состоит только из них, натянутый пучок первобытных голосов. Эта была песнь всех языков мира: зверей и птиц, камней и пустошей, ветра, живых людей, мертвых и тех, кто никогда не родится, тварей, бродящих по земле и под ней, проникающих в людские умы и населяющих их сны, отравляющих совесть. Все они слышали ее зов, и их кровь или то, что у них было вместо крови, откликалось на него.
А потом она поворачивалась и манила Твилу к себе. Завороженная, с колотящимся сердцем она приближалась к Ранней женщине, и та всыпала в ее раскрытую ладонь горсть мелких цветков, и крепко сжимала ее пальцы в кулак, один за одним.
– Нашепчи свои беды огню, и он заберет их с собой, – говорила Ранняя женщина всеми голосами разбуженных ею тварей, и из ее глаз на Твилу смотрели сонмы других очей, заглядывать в которые было все равно что смотреть в звездное небо: чем дольше глядишь, тем больше новых звезд видишь.
И Твила шептала, а потом резко вскидывала ладонь, и травы летели в оранжевые языки пламени, гудящие в унисон с ветром и снегом снаружи. И огонь выжигал воспоминания о бедах из ее сердца и уносил пепел в никуда…
– Это она тебя воспитала? – ворвался в воспоминания голос мастера.
– Нет, но я ее навещала… редко. Отец не разрешал, называл ее сбрендившей старухой. Но она такой не была.
– Уверен, что не была.
– Где он… или она? – неожиданно для себя самой спросила Твила.
– Где кто? – Мастер Блэк повернул к ней озадаченное лицо.
Губы Твилы сложились в слово, но произнести его вслух она не смогла. Однако он и так понял.
– Разве Роза тебе не сказала?
– Я… я боялась спросить. Младенец, той ночью… он ведь не кричал?
– Нет. Мне жаль. Он… она теперь спит под папертью, – мягко добавил он.
– Значит, это была она?
Слезы душили. Бывают слезы, которые, сколько ни плачь, остаются внутри.
– Да.
Мастер помедлил, подбирая слова:
– Твила… тот, кто это с тобой сделал… он… тебя обидели?
Твила отковырнула от крыльца прогнившее пятнышко и, не поднимая глаз, тихонько помотала головой:
– Нет.
– Тогда от кого ты прячешься?
– Ни от кого, – испуганно прошептала она.
– Как скажешь.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что не спрашиваете. И… за то, что вы хороший.
Лицо мастера исказилось так, будто она только что сунула палец в его открытую рану.
– Люди не делятся на плохих и хороших, Твила, – вздохнул он. – Лишь на тех, кто совершил больше или меньше ошибок, только и всего.
– А вы совершили много?
– Одну главную. Остальные не важны.
– А нельзя о
